— Евгений Макарович, — обиженно произнесла Звонкова, сумев прикрыться при этом какой-то тряпкой, — вы позволяете себе слова бестактные…
— Действо с подменой так называемой Баборыбы, насколько она стала мне понятной, не могло обойтись без удовлетворения какой-либо её выгоды или выдачи ей приличной суммы денег за якобы проделку. Тогда получается, что меня на время ради чьего-то развлечения продали и купили. Это оскорбительно…
Звонкова встала, отбросила камуфляжную было тряпку, нисколько не стесняясь своей наготы, сказала:
— Вы, Евгений Макарович, преувеличиваете свою ценность. Никто вас сегодня не покупал и никто не хотел вас оскорбить. Вы меня не поняли, и от этого мне больно.
— Для того чтобы я вас понял, признайте недействующим мой с вами контракт и отпустите меня с богом, — сказал Куропёлкин.
— Я не буду этого делать, — сказала Звонкова, — ради вашего же благополучия. Или даже ради сохранения вашего бытия на Земле. А поблажки вы получите.
Призыв к бизнес-занятиям прозвучал в сотовом телефоне, естественно находившемся вблизи госпожи Звонковой, пусть и на полу, и заставил даму выслушать чьи-то слова и ответить: «Сейчас выезжаю!»
Куропёлкину же на прощание были обращены слова иные:
— Вы, Евгений Макарович, обижены на меня и составили мнение обо мне, как о коммерческой вампирше, в житейских ситуациях — с расчётами точных наук, способной приобрести всё, что пожелаю. Мне это горько и обидно. Вряд ли вы пожелаете впредь иметь со мной какие-либо общения, но прошу вас без предвзятостей оценить то, что и почему с нами сегодня произошло. Я ведь тоже человек…
274
С Баборыбой-Мезенцевой Куропёлкин разговаривать и выслушивать её объяснения отказывался.
Да и с Селивановым встречаться не желал.
А тот норовил с Куропёлкиным переговорить.
— Не лезьте ко мне в душу! — пресекал его попытки Куропёлкин.
Селиванов, похоже, понял, что Куропёлкина пока не следует теребить. Пусть успокоится и очнётся. Но чувствовалось, что Селиванов не намерен отступать и ему необходимо сообщить Куропёлкину о чём-то существенном.
Куропёлкин же держал в голове слова Звонковой, попросившей его оценить всё, что с ними (и почему) произошло. Возмущение обманом и несомненной продажей свидания с ним долго остывало в Куропёлкине. Потом потихоньку стало остывать и прекратило шипеть. И тогда к нему начали являться мысли как бы побочные, но и требующие более глубинного осмысления случившегося. Действительно ли умотанная деловой суетой дама устроила себе одноразовое развлечение? Или же её подвигло к авантюрному поступку искреннее желание проявить своё отношение к особенному для неё человеку, то есть к нему, Куропёлкину? Вполне возможно, предположил Куропёлкин, в женщине смешались чувство вины и память о случайно полученном ею удовольствии (по поводу удовольствия — мнение Селиванова), а она незаслуженно нарвалась на оскорбление подсобного Шахерезада. Но сейчас же вспомнилось: «Вы, Евгений Макарович, преувеличиваете свою ценность».
Да, преувеличивал. И по дурости иногда позволял расцветать в себе грёзам, несбываемым и пустым, но при том на время — сладостным, хотя и понимал, что сладость эта — из сахарина. И сейчас он допускал возможность того, что между ними — им и простой женщиной Ниной Аркадьевной Звонковой, вовсе не бизнес-бабой, а именно простой женщиной, «я ведь тоже человек», возникли состояния взаимной влюблённости и потребности быть вместе. Теперь, понятно, вместе они не будут. Не смогут. На десять минут, ну, на полчаса — они равные, но на время, отпущенное им Провидением, она — миллиардерша, а он — почти бомж (хотя имел уже московскую прописку, но комнатушку снимал). Такое расположение судеб было им уже уготовано. При этом Нина Аркадьевна, видимо, способна лишь к кратковременным выплескам чувств, а он, Куропёлкин, был награждён (или наказан) привязанностью к необходимой ему женщине на всю жизнь. С женщиной, какая показалась ему вдруг единственной, случились дважды совпадения (хотя об одном из них лучше не вспоминать, но и забыть о нём было нельзя). Однако зти два совпадения были совпадениями их тел, мало же объяснимое совпадение их судеб, натур и их сущностей (кто она и кто он!) было недопустимо.
И, пожалуй, в нём не было нужды. Воробью до орлицы долететь затруднительно. И никто из воробьёв залетать не задумывал. Какая в этом надобность?
Кстати, не заблуждается ли он, Куропёлкин, в оценке тонкостей души Нины Аркадьевны? Зачем приписывать работодательнице чувство вины. Сам продал себя в рабство. Сам не выдержал искушения красотой женского тела. И заткнись. Не обольщайся подарками вывертов жизни. Вытерпи два года. А что касается её чувства вины… К чему бы оно ей? Ну, предположим, испытала удовольствие… Но действие Куропёлкина она могла признать нападением раба, нарушившего порядок служебных отношений. Ему-то показалось, что хозяйке потребовалось немедленное удовлетворение чувственного голода, может, так оно и было, но, утолив голод, она осознала, кого призвала в утолители, и взревела в ужасе: «В Люк его!» Какое уж тут чувство вины! Виноват был, естественно, раб. Теперь же возникла возможность позабавиться, да ещё и с переодеванием и сюжетным розыгрышем. Попробуй, вытерпи ещё два года! Бежать! Нажать на гвоздь Башмака, добраться до Бавыкина с его сапожной мастерской, с его глобусами и чемоданами, пробитыми металлическими штырями, порассуждать за накрытым столом, а потом анфиладами подземных залов и лабораторий утечь из поместья госпожи Звонковой.
Но куда?
Найдём куда…
275
С завтраком прибыла горничная Дуняша.
Два яйца в мешочек, хлеб, поджаренный в тостере, йогурт, стакан зелёного чая. Достаточно.
— Аппетит не вернулся? — поинтересовалась Дуняша.
— Нет, — пробурчал Куропёлкин.
— Зато, говорят, ваша Баборыба теперь обжирается.
— Её дело, — сказал Куропёлкин.
— И что интересно, — добавила Дуняша, — в компании с господином Трескучим…
— Её дело…
— Уж больно вы какой-то удручённый, — покачала головой Дуняша.
— Обещаю к обеду восстановить аппетит, — мрачно сказал Куропёлкин.
— Ладно, — сказала Дуняша. — Вам были обещаны поблажки. Прекращать действие контракта с вами Нина Аркадьевна не намерена. По какой причине, не знаю. Но догадываюсь, — слова Дуняши при этом были подтверждены улыбкой понимания сути. — А поблажки предложены такие. Гуляйте, где хотите и сколько пожелаете, хотите — закажите велосипед, посещайте Водный дом…
— У нас есть Аквариум, — мрачно же произнёс Куропёлкин.
— Ну, это понятно, — кивнула Дуняша, — и тем не менее… И даже… И даже… Если захотите, выйдите за ограду и можете автобусом добраться до Москвы. Там развлекайтесь…
— На воздушные и невидимые деньги? — спросил Куропёлкин.
— Вот вам конверт с зарплатой за первый месяц службы, — сказала Дуняша.
— В песо? — спросил Куропёлкин.
— Отчего же в песо? — удивилась Дуняша. — Холдинг бережёт свою репутацию. На обновки вам хватит. Коли заскучаете, можете посетить своих прапорщиков в Грибных местах.
— А если не вернусь? — спросил Куропёлкин.
— Тебя вернут, — сказала Дуняша.
— Ну да, понимаю, — согласился Куропёлкин.
— А что это ты читаешь? — спросила Дуняша, взяла со стола Куропёлкина книгу со строгой синей обложкой. — Тяжёлая. Так… «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй», том первый… Это что такое?
— Китайский роман шестнадцатого века.
— Какого?
— Шестнадцатого. У нас в стране жил такой Иван Грозный, если ты о нём слыхала…
— Кино смотрела, кажется… — поскребла в памяти Дуняша. — С чего бы ты вдруг стал читать древних китайцев?..
— Во-первых, они не такие уж и древние. А потом мне, не знаю по какой причине, прислали книги средневековых китайских и японских авторов.
Дуняша принялась листать первый том «Цветов сливы…».
Наткнулась:
— Вот как! Глава семнадцатая: «Прокурор Юй-вэнь обвиняет командующего императорской гвардией Яна. Ли Пин-эгр берёт в мужья Цзян-чжао-шаня». Это детектив, что ли?
— Ага! — сказал Куропёлкин. — Эротический роман и детектив одновременно с прокурорской проверкой.
— Ты меня за дуру держишь? — обиделась Дуняша.
— Ну, хорошо, — сказал Куропёлкин. — Ещё до… Ну, сама понимашь…
— Понимаю, — кивнула Дуняша.
— Ну вот, до того происшествия мне была доставлена книга «Китайская пейзажная живопись» с заданием высказать о ней своё мнение, всё-таки я побывал в соседских портах и кое-что в них узнал. Но высказывать мнение не пришлось. И вот теперь эти китайские романы, впрочем, корейские и японские тоже.
— Бизнес Нины Аркадьевны, — сказала Дуняша.
— Ты полагаешь?
— На днях Нина Аркадьевна улетела на Бруней и в Папуасию. Её интересы сейчас на Востоке и Юге Азии.
— Хорошо, что в Папуасии нет литературы, — сказал Куропёлкин.
— А вдруг есть? — рассмеялась Дуняша.
— Ты, Дуняша, меня пугаешь, — сказал Куропёлкин. — Ты слишком осведомлённая. И видимо, знаешь тайны здешнего двора. Но кто ты здесь, понять я не могу. Даже не знаю, как к тебе обращаться, наверное, всё же на «вы» и по имени-отчеству… Как ты записана в паспорте?
— Евдокия Ивановна Ермолаева, — будто бы растерялась Дуняша.
— Слава Богу, не Авдотья.
— Почему?
— Евдокией была моя тётка. Тётя Дуня, — сказал Куропёлкин.
— И отчего же ты не можешь понять меня? — спросила Дуняша.
— Или я тупой, Евдокия Ивановна, — сказал Куропёлкин, — либо для меня нет необходимости разгадывать твои секреты и выпытывать, с кем ты и кто тебе приятен и кто неприятен…
— А какая бы вышла польза, если бы мои секреты тебе открылись? — спросила Дуняша.
— Похоже, никакая, — вздохнул Куропёлкин.
— А не был бы тупым, — сказала Дуняша, — задумался бы над плохо объяснимыми для тебя поступками Нины Аркадьевны…
— Значит, ты на её стороне или в её команде? — предположил Куропёлкин.
— Всё ты упрощаешь, милостивый государь Евгений Макарович, — теперь уж будто бы не по делу рассмеялась Дуняша.