— Но я-то не подписывал никаких соглашений! — чуть ли не радостно воскликнул Куропёлкин.
— Экие сложности! — рассмеялся Селиванов. — Один контракт, подписанный госпожой Звонковой и вами, есть, и ничего не стоит внести туда любые новые ваши обязательства, причём и без вашего ведома.
— И без ведома Нины Аркадьевны? — помрачнел Куропёлкин.
— Без ведома госпожи Звонковой здесь ничего произойти не может, — сказал Селиванов.
— То есть она с вами в сговоре?
— Я надеюсь, что она будет заинтересована в общем деле, даже и поступившись собственными амбициями, а они у неё бонапартьи.
— А какие основания для претензий Баборыбы? — спросил Куропёлкин. — Я ей не муж, она меня не кормила на коммунальной кухне и не наживала совместного имущества, наследницей быть не может.
— А вот объявят вас отцом её ребёнка, — радостно, будто бы ощущая заранее светлые картины (или весёлые), сказал Селиванов, — тогда и взвоете!
— Вы шутите? — спросил Куропёлкин. — Или всё же пытаетесь припугнуть меня? Вы же сообщили мне, что предполагаемый ребёнок не от меня. Вы и о генетических исследованиях говорили…
— Какие уж тут шутки, любезный Евгений Макарович! — сказал Селиванов. — Речь идёт о важнейших интересах, о государственных интересах, церемониться здесь нельзя. Мы не можем жить и развиваться, рассчитывая лишь на углеводороды.
— Но выходит, что вы больше печётесь об интересах Баборыбы, раз готовы объявить меня отцом её ребёнка…
— Баборыба — подсобное средство, она-то вообще в итоге окажется при ржавом «Запорожце», но вы из-за своих кочевряжений и отказов от задач страны можете получить лет двадцать строгого режима…
— И госпожа Звонкова, — уже волнуясь, спросил Куропёлкин, — поддерживает ваши авантюрные расклады? И согласна участвовать в вашем шантаже?
— Спросите у неё, — сказал Селиванов.
— Спрошу, — сказал Куропёлкин.
299
Но где он мог спросить о чём-либо Нину Аркадьевну.
«Сапожок, Сапожок. Сапожок!» — опять стало барабанить в голове Куропёлкина.
Какой к чёрту сапожок?
И тут Куропёлкин вспомнил.
У него же в доме есть Башмак!
Надо было нажать пальцем на деревянный гвоздик.
Пришла пора.
Нажал.
Молчание в ответ.
Тишина.
300
Но утром в Избушке зазвенело.
— Евгений Макарович? — спросил Башмак.
— Он самый, — сказал Куропёлкин. — Здравствуйте.
— Есть повод для вашего звонка?
— Есть.
— И какова цель звонка?
— Возникло желание встретиться и поговорить с Сергеем Ильичом Бавыкиным.
— Хорошо. Я доложу ему о вас. Сейчас он занят. Ждите.
Куропёлкин-то предполагал, что родственник его Башмака пребывает (хотя бы плавает в воздухе) поблизости от правого уха пещерного сапожника, и тот сигналу обрадуется, забросит все дела и взволнованно заявит: «А мне так необходим разговор с вами!»
А тут — «Ждите!»
Хотя, конечно, профессор Бавыкин мог сидеть теперь над уточнениями частностей своего нового проекта, к подвигам в котором призывали его, Куропёлкина.
Но по сведениям Селиванова, Бавыкин не жаловал похвалами первое путешествие Куропёлкина и ставил под сомнение его способности Пробивателя.
Однако при первом его нажатии на гвоздь Башмака ему ответили и назвали Евгением Макаровичем. Стало быть, кто-то из команды Бавыкина постоянно имел его в виду.
«Ну что же, — решил Куропёлкин. — Подождём».
Ожидание его было скрашено появлением горничной Дуняши, доставившей постояльцу Избушки завтрак.
— Что-то, Дуняша, нет аппетита, — сказал Куропёлкин.
— Оно и видно, — сказала Дуняша. — Заметно, какой вы исхудавший. Наверняка из-за сердечных переживаний. Или даже страданий. Довела, похоже, вас прекрасная Баборыба. А вы, поговаривают, ещё и детишек ожидаете.
— Каких ещё детишек? — нахмурился Куропёлкин.
— Вам лучше знать каких.
— Дуняша, вам разумнее было бы обратиться по этому вопросу к наиболее осведомлённому в здешнем поместье, а может, и во всём государстве человеку, а именно — к господину Трескучему.
— Если в ваших словах есть правда, — сказала Дуняша, — Нина Аркадьевна может разгневаться.
— Из-за меня? — встревожился Куропёлкин.
— Вы-то, Женечка, её как раз обрадуете. Разгневается она на Трескучего. Она сегодня с ним уже бранилась.
— А она здесь?
— Да. Вернулась вчера.
Сейчас же зазвенел Башмак.
— Добрый день, Евгений Макарович. Это Бавыкин.
— Добрый день, Сергей Ильич.
С Башмаком в руке Куропёлкин подошел к окну и понял: по отношению к Дуняше он поступил невежливо.
— Вы свободны? — спросил Бавыкин. — Рядом с вами сейчас никого нет?
— Свободен, — сказал Куропёлкин. — А рядом со мной сейчас горничная Дуняша, она принесла мне завтрак.
Тут же Куропёлкин почувствовал удары девичьими кулаками по спине, причины их Куропёлкин обдумывать не стал, они были простые.
Куропёлкин обернулся. Дуняша не то чтобы быстро уходила из Избушки, она убегала.
— Горничная убежала, её ждёт хозяйка, — сказал Куропёлкин. — Теперь я один.
Бавыкин замолчал.
— Ну и ладно, — сказал Бавыкин. — Вы можете добраться сейчас до моих апартаментов?
— Через Люк? — спросил Куропёлкин.
— На это уйдёт лишнее время. Проще иной путь. Минуйте ваш Шалаш, откройте за Аквариумом дверь и увидите узкоколейку. Подойдёт вагончик на две особы, садитесь в него, не применяйте никаких усилий и через шесть минут окажетесь у меня.
— Понял, — сказал Куропёлкин. — Взять с собой Башмак?
— Зачем?
— Не знаю, — сказал Куропёлкин. — Просто так пришло в голову. Может, для осмотра и выявления дефектов.
— Не возражаю, — сказал Бавыкин.
301
Дорога в апартаменты Бавыкина на этот раз вышла и впрямь недолгой.
Правда, удивил Куропёлкина вагончик-самокат на узкоколейке за Аквариумом. Что-то он уж слишком смахивал на штрековую вагонетку какой-нибудь сибирской угольной шахты, а судьба заносила Куропёлкина и на золотые рудники в Саянах, и на шахты в Прокопьевске, и личный транспорт профессора Бавыкина вызвал у него сомнения. Конечно, он не ожидал увидеть здесь нечто пригодное для гонок «Формулы-1», но при новых-то проектах, наверное, требовалось и более впечатляющее техническое оснащение.
Впрочем, пролетела вагонетка до дверей Куропёлкина, считай, бесшумно и мгновенно.
А двери перед Куропёлкиным открылись в сапожную мастерскую.
Или, можно сказать, в Музей обувного совершенства.
Но Сергей Ильич, приняв от Куропёлкина Башмак, осмотрев его и даже обнюхав его, высказываться не стал, а провёл Куропёлкина в памятную тому гостиную с накрытым уже столом.
— Сергей Ильич, — сказал Куропёлкин, — не могу не сообщить вам, что я только что отказался от завтрака, доставленного мне Дуняшей, аппетита что-то нет, и было бы как-то нескладно усаживаться за такой обильно-ресторанный стол.
— Я вас понимаю, — сказал Бавыкин, — вы торопитесь перейти к делам.
— Собственно говоря, дел у меня и нет, — сказал Куропёлкин. — А есть вопросы.
— Хорошо, — сказал Бавыкин. — Но даже если у вас челюсти склеены, я всё же позволю себе для обострения логики выпить рюмку коньяка, а закушу гусиным паштетом с долькой лимона. Если хотите проявить вежливость, то присоединяйтесь к моей акции. И тут же перейдём к вашим вопросам.
— Присоединюсь, — вздохнул Куропёлкин.
Бавыкин нынче вовсе не походил ни на сапожника-виртуоза, ни на фантазёра-звездочёта. Уж если он кого-то Куропёлкину и напоминал, то, по крайней мере, — делового начальника конструкторского бюро. Помнится, в прежний раз на нём была какая-то длиннополая, с разлётом крыльев, накидка с серебряной застёжкой-аграфом под кадыком, и от этой накидки возникала некая загадочность Бавыкина, словно бы героя из американских комиксов для подростков, а потом на плечах Сергея Ильича обнаружилась куртка со словами на спине — «Общественная оборона». То есть сейчас Бавыкин никаким чудиком, ни персонажем собственных игр не выглядел. Он был практик, осуществитель важного дела, готовый из конструкторского бюро, где основные расчёты были уже закончены, ушагать немедленно в производственные цеха.
Однако угостив себя коньяком и гусиным паштетом, губы омочив кислотой лимона (Куропёлкин поддержал его), Бавыкин пригласил гостя в просторный зал и предложил:
— Ну, что же, Евгений Макарович, задавайте свои вопросы.
— Их два, — поскромничал Куропёлкин.
— Да хоть десять!
— Одно дело: озорство школьников, либо наглых дураков, либо пустых острословов, другое дело — ваше, бывшего обиженного и злого мальчика, выстраданное как будто бы, убеждение в том, что Земля имеет форму Чемодана. Как к этому отнестись?
— Всё?
— Нет. Это раз, — сказал Куропёлкин.
— Сразу перейдём ко второму вопросу.
— Так… — протянул Куропёлкин. — Недавно меня познакомили с картой Северного Полушария (кстати, именно Полушария!) с выведенным на ней фломастером маршрутом нового проекта, сказано было: «Типа Чкалова», но позже, между прочим, информировали меня о том, что вы довольно дурно высказались о моих способностях Пробивателя.
— А вы что? — быстро спросил Бавыкин. — Желаете работать Пробивателем?
— Ни в коем случае! — воскликнул Куропёлкин. — Я и вообще не понимаю, зачем нужны Пробиватели.
— Тут не один вопрос, — задумался Бавыкин. — Я давно наблюдал за вами и понял, что вы вовсе не такой простак, каким порой прикидываетесь.
Куропёлкин чуть было не вскочил, но Бавыкин осадил его движением руки.
— Не раздражайтесь, — сказал Бавыкин. — Я не собираюсь над вами подтрунивать… Я к тому, что вы служили на флоте и наверняка читали про Колумба. Простите за банальность, но путешествие Колумба собрало Землю в нечто единое, сцепило Старый Свет с Новым. Это было исторической неизбежностью. Но само это путешествие по экономической надобности (добраться «короткой дорогой» до Индии или хотя бы до придуманной Марко Поло страны Сипонго, то бишь Японии, и снабжать Европу пряностями ради услаждений гурманов всяческими имбирями, ванилями, корицей и пр.) не состоялось бы, если бы лучшим картографом века флорентийцем Тосканелли не была совершена чудовищно-волшебная ошибка, естественно, не ученическая, а вызванная представлениями о Земле умами того века. Тосканелли отобрал у Азии десятки тысяч километров и приблизил Европу к Индии. То есть Колумб путешествовал по планете неизвестно какой формы. Пропажа десятков тысяч километров с Тихим океанам и двумя Америками не могла не исказить поверхность небесного тела. До Индии Колумб не добрался, а оказался на островах, вблизи которых вам пришлось барахтаться недавно. И там, прибыв к Жемчужному берегу и ощутив несовпадения итогов своего плавания со сведениями Марко Поло, пусть и фантазёрскими, и картой Тосканелли, он позволил себе предположить, что Земле не обязательно быть образцово-сфероидальной. Она может быть как бы мячом «со вздутием наподобие соска женской груди». Или как бы грушей с некоей вершиной, причём эту Вершину можно было оправдать необходимостью иметь место для рая Эдема. Считаю, что из Люка вы сразу попали к соску планетарной женской любви.