– Серийное, что ли? – деловито продолжал допрос Карп Савельевич. – Маньяк там у тебя, так? А кого убивает-то? Блондинок? Или, лучше, пусть вон, мальчишек-подростков, беспризорников…
– Ч-что?! – опешила я. – В каком это смысле – лучше?!
– Да на жалость больше бьет. Дети все-таки. А блондинки – чего их жалеть?
Я подавилась печеньем, закашлялась, затрясла головой, попыталась высосать через соломинку сока, но только еще больше задохнулась. Карп Савельевич встал, деловито обошел стол и сильно постучал по моей спине жесткой, тяжелой ладонью. Удивительно, но кашлять я перестала. Участковый вернулся на место, я проводила его настороженным взглядом. На сумасшедшего маньяка немолодой милиционер не походил совершенно.
– Ну так чего, – Карп Савельевич прожевал еще один кусок шашлыка, шумно отхлебнул пива из кружки и потер ладони одна об другую. – Кого убивать-то будем? И какова, согласно замыслу, роль участкового?
– П-простите, Карп Савельевич, – выговорила я, с трудом отведя взгляд от его сильных рук, поросших рыжими волосками. – Я что-то не понимаю…
– Чего ты не понимаешь? – удивился в свою очередь Карп Савельевич. – Как я тебе сказать могу, пока этого… сюжета не знаю?
– Какого сюжета?! – воскликнула я, кажется, впрочем, начиная о чем-то догадываться.
– Ну ты же книжку пишешь, правильно я понял? – сказал участковый. – Ничего такого – я одобряю. Человек ты умный, одинокий, образованный, книжек этих из вашего коридора перечитала чертову уйму. Вполне можешь и свою написать, ничуть не хуже. Я, если хочешь знать, в тебя верю. И молодежь наша из отделения тебя уважает, не знаю уж, чем ты их там приворожила, они темнят что-то… А! – Карп Савельевич хитро улыбнулся в усы. – Догадался! Ты у них тоже чего-нито выспрашивала и обещала потом в книжку включить. Так? Признавайся – я старая ищейка, меня не обманешь!
Я жалко улыбнулась и сильно растерла ладонями виски и надбровные дуги. Очень хотелось просто молча встать и уйти. Обижать участкового не хотелось совсем.
– Карп Савельевич, я не собираюсь писать детектив про маньяка. И вообще ни про что. И сейчас я спрашиваю вас абсолютно серьезно и без всякого подвоха: выгодно ли участковому милиционеру самому раскрыть серьезное уголовное преступление, совершенное на его «земле»? Или, кроме хлопот, ничего не будет, а вся благодарность ограничится грамотой и отметкой в приказе?
Карп Савельевич надолго задумался. Видно было, как в его голове тяжело ворочаются булыжники готовых схем. Наблюдая за ним, я почему-то вспоминала, как, готовясь к конференции, носили информационные стенды по коридорам научно-исследовательского института, в котором я когда-то работала.
– Почему же ограничится? – размышляя вслух, сказал наконец Карп Савельевич. – Такое редко бывает, конечно, потому что там все-таки бригада, и все такое… Но… звание могут дать… или жилищные условия улучшить… Что еще?
– А вам что нужно, Карп Савельевич? Звание или жилищные условия? – быстро спросила я.
– Полуполковником мне уж не бывать, наверное… Майора только недавно, считай, дали… Старый я и не карьерист… А вот квартирку нам с женой на старость… Дочки-то взрослые уже… – вздохнул Карп Савельевич. Как я и надеялась, оперативная сообразительность участкового не сильно отличалась от таковой у Дашки. Думая о чем-то одном, важном для него, он не мог одновременно анализировать другое и удивляться третьему. – Да… Мечтать, как говорится, не вредно…
– Карп Савельевич, если вы меня теперь выслушаете и мне поможете, то квартирка от вашего Управления – не мечты, а вполне возможна. И не на старость, а прямо сейчас.
– Чего это ты, интеллихенция, несешь? – строго спросил участковый, нахмурив брови. Выпав из розово-мечтательных сфер и осознав весь наш дурацкий разговор разом, он, как я и ожидала, сразу рассердился.
– Карп Савельевич, вам, наверное, надо будет кое-что записать, – предупредила я.
Милиционер, продолжая хмуриться, достал потрепанный блокнот, обернулся в сторону таракана за стойкой и крикнул:
– Равен, еще пива! И сока для женщины!
Мягкий снег падал на деревья и дорожки. На двух легковых машинах и одном микроавтобусе, припаркованных по краю аллеи, лежали толстенькие пушистые одеяльца. Молодые елочки поуютнее укутывались в снежные пелеринки. Перед крыльцом маленькая дворняжка кружилась в такт снежинкам и пыталась поймать себя за хвост.
Пасторальность пейзажа отнюдь не гармонировала с моим внутренним состоянием. Состояние было напряженное и взвинченное. Я сама себе не нравилась.
Толстая, добродушная и умеренно пропитушная на вид нянечка вежливо поздоровалась в ответ на мое приветствие. Смотрела она на меня с явным любопытством – случайные люди сюда не забредали, а постоянных посетителей знали наперечет.
– Могу ли я увидеть Полину Прохоровну Нестерову? – спросила я.
– Полину-то? Как же, как же… – женщина захлопотала и смешно зашевелила курносым носом, прячущимся между округлых, с прожилками, щек и напоминающим пятачок. – А вы, простите за любопытство, кем же ей приходиться станете?
– Я ее знакомая, – объяснила я. – Не уверена даже, что Полина меня помнит. Но у меня к ней поручение…
– Сейчас дохтура позову, – нянечка ощутимо насторожилась. – С ним говорите. Сюда вот пройти можно, здесь – пальто-шапку… И сумку… Гостинцы здесь? Спиртное у нас нельзя, знаете?
– У меня нет спиртного, – я представила, что действительно привезла в дом престарелых бутылку водки в подарок девяностолетней Полине и улыбнулась. – Сладкое и фрукты.
– У нас тут кормят до отвала, – проворчала нянечка. – И добавку – бери не хочу.
– Не сомневаюсь, – заверила я. – Я просто как знак внимания…
– Ишь ты… – нянечка тяжело поднялась и прошлепала куда-то вглубь здания.
Я присела на кресло под фикус, у которого был какой-то непостижимо казенный вид. Хотя как казенный вид может быть у комнатного растения? Но так и было.
Через некоторое время ко мне спустился по лестнице высокий, худощавый мужчина в белом, расстегнутом халате. На шее у него висел стетоскоп.
– Это вы насчет Нестеровой? – строго спросил он, хотя, кроме меня, не только в холле дома престарелых, но и, наверное, в километре вокруг не было ни одного незнакомого ему человека.
– Да, – покладисто кивнула я и привстала ему навстречу. – Как чувствует себя Полина Прохоровна?
– Ну как… – окинув меня быстрым и цепким взглядом, врач немного расслабился и опустился в кресло напротив. – Как вы думаете, если человеку десятый десяток? – он позволил себе слегка улыбнуться краешком хорошо очерченных губ. – Альцгеймер, конечно, ишемия, остеопороз, катаракта на левом глазу… Хотите дальше слушать? Вы ведь не врач?
– Не врач, – подтвердила я.
– А кто? – требовательно спросил мужчина, подавшись вперед и уцепившись обеими руками за отвороты халата.
– Я – соседка подруги Полины, – честно объяснила я. – Полина и Фрося дружили больше полувека. Теперь Фрося умерла и перед смертью просила меня известить об этом Полину. Я хотела позвать ее на похороны, но не сумела вовремя разыскать. У меня был только телефон, он не отвечал, и ушло время…
– Вот еще не хватало – на похороны! – недовольно поморщился врач. Я пригляделась и увидела, что он значительно моложе меня. Стетоскоп, халат и профессиональная гримаса добавляли ему лет десять. Интересно, что он делает в доме для престарелых? Какие здесь возможности для карьерного роста? Или научные интересы? Или, проще, – платежеспособные старички и приличная зарплата?
– Вы можете с ней повидаться, – принял между тем решение врач. – Но, честно сказать, не знаю, как она вас встретит, и захочет ли вообще с вами разговаривать. Характер у Полины Прохоровны – не сахар. Например, родную внучку она и вовсе не пускает. К тому же Альцгеймер, сами понимаете. Может быть, она сегодня эту самую Фросю и вовсе не вспомнит. Хоть и дружила с ней от царя Гороха…
– Ну что ж, – философски заметила я, пожав плечами. – Попытка – не пытка.
– Это – да, – согласился молодой врач и покосился на мою сумку. – Тяжелой пищи у вас там никакой нет? Сами понимаете, в таком возрасте желудок и кишки уже почти не работают… Недавно вот, приехали старичка навестить молодые родственники из Сибири, привезли от всей души что-то тамошнее – какое-то мясо, рыбный пирог, соленую рыбу, кедровые орехи. Дедушка раздухарился, даже песни с ними пел… Через три дня в нашей часовенке отпевали. Не выдержал желудок. У нас-то здесь специальная диета…
– Да ладно вам страшилки рассказывать! – отмахнулась я. – Ничего у меня там нет, кроме печенья и фруктов.
– Ну, тогда проходите наверх. Второй этаж, комната 204. Сейчас у нас как бы тихий час, так что Полина Прохоровна наверняка у себя.
На стук откликнулся тот же скрипучий голос, который я помнила.
– Зайдите.
Я вошла. Полина, подложив под спину три больших подушки, полусидела на аккуратно застеленной кровати и смотрела телевизор. В небольшой, довольно уютной комнате еще присутствовали столик, кресло, стул и стенной шкафчик для вещей и одежды. Неплотно затворенная дверь вела, должно быть, в санузел.
На столике стояло красивое старинное зеркало в металлической, может быть, бронзовой раме. «Неужели Полина в него смотрится?!» – мысленно ахнула я.
– Здравствуйте, Полина Прохоровна, – вежливо произнесла я. – Простите, что я вас побеспокоила… Не знаю, помните ли вы меня…
– Что, Фроська концы отдала? – ворчливо осведомилась Полина. – Так ее мать, … , не могла меня дождаться, …
Мат в устах старухи слышался каким-то на удивление органичным. Однако, эпитафия Фросе получалась достаточно оригинальной.
– Да ты присядь, – велела между тем Полина. – Чайник поставь. Вон он, на подоконнике, за занавеской, вода там есть. Ветчины не догадала принесть?
– Нет, простите, – удивилась я.
– Ну, – утвердила Полина. – Где тебе с пониманием. Здесь врачи кормят поносом каким-то и говорят: диета, диета… Сами бы ели… Но водки-то хоть принесла? Фроську помянуть?