— Это неправильно! — почти выкрикнул Рогов. — Неправильно! По-моему, огласка как раз и необходима, пусть бригады скоростников почувствуют, как важен их труд. А риск… Что ж, всякое новое дело таит в себе элемент риска. Но в данном случае это почти исключено. Кстати, чтобы было поменьше риска, я прошу сразу же утвердить исполнительный график по забоям и проект приказа по транспорту.
— Опять транспорт? — Стародубцев перегнулся через стол. — Я прошу тебя, Павел: оставь наконец меня в покое!
Рогов нехотя усмехнулся.
— При чем здесь твой покой? Я говорю о необходимости обеспечить порожняком скоростные забои.
— Спокойно, товарищи, — остановил Дробот. — Одну бригаду и график на нее я утверждаю. Это даже хорошо, потому что вчера из комбината прислали в трест директиву об организации скоростных забоев. Директива придет на шахту, а у нас уже дело на мази, — он с довольным видом пощелкал пальцами, но сразу же потускнел. — Только я тебя прошу, Павел Гордеевич, будь благоразумен, всего, так сказать, в меру! И насчет огласки, насчет всякой там кампании вокруг этого категорически заявляю: без шума! Тут дело еще в зародыше, а на карту ставится честь коллектива. Иди хоть в партбюро или еще куда, — запрещаю.
Молчавший все время Филенков подал голос:
— Оно, скажем, и лучше, как говорит Петр Михайлович… В случае успеха вдруг по всей шахте узнают, потом в тресте, в горкоме… — Филенков вздохнул и, как-то подбирая слова, закончил: — Это, так сказать, большой политический эффект должно иметь… Впечатление произведет.
Семен Стародубцев сейчас же подвинулся к столу, сначала громко потянул носом, словно принюхиваясь, потом сказал с усмешкой:
— Впечатление произведет. Как же! В тресте немедленно набросят к плану несколько тысяч. Закваска, можно сказать, подходящая… Только едва ли вовремя.
— Видишь? — Дробот поглядел на Рогова, точно уличил его в непростительной ошибке. — Значит, условие одно: чтобы тишь и гладь.
Рогов поднялся. Ему было тяжело и неприятно продолжать разговор, который становился похожим на торговлю. Взяв у Филенкова список бригады, он пошел к двери, но Дробот вдруг окликнул:
— Павел Гордеевич! Чуть не забыл… Вчера в тресте решили передать тебе и седьмой участок. Бери, брат, и хозяйствуй.
— Но это же северное крыло? — удивился Рогов и еле сдержал себя, чтобы наотрез не отказаться: сегодня семнадцатое, участок самый запущенный, и район, значит, снова не выполнит месячный план. Как будто умышленно все так подстраивается, чтобы отнять у него какую бы то ни было возможность заняться осуществлением своих замыслов.
— Какая разница — северное или южное? — примирительно сказал Дробот. — Пласт-то один. И, между прочим, не забудь: завтра в шесть вечера слет стахановцев. Получаем знамя!
Разыскивая Дубинцева, Рогов прошел по многочисленным помещениям конторы, мойки. Был час дневного наряда. Из верхних окон на цементный пол раскомандировочного зала падали косые солнечные столбы. В них клубились мириады золотых пылинок. Говор многих голосов, приглушенный смех, обрывки торопливых фраз — все сливалось в сплошной гул, и сотни шахтеров отчетливее, чем когда бы то ни было, представлялись большой работящей семьей.
Дубинцева он так и не отыскал. Хотел уже пойти на материальный склад, как вдруг его окликнули.
Оглянулся и заметил, что в группе рабочих приветственно вскинул руку старый проходчик Вощин. Поздоровались.
— Я слышал про скоростной забой, — сказал Вощин. — В случае чего, об мне не забудьте.
— Нет, на этот счет у меня память хорошая, — успокоил Рогов. — Вас в первую очередь записал. Я даже больше скажу: придется вам, Афанасий Петрович, командовать бригадой.
— Ну что ж, можно и покомандовать, раз такая нужда пришла, — согласился Вощин.
— Очень хочу, чтобы все было хорошо! — Рогов с доверчивой улыбкой пожал тяжелую, почти квадратную руку проходчика.
Тот нерешительно переступил с ноги на ногу и сказал:
— Павел Гордеевич… Вы меня, конечно, извините, если что не так. У меня сын-фронтовик приезжает и дочка вернулась. Приходите как-нибудь вечерком, поговорим, посмотрите на мое житье-бытье.
Рогов пообещал притти.
ГЛАВА VII
На следующий день с утра Рогов решил принять новый участок, чтобы уже сразу было известно, с чем и с кем придется иметь дело.
Начальником седьмого оказался вихрастый, средних лет человек, с маленьким личиком, усеянным зеленоватыми веснушками.
— Очередько, — отрекомендовался он и тут же зачастил: — Значит, так, товарищ инженер, кривая добычи на участке…
— А вы проще, — прервал его Рогов, — без кривых…
Очередько запнулся, а потом путано стал докладывать о состоянии дел, упоминая все же о кривой, которая «имеет тенденцию» падать.
Рогову очень не понравился этот доклад, хотя он и изобиловал многочисленными подробностями. Насчет запасов угля, годного к выемке, Очередько не мог ничего сказать, зато о рабочем пополнении распространялся подробно, плаксиво передергивая губами:
— Так это же смех, а не рабочие, товарищ районный инженер. Называется трудовой резерв, ну пусть бы он и был в резерве! Зеленые же все! Уцепятся за одну стойку, ну, истинно, как муравьи, а толку чуть. Вот скажу я вам, во время войны работалось!
Рогов проговорил сквозь зубы:
— Имейте в виду, я вам не дам спокойно жить! Не трудитесь со мной ходить, я сам осмотрю участок.
Забои на участке не понравились Рогову так же, как и доклад начальника. В нижней параллельной просеке он застал группу забойщиков. Кто-то из них посветил ему в лицо и сказал:
— Ну работка, сидишь и зеваешь, аж за ушами ноет, — лесу, видишь ли, нехватило.
Думая, что его не узнали, Рогов присел в сторонке. Но один из шахтеров вдруг обратился к нему:
— Может, вы нам разъясните, когда волынка на нашем участке кончится? У всех работа как работа, а у нас что ни день, то коловорот: или без леса, или без порожняка.
Выяснилось, что на участке работают две бригады, причем одна, с которой он сейчас говорил, состоит целиком из старых кадровых забойщиков, а другая — из выпускников школы ФЗО. Кадровики не зря ворчат. Им постоянно приходится подбирать «хвосты за трудовыми резервами», — как выразился Очередько.
Рогов прошел в лаву. Врубовка стояла. Машинист при тусклом свете лампочки чинил брезентовую рукавицу. Глянув мельком на инженера, он равнодушно буркнул:
— Кабель надо менять, а слесаря черт с квасом слопал.
— А самому зазорно этим заняться?
— При чем тут зазорно? Мне же не дадут кабель на складе.
Спустившись через печь и прыгнув с расшатанной лесенки, Рогов увяз обеими ногами в грязи. Вода и грязь затопили рельсы. Штрек похож был на длинное стоячее болото. Тоненько пел вентилятор, вытягивая невидимую воздушную нить, в сторонке теплился огонек лампочки, люковой дремал, привалившись к стойке.
— А что же мне делать? — обиделся он на замечание Рогова. — Порожняк на месте, а угля в спусковой печи пока нет.
— Запомни, — тихо, но настойчиво сказал Рогов, — штрек на сто метров в ту и в другую сторону — твое хозяйство. Вернусь сюда к концу смены, и если участок будет попрежнему по уши в грязи, я назову тебя лодырем… При свидетелях назову! Понял?
С тяжелым чувством досады поднялся Рогов наверх. Был поздний вечер. На ступеньках железного виадука теплились огоньки папирос.
— Ну, хватит вам про девчат! Скука! — сказал кто-то ломким басом. — Давайте споем лучше. Люблю песни.
Поднявшись на виадук, Рогов подошел к сидевшим и спросил:
— Покурить найдется?
— Найдется, товарищ Рогов, садитесь, — предложил любитель пения.
— Откуда знаешь меня? — спросил Рогов, принимая папироску.
— Ну еще бы, — усмехнулся парень. — Вас сегодня так в газете разделали — теперь весь рудник знает.
— В газете?
— Ну конечно. А вы что, не знаете? Так вас же там на все корки и даже стишок внизу приписали.
— Придется почитать на досуге, — присаживаясь на ступеньку, сказал Рогов.
— Да уж придется, если не читали! — несколько человек коротко рассмеялись.
Минуты две сидели в неловком молчании, потом один из парней, очевидно самый разговорчивый, нетерпеливо встал.
— Скукота! В клуб, что ли, сходить…
— Вот что… — Рогов спокойно взял его за руку и усадил рядом с собой. — Можно ведь и так жить чтобы скукота не мучила.
— Да я к слову, — замялся парень и настороженно затих.
— Вот и я тоже к слову. Мне кажется, вы все на седьмом участке работаете? Бригада Черепанова? А ты — Черепанов, так, что ли?
— Ну, так… — ответил кто-то с верхней ступеньки и тут же невесело вздохнул. — Начнется сейчас проработка.
— Какая проработка?
— Ну, ругань. Нас Очередько и утром и вечером лает.
— Не нравится? — засмеялся Рогов.
— Вас же самого в газете… Разве нравится? — коротко хохотнул паренек, сидевший рядом.
Рогов вспомнил о непочатой пачке папирос, распечатал ее и угостил собеседников.
У него был план поговорить с молодыми забойщиками начистоту, спросить прямо, есть ли у них желание работать, что их вообще заставило пойти в шахту, если это так трудно, и, наконец, какая им помощь нужна. Он уже мысленно прикидывал, с чего и какими словами начать… Но вдруг, по какой-то непонятной связи, ему представилось, что он сидит в кругу молодых солдат где-нибудь недалеко от переднего края. Сколько таких встреч было за годы войны и как мало было сказано слов при этом… Да и много ли нужно было слов людям, которые пришли защищать родную землю! И все же слова большой человеческой правды иной раз сами рождались, поднимая в людях то гнев к врагам, то нежную сыновнюю любовь к отечеству. Но это было на фронте, в необычной обстановке, далеко от родимого крова, а что же такое особенное сказать этим молодым шахтерам?.. Как же им сказать, чтобы они вдруг увидели, что самой жизнью поставлены у настоящего дела? Рогов еще думал над этим, но слова уже сами рвались, просились на волю…