— Значит, знамя будет снова на шахте! Пусть заранее извинят товарищи делегаты из Прокопьевска, пусть сегодня на шахте-победительнице не думают, что коллектив «Капитальной» опустил руки.
Саеног толкает локтем Сибирцева, тот косит выпуклым карим глазом и кивает. «Конечно! — думает он. — Если завтра с шахты уйдут десять лишних вагонов угля, к весне на полях родной Сибирцеву Кулунды заговорит еще один трактор, в землю лягут тяжелые зерна, заколосятся неоглядные нивы, побегут по ним легкими синими тенями ветры. А может быть, уголь, добытый сверх плана Сибирцевым, обернется теплом в квартире ученого, мягким светом в одной из комнат Кремля, где работает, думает о судьбах родины Сталин».
Вместе со всеми Сибирцев ожесточенно аплодирует и почти вызывающе смотрит на маленького седого старичка — делегата с шахты-победительницы.
Слегка побледневший, Рогов садится рядом с Бондарчуком и, словно извиняясь, шепчет:
— Разговорился я…
Лицо у парторга ласковое, в глазах пристальное внимание.
— Есть в тебе огонек… — говорит он. — Быть тебе партработником, Павел!
Недоумевая, Рогов кивает головой.
— Я всегда чувствую себя партработником.
На сцену поднялся со знаменем старик Вощин. Колюче оглядев собрание, он кивнул, очевидно, каким-то своим мыслям и заговорил глуховато, слегка расставив ноги и подавшись вперед.
— Я хотел речь произнести, — сказал он и вздохнул, — а теперь не буду. Меня опередил Павел Гордеевич. Только смотрите! — повысил он голос и снова сердито оглядел собрание. Потом, наклонившись, бережно поцеловал краешек бархатного знамени и рывком сунул крашеное древко в руки маленькому седому прокопчанину: — Возьми, товарищ. Уважаю работящих!
ГЛАВА XXIII
Рогов понимал, что подготовка кандидатской диссертации отнимает у Вали все время, все силы, но от этого нисколько не было легче. Иногда ему казалось, что в ее письмах невольно прорывается смутная тревога, словно она все еще решает: «Ну, хорошо, диссертация. А потом? К тебе на рудник? Что же я там буду делать, если меня неудержимо тянет в просторы Сибири, к новым открытиям? Как же быть?»
А сегодня утром он не сдержался и написал ей: «В твоем отношении ко мне больше рассуждений, чем горячего чувства. Неужели не понимаешь, как ты необходима мне?»
Написал и целый день каялся. Очень уж по-мальчишески вышло. И вообще нехорошо попусту изводить себя. Все в свое время решится. Целый день думал над этим и даже обрадовался, когда позвали на бюро горкома.
Бюро должно было начаться в шесть, но Рогов пришел значительно раньше. В маленький зеленоватый кабинет Воронова люди приносили с собой могучее дыхание рудника — спокойную народную мудрость, шахтерскую сноровку, командирский опыт. Здесь решалось самое трудное, самое жгучее, что выдвигала жизнь на шахтах. Какой бы вопрос ни обсуждало бюро — все равно, сердцем, мыслями каждый из его участников невольно оказывался в стремительном широчайшем потоке самой неотложной работы.
Но в этот раз Рогов трудно входит в жизнь бюро, Бондарчук даже подтолкнул его локтем.
— Ты что, не слышишь? Тебя спрашивают.
Рогов оглянулся на секретаря, тот смотрел на него внимательно, выжидающе, потом повторил вопрос:
— Разговор идет о том, как лучше наладить обмен опытом среди младшего горного надзора, и о соревновании по профессиям.
— О соревновании… — Рогов подумал. — Что могу сказать о соревновании?.. Передали вот знамя прокопчанам.
Ременников, начальник с десятой, рассмеялся.
— Не хвастай, Рогов, этот опыт тебе не зачтется.
Рогов возразил:
— Нет, этот опыт как раз в первую очередь зачтется. Я хочу сказать о том, что в своей работе мы сегодня будем равняться не только на ворошиловцев, победивших нас, — этот рубеж мы почти перешагнули, — в будущем году мы будем решать задачи на два года вперед. Так, по-моему? — он повернулся к Бондарчуку. — А с горным надзором… В первом квартале решили всех горных мастеров пропустить через курсовую сеть. Нельзя больше терпеть, чтобы командир смены не имел права ответственности. Опыт с Очередько красноречивее слов. Довыдвигали человека на свою голову. А теперь судить будем. Вот отправные пункты, Иван Леонидович…
Воронов утвердительно кивнул, потом обратился к представителям четвертой шахты, а через минуту уже с пристрастием допрашивал главного инженера девятой.
Рогов невольно заслушался, залюбовался, как секретарь легко, умело находит в речах выступавших какое-нибудь одно — самое нужное, самое главное слово или одной-двумя репликами очищает стержневую мысль от словесной шелухи. Потом Воронов умолкает и сидит, чуть потупившись, глубоко вдвинув свое угловатое массивное тело в кресло, сидит, как будто бюро идет само собой, без его участия. Люди выступают, спорят, настаивают, и плывет маленький зеленоватый кабинет в ночи по точно заданному курсу. Но вот… что это? Крен? Ага, Ременников что-то слишком уж разошелся. Чудак, ну чего горячится, сказал бы спокойно, что для выполнения квартального плана ему требуется еще сорок забойщиков, обосновал бы это цифрами, фактами.
Внезапно Рогов гасит на лице благожелательную улыбку — этот Ременников не только чудак! Ведь совсем недавно он хвастался по телефону, что у него в резерве на подсобных работах есть около двух десятков навалоотбойщиков, чего же он сейчас ерепенится?
Воронов слегка двинул широкой бровью, повел взглядом на начальника планового отдела треста.
— Ты что скажешь?
Начальник откашлялся, подумал и сказал, что из последней партии новых рабочих на десятую будет передано только двадцать человек, остальные двести распределяются примерно так же по всем шахтам, исключая «Капитальную», которая получит шестьдесят пять.
Сначала Рогов подумал, что ослышался, но инженер из треста еще раз повторил:
— На «Капитальную» пока что передаем шестьдесят пять.
Заметив резкое нетерпеливое движение Рогова, Воронов слегка выдвинулся из кресла, кивнул:
— Говори.
Бондарчук рядом даже не шевельнулся, как сидел, сомкнув пальцы на колене, слегка наклонив к плечу голову, так и продолжал сидеть.
— Ничего не понимаю!.. — Рогов недоуменно раскрыл перед собой ладони. — Откуда и зачем такая благодать на «Капитальную»?
Начальник планового отдела тоже развел короткими ручками.
— Тогда я тоже ничего не понимаю: человек отказывается!
— Не человек, не человек! — перебил Рогов. — Не путайте, государственное предприятие — целый коллектив вам говорит: ради истинного, обойдите нас этой своей заботой.
— Яснее! — потребовал Воронов.
Рогов раздельно выговорил:
— «Капитальной» не нужны сейчас рабочие.
— А завтра?
— Тем более! Лишние люди — это груз, который будет давить на производительность труда, на зарплату.
— Позволь! — это подал голос Черкашин, главный инженер треста и он же временно исполнявший обязанности управляющего. — Позволь, Рогов, я думаю, ты не из тех, кому нравится красивый жест. Чем же вызвано это твое фанфаронство? Ты же сам полтора месяца твердишь: «Уклон, уклон! Нужно форсировать уклон!» Вот и форсируй! К тому же, к весне необходимо развернуться с жилищным строительством.
Скулы у Рогова порозовели, и, когда Черкашин закончил, шумно вздохнув, он почти выкрикнул:
— Не нужны «Капитальной» рабочие! Не возьму!
Бондарчук покачал головой: «Спокойнее!»
— Не возьму, — медленнее повторил Рогов. — В тресте не могут не знать, что мы механизировали полностью лесной склад, сократили раздутые штаты в коммунальном, в орсе и получили от этого около ста рабочих. Есть и еще резервы. Я уже не говорю о коренной механизации подземных работ.
— Та-ак… — Воронов очень медленно, но зорко оглядел собрание.
Ременников сидел потупившись, Рогов все еще стоял. Черкашин что-то медлил, обдумывал. Потом тоном окончательного решения проговорил:
— А рабочих придется взять.
— Нет! — Рогов потряс головой.
— Возьмешь! С трестовской каланчи виднее.
— Я не знаю, что вам видится с вашей каланчи, товарищ Черкашин! — Рогов оглядел притихшее бюро. — И сама ваша каланча мне не нравится.
Черкашин и начальник планового отдела гневно замахали руками, но Иван Леонидович негромко кашлянул и, словно не замечая разгоревшихся страстей, подытожил, постукивая карандашом о пресспапье:
— Очень интересно… и принципиально! Прошу, товарищи, запомнить позицию Рогова. Решать пока ничего не будем, а завтра… с утра… с утра ты, Черкашин, зайдешь ко мне с планом по кадрам. Очень интересно!
Заканчивая бюро, Воронов все посматривал на Рогова, при этом лицо его трогала добрая усмешка.
И Рогов не удивился, когда через день Черкашин не без иронии сообщил ему по телефону:
— Ваше желание, товарищ начальник шахты, трест удовлетворил — рабочих вы не получите. Изворачивайтесь.
ГЛАВА XXIV
Назначение Рогова начальником шахты Семён Стародубцев принял спокойно, как событие, которое он предвидел и чуть ли не предсказал. Он как-то даже подмигнул Рогову доверительно:
— Наш курс удачливый!
Но в остальном начальник транспорта держался просто, не заискивал, в разговорах был подчеркнуто деловит, казался исполнительным. Между тем подземный транспорт попрежнему оставался самым неблагополучным участком на шахте. Рогов последние дни сам занимался всеми транспортными делами. Семен не удивился этому и, как показалось, даже обрадовался. Вместе осматривали путевое хозяйство, подвижной состав, электровозный парк, депо. Часто, предупреждая замечания Рогова, Стародубцев здесь же, на ходу, устраивал трескучий разнос подчиненным, а потом пожимал узкими плечами:
— Ты же видишь, Павел, какой народ? Неучи. Долби такому хоть сутки, а он все по-своему.
«Неуч» — машинист, высокий парень, с узким лицом и насупленными бровями, слушая начальника транспорта, медленно поглаживает корпус электровоза, остановившегося по неизвестной причине на перегоне.
— Ну что ты его оглаживаешь? — шагнул к нему Стародубцев. — Нашел сивку-бурку!