— Вы не стесняйтесь, — подбодрил ее Маурисиу. — Вам нужно ответить всего лишь на несколько вопросов.
— Да-да, я отвечу, — глухо произнесла она.
— Скажите, верно ли, что ребенок, которого вынашивала сеньора Жулиана, был для нее нежеланным? Вам чтолибо известно об этом? — спросил Маурисиу.
— Это неправда, — без колебаний ответила Мариана. — Жулиана очень хотела родить ребенка, но даже не смогла увидеть его. Роды были трудными, она потеряла сознание.
— Мариана, твои фантазии здесь неуместны! Говори то, что было на самом деле, — попыталась спасти ситуацию Жанет.
— Сеньор, поверьте, я не лгу, — клятвенно заверила адвоката Мариана. — Бедняжке не довелось даже увидеть своего сына. Она не подержала его на руках, не услышала его голоса.
— Почему? — задал короткий вопрос Маурисиу, и Мариана дала на него исчерпывающий ответ:
— Дона Жанет приказала мне отнести мальчика в сиротский приют при монастыре. А Жулиане потом сказала, что ее ребенок родился мертвым, что будто бы он был задушен пуповиной.
— Именно это мне и говорила сеньора Жулиана, — сказал Маурисиу, переведя взгляд на Жанет.
— Они обе врут, потому что были подругами! — не сдавалась та. — Мариана, ты свободна, можешь идти!
— Да, сеньора. Пойду соберу свои вещи. С вашего разрешения.
Этим ответом она окончательно выбила почву из-под ног своей госпожи, а Маурисиу подвел итог:
— Надеюсь, вы понимаете, дона Жанет, что ваша версия случившегося вряд ли найдет поддержку у судей — при наличии таких свидетельских показаний!
— Никто не вправе судить меня! — злобно сверкнула глазами Жанет и вышла из гостиной.
— Я очень сожалею, — сказал Марко Антонио адвокату. — Мариана не лгала. И как ни горько мне это признать, в трагедии Жулианы повинна только моя мать.
— Не печальтесь, мой друг. Я постараюсь не предавать это факт широкой огласке, — пообещал ему Маурисиу.
А разъяренная Жанет ворвалась тем временем в комнату Марианы:
— Предательница! Мерзавка! Тварь неблагодарная! Вот как ты отплатила мне за все добро, которое я для тебя сделала? Если дело дойдет до суда — ты изменишь свои показания, или я тебя уничтожу.
— Мне очень жаль, сеньора, но я решила уйти из вашего дома, — ответила на это Мариана, вызвав еще больший гнев Жанет.
— Решила уйти? Так убирайся вон! И чтобы я тебя больше никогда не видела, мерзавка!
Мариана, однако, задержалась в доме Мальяно до ночи, так как не могла уйти отсюда без того малыша, которого полюбила как родного сына и который здесь никому, кроме нее, не был нужен.
А Пробравшись тайком в детскую, она взяла на руки маленького Франческо, прижала его к себе и прошептала сквозь слезы:
— Я никому не отдам тебя, мой сыночек! Мы уйдем отсюда вместе. Сейчас я только возьму самое необходимое, и мы уйдем. Подожди немного.
— Оставив малыша в кроватке, Мариана принялась искать то, что считала необходимым для него.
— Где же те золотые монетки, что дал тебе дедушка? Вот они! Это принадлежит тебе по праву. А вот и свидетельство о рождении. Оно еще сможет тебе пригодиться, правда? Ведь Здесь написано, что ты — Мальяно...
Затем она вновь взяла мальчика на руки и, никем не замеченная, отправилась с ним в тот же монастырский приют, откуда его однажды привезли в дом Мальяно.
А Жанет, обнаружив на следующий день пропажу, заявила сыну:
— Я не собираюсь бросаться на поиски Марианы и тем более этого подкидыша. Он никогда не был и не будет моим внуком! Он не Мальяно! Мариана сделала нам большое одолжение, выкрав его. Пусть они оба исчезнут из нашей жизни навсегда!
Глава 26
Две недели, проведенные вместе с мужем в Сан-Паулу, пролетели для Марии как одно прекрасное мгновение. Никогда еще она не чувствовала себя такой счастливой, и ей все казалось, что это не явь, а сон — сладкий сон, из тех, какие снились ей в далекой юности.
Жили они с Гумерсинду в отеле, в одном из лучших номеров, которые доступны далеко не каждому постояльцу. Завтрак им подавали в номер, затем Гумерсинду отправлялся в город по делам, а Мария шла в какой-нибудь парк или сквер, прогуливалась там по аллеям, отдыхала на лавочках среди цветников и дивилась своей беззаботной жизни, о которой она даже никогда не мечтала.
Но самое удивительное и прекрасное начиналось ближе к вечеру, когда возвращался Гумерсинду и они шли в ресторан. Поначалу Мария там очень смущалась — ей казалось, будто все на них смотрят. А потом осмелела — с удовольствием пила редкие дорогостоящие вина, вкушала диковинные блюда и слушала своего Гумерсинду, который рассказывал ей о том, что успел сделать за день. Затем наступал самый волнующий момент: Гумерсинду приглашал ее на танец, и она с замиранием сердца чувствовала, как его сильная нежная рука ложится ей на талию. От этого прикосновения у Марии всякий раз кружилась голова, пол уплывал из-под ног, но Гумерсинду легко и уверенно вел ее в танце — свою жену, свою надежную, терпеливую подругу, всей жизнью выстрадавшую эти мгновения счастья.
Опьяненные вином и танцем, они поднимались в номер, и для них наступала ночь любви. Да, это была любовь! Они любили друг друга как в молодости, как в первые месяцы после свадьбы. Его страстные признания, на которые он не отваживался даже в юности, будоражили кровь Марии, вскрывая в ней доселе неведомые и не востребованные прежде силы. В огне этой страсти сгорели без следа все прошлые обиды, и новый прочный сплав еще крепче спаял сердца двух немолодых, но искренне любящих друг друга супругов.
Как драгоценный дар восприняли они это чистое и светлое чувство, вновь озарившее их жизнь. Мария вся светилась от счастья, а Гумерсинду летал как на крыльях. Он был прощен ею и чувствовал это, хотя они и не вспоминали о его прошлых грехах. И Мария тоже окончательно уверовала в то, что была и остается единственной любимой женщиной Гумерсинду.
Эта внезапная вспышка чувств оказалась прекрасным предлогом к переезду в Сан-Паулу. Все сомнения в правиль ности такого решения отпали сами собой. Особняк был куплен. Добротный, уютный, просторный — вполне подходящий Для того, чтобы в нем начать новую счастливую жизнь.
Но прежде чем поселиться в Сан-Паулу, Гумерсинду и Марии надо было съездить в свой старый дом, на фазенду — собрать необходимые вещи, отдать кое-какие распоряжения по ведению хозяйства. И когда за окнами поезда показалась буйная зелень кофейных плантаций, сердце Марии защемило, Как-никак здесь, среди этих деревьев, прошла большая часть ее жизни! «А что же должно твориться сейчас в душе Гумерсинду? — с тревогой подумала она. — Не жалеет ли он о том, что купил этот особняк, что поторопился с переездом?»
и Гумерсинду, угадав ее мысли, ответил на них вслух:
— Не надо грустить, дорогая. Мы все сделали правильно. Я еще не стар, мне хочется попробовать себя в новом деле. А наша фазенда — в надежных руках! Анжелика управляется там не хуже меня. Но самое главное, что ей нравится этим заниматься.
— И все-таки ей трудно, бедняжке, — вздохнула Мария.
— Не забывай, это был ее добровольный выбор. Очевидно, так и должно быть. Бог не дал нам сына, зато одарил нас такой дочерью, которая вполне заменяет сына.
Анжелике действительно нравилось жить вдали от большого города, на родной фазенде. Здесь и дышалось легче, и работа была не в тягость, а в радость. Разумеется, это непростое дело — управлять кофейными плантациями, изо дня в день думать об урожае, который надо не только вырастить и собрать, но еще и выгодно продать. А кроме того, надо заботиться также и об огромном количестве людей, обрабатывающих плантации за ничтожную плату. По крайней мере Анжелика считала это одной из важнейших составляющих успешного ведения хозяйства — в отличие от большинства адешних землевладельцев.
Даже Гумерсинду, слывший в округе добрым и справедливым хозяином, не слишком утруждал себя заботами онаемных итальянцах.
А вот Анжелике пришлось всерьез задуматься над этой проблемой уже вскоре после отъезда отца. В тот день рабочим выдавали жалованье, а точнее, выяснилось, что выдавать-то им ничего и не надо, так как все они сильно задолжали лавочнику Ренату и обязаны расплатиться с долгами.
Такой порядок был заведен здесь давно, и Анжелике оставалось только издали наблюдать, как лавочник, тыча пальцем в платежную ведомость, а потом в свою долговую книгу, объясняет буквально каждому рабочему, что и на сей раз тому не удалось полностью покрыть долг. Рабочие реагировали на это по-разному: одни понуро выслушивали Ренату и отходили в сторону, другие громко возмущались, обзывая лавочника мошенником и вором. Крепкий молодой парень, чем-то напомнивший Анжелике Матео, высказался более конкретно, обвинив не только Ренату, но и Гумерсинду:
— Все вы тут одна шайка-лейка! Специально приписываете нам то, чего мы не брали в вашей лавке, чтобы никто из нас не смог рассчитаться с долгами и вернуться обратно в Италию!
Анжелика заподозрила, что парень не далек от истины. Если такая картина повторяется из месяца в месяц и люди никогда не держали в руках заработанных денег, то ясно, что их кто-то обманывает — либо лавочник, либо хозяин. А может, и оба вместе, как утверждает этот парень.
Когда Ренату закончил выяснять отношения с рабочими, Анжелика спросила его строго:
— Скажи, действительно ли этим людям платят так мало, что они даже не могут прокормить себя, или ты их попросту обманываешь?
Ренату и не подумал увертываться, объяснив, что подобная практика существует на всех фазендах, где он прежде работал: без приписок в долговой книге итальянцев здесь не удержишь, они сразу же разбегутся кто куда.
— Значит, ты делаешь все это с ведома сеньора Гумерсинду? — попросила уточнить Анжелика.
— Нет, он в такие мелочи не вникает, — ответил лавочник. — Но я же и сам знаю, как держать в узде этот сброд!
От такого хамского высокомерия Анжелику буквально передернуло. Она решила уволить этого типа сразу же, как только отец вернется из Сан-Паулу. А до той поры запретила Ренату делать какие-либо приписки.