— Деньги мы им заплатим, — успокоил ее Гумерсинду. — Это даже не подлежит обсуждению. Свои обещания я привык исполнять, чего бы мне это ни стоило. Плохо, конечно, что ты, Аугусту, продал кофе итальянцев без их согласия. Но при нынешних ценах они внакладе не останутся, только надо им это объяснить, чтоб никто не заподозрил нас в обмане. Ну и, конечно, следует отдать им вырученные деньги.
— Насколько я понял, вы уже сами все решили и обсуждать нам больше нечего, — поднялся из-за стола Аугусту, которому было неприятно сознавать, что он допустил серьезный просчет при заключении сделки.
Но Гумерсинду остановил его:
— Нет, дорогой зять, к обсуждению мы еще и не приступали. Я прошу тебя задержаться на некоторое время, потому что именно от твоего решения будет зависеть и судьба моей фазенды, и в конечном счете моя честь.
— О каком решении вы говорите, сеньор Гумерсинду? — теперь уже абсолютно ничего не понял Аугусту.
— Сейчас объясню, — сказал Гумерсинду, тяжело вздохнув. Ему трудно было произнести то, о чем он собирался поговорить сейчас с Аугусту. А еще труднее было переносить собственную несостоятельность, из-за которой он теперь должен был впасть в финансовую зависимость от зятя да еще и просить того, чтобы он снизошел до такой милости.
Но Гумерсинду был мужественным человеком и законы чести ставил превыше всего, поэтому он и обратился к Аугусту после небольшой паузы:
— Продав кофе итальянцев по достаточно высокой цене, ты не подумал о последствиях этой сделки. А они таковы, что теперь я должен по той же цене скупить весь кофе у тех, кто работал на моей фазенде. Иначе будет бунт! Анна
— Им не обязательно знать, сколько денег за тот злосчастный кофе уплатили нам немцы!
— Это значит, ты предлагаешь нам присвоить часть их денег?! — возмущенно воскликнула Анжелика.
— Ну что же делать, если так вышло! — развел руками Аугусту. — Давайте рассмотрим эту сделку в другом ракурсе. Скажите, если бы итальянцы сами вели переговоры с немцами, то неужели бы они смогли сговориться о такой высокой цене? Даже я склонил их на уступку только потому, что предлагал кофе вместе с плантациями, в которых они были так заинтересованы! Поэтому мы без зазрения совести можем считать, что разницу в цене я получил как процент за посреднические услуги!
— Нет, у нас разные понятия о совести! — гневно отреагировала на это предложение Анжелика. — Итальянцы согласились терпеть, ждать повышения цен на рынке. Возможно, через некоторое время они бы продали свой кофе и дороже, чем ты продал его сегодня. А может, они бы и продешевили, но это был бы их собственный выбор. Они ведь не давали тебе никаких полномочий на продажу. И моя совесть не позволит мне присвоить их деньги! Папа, ядумаю, ты со мной согласишься?
— Я уже сказал, что надо отдать все деньги итальянцам, — ответил ей Гумерсинду. — Но у меня нет денег, чтобы по такой же цене купить кофе у оставшихся рабочих. И поэтому я должен обратиться с просьбой к тебе, Аугусту: разреши мне воспользоваться твоими деньгами под залог моей фазенды! Если мне со временем не удастся продать этот кофе подороже ия окончательно разорюсь, то фазенда перейдет в твою собственность!
Он наконец произнес то, что потребовало от него огромного душевного напряжения, и теперь сидел опустошенный, раздавленный. Анжелика и Аугусту даже замерли на какоето мгновение: им показалось, что у Гумерсинду случился сердечный приступ. Анжелика первой оправилась от шока и бросилась к отцу:
— Тебе плохо, папа?
— Да уж, чего ж тут хорошего, — слабым голосом ответил он.
Аугусту тем временем тоже пришел в себя и напомнил Гумерсинду, что еще до сделки предполагал отдать все деньги в его распоряжение, о чем и говорил ему неоднократно.
— Вы можете использовать эти деньги как захотите, — повторил он снова. — И ни о каком залоге тут не может быть и речи! Не обижайте меня. Мы все-таки одна семья.
— Хорошо, Аугусту, спасибо, — тихо произнес Гумерсинду. — Я возьму эти деньги. Только использовать их я уже не смогу так, как хотел. Я ведь собирался только чуть-чуть поддержать рабочих, если кризис затянется. А покупать у них кофе, да еще в такой критический момент, вовсе не входило в мои планы... Но теперь-то что об этом говорить!..
Их долгий и трудный спор наконец закончился. Но вместе с ним закончилось и согласие, установившееся было между Анжеликой и Аугусту.
— Я потеряла к нему уважение, — сказала Анжелика сестре. — А без этого невозможно строить супружеские отношения.
— Но он же спас нашу фазенду! — возразила ей Розана.
Анжелика скептически усмехнулась:
— Да ничего он на самом деле не спас! Только добавил отцу лишних хлопот... Господи, хоть бы этот кризис поскорее миновал! У нас ведь теперь осталась только отцовская фазенда, больше нам продавать нечего. И если мы ее потеряем — я точно разведусь с Аугусту!
Она не стала говорить Розане, что с легкостью сделала бы это уже сейчас, но не хочет еще больше огорчать отца, и потому вынуждена терпеть рядом с собой Аугусту.
Именно ради спокойствия отца она отправилась вместе с Аугусту на те фазенды, что он продал немцам, и, поблагодарив рабочих за сотрудничество, отдала им все деньги, вырученные от продажи кофе.
Недовольных среди итальянцев не оказалось. Они лишь были огорчены сменой хозяев.
— Немцы не будут с нами так щедры, как вы, сеньора, — говорили Анжелике очень многие рабочие. — Но мы все понимаем: этот проклятый кризис вынудил вас продать фазенды. А мы теперь, наверное, уедем обратно в Италию...
Анжелика слушала их со слезами на глазах. Ей были бесконечно дороги эти люди, эти деревья, с которыми она сейчас прощалась навсегда. А немцы, деловито расхаживавшие по фазенде, были ненавистны Анжелике.
— Я больше не могу выносить эту пытку, — сказала она Аугусту, и он не мешкая повез ее домой.
A Гумерсинду тем временем выступал перед рабочими своей фазенды и объяснял им, какую выгодную сделку провернул его зять, продав значительную часть кофе по цене, которая гораздо выше розничной.
— Я хочу, чтобы вы были в равном положении с теми, кто работал на фазендах моего зятя, и поэтому готов купить у вас кофе по такой же цене. А если она кого-то не устраивает, тот может сам искать покупателя на свой кофе. Но и риск тогда останется за ним.
Желающих рисковать в одиночку не нашлось. Все были счастливы. И от души благодарили Гумерсинду, не подозревая даже, что он сейчас раздал им практически все деньги, а сам остался ни с чем.
— Как ты думаешь, они не помчатся с этими деньгами в свою Италию? — спросил Гумерсинду у Бартоло.
Тот расхохотался:
— Да их теперь палкой отсюда не выгонишь! Кто же откажется от половины урожая? Они уже спрашивали меня, когда вы будете заключать с ними договор на следующий год и сохранятся ли прежние условия.
— Все будет зависеть от того, когда закончится кризис. Если я не смогу продать их кофе подороже, то мне самому скоро придется идти в наемные рабочие, — ответил Гумерсинду. — Но ты им этого не говори, дорогой кум. Пусть они празднуют и пляшут свою тaрaнтеллу. Да ия, пожалуй, попляшу с кумой на этом празднике жизни, если ты, конечно, не станешь меня к ней ревновать!
Глава 37
Жанет беззаботно жила в новом доме с молодым мужем и не могла нарадоваться своему счастью.
— Я будто заново родилась! — не раз говорила она Жозуэ.
А он не жалел восторженных слов, описывая ее достоинства, называл богиней и женщиной своей мечты.
Ничего подобного Жанет никогда не слышала от Франческо. Тот был весьма сдержан в проявлении своих чувств, и уж тем более не умел говорить о них столь же красиво, как Жозуэ. Теперь, оглядываясь назад, Жанет сделала вывод, что Франческо не только не любил ее, но и не ценил — как женщину, как человека. Вот Жозуэ любит ее и ценит! В этом Жанет убеждается каждый день, снова и снова. Даже если бы Жозуэ был молчуном и не ласкал бы ее слух такими приятными речами, Жанет все равно бы верила ему, потому что истинную любовь невозможно скрыть. Она проступает во всем — в выражении глаз, в жестах, в улыбке...
Жанет была бесконечно благодарна Жозуэ за то, что он одарил ее таким счастьем, и баловала его как могла. Покупала ему дорогие костюмы и сорочки, водила в лучшие рестораны, заставляла Антонию готовить для него изысканные блюда, а по утрам сама брала поднос и несла его в спальню, потому что ненаглядный Жозуэ любил понежиться в постельке до полудня.
Луиза и Антония уже перестали удивляться такому поведению мадам. Они давно поняли, что их госпожа свихнулась от любви.
Особенно это было понятно Луизе, которая сама страдала от любви к Жозуэ и завидовала Жанет черной завистью. Это разрушительное чувство исподволь ожесточало Луизу, и она не заметила, как ее страстная безответная любовь переродилась в банальную ненависть.
— Он никогда не был похож на кучера, — говорила она Антонии. — А простачком прикинулся, чтобы проникнуть в дом и задурить голову нашей сеньоре. А потом жить припеваючи на ее денежки!
— На денежки сеньора Франческо, — поправила ее Антония.
— Да, так будет точнее, — согласилась Луиза. — Ты заметь, он ведь целыми днями прохлаждается, нигде не работает и, похоже, не собирается искать работу!
— Жозуэ отрабатывает свой хлеб ночью, в постели, — вновь подбросила шпильку Антония.
— Он оставит эту ночную вахту сразу же, как только промотает все деньги мадам Жанет, я в этом не сомневаюсь! И что она тогда будет делать? Сеньор Франческо теперь не обязан ее содержать, у него другая семья.
— Бедная мадам! — сочувственно произнесла Антония. — Мне жалко ее!
— А мне не жалко! — злобно сверкнула глазами Луиза. — Связать свою жизнь с человеком, о котором ничего не известно!..
— Почему ты так думаешь? Может, он рассказал ей все о себе.
— Нет, я точно знаю! Как-то я подслушала их разговор. Мадам пыталась вытянуть из него, кто он и откуда, но ничего не добилась. Этот тип ловко увернулся от ответа.