Рыболов: Вы перенесли сильную психологическую травму.
Дж. У.: Марша не понимала, почему я так поступила. И не хотела со мной разговаривать. Если я заходила в комнату, она вставала и уходила. Как будто одно мое присутствие, то, что я живая, ее оскорбляло. А потом, естественно, меня уволили. По причинам психического расстройства. Хотя я далеко не единственная пыталась наложить на себя руки.
(Плач)
(Приглушенные звуки)
(Примечание интервьюера: предлагает собеседнице коробку с влажными салфетками)
Дж. У.: Все в порядке, честное слово. Все хорошо.
Рыболов: Слезы говорят, Джанетта, что вы живая. Ваша боль говорит вам, что вы живы.
Дж. У.: Я не хочу… чувствовать… чувствовать боль. Я пресыщена болью. Все до одного… все те, кто умер, вы представляете себе, каково это?
Рыболов: Расскажите.
Дж. У.: Ты думаешь, что теперь будет легче. Что ты стал – как там это слово – невосприимчив к боли. Но удар оказывается таким же сильным. Он раздирает внутренности. Вспарывает грудь. И ты думаешь, что если умрешь, то по крайней мере не будешь больше это чувствовать. Онемеешь и перестанешь воспринимать действительность.
Рыболов: Вы знаете, что такое прощение?
Дж. У.: Знаю ли я? Блин!
Рыболов: Это означает, что сначала человек должен простить себя самого.
(Всхлипывания)
Рыболов: Джанетта, послушайте меня. Вы служили в военной авиации. Если бы вы действительно хотели свести счеты с жизнью, вы бы воспользовались пистолетом. Вы этого не сделали, потому что на самом деле хотели жить, Джанетта.
Дж. У.: Нет. Нет, я не хотела!
Рыболов: Вы хотели, чтобы кто-нибудь вас увидел. Я вас вижу, Джанетта. Я знаю вашу боль. Мы с вами прошли через одно и то же.
Дж. У.: (неразборчивые всхлипывания)
Рыболов: Предлагаю вам пройти со мной. У нас есть комната для размышлений, где вы сможете посидеть до тех пор, пока не успокоитесь. Она отдельная, вас там никто не побеспокоит.
Дж. У.: Я не… я не… (неразборчиво)
Рыболов: Извините, я вас не слышу. Вы не могли бы повторить еще раз, пожалуйста? Я хочу вас услышать.
Дж. У.: Я не хочу оставаться… оставаться одна.
Рыболов: В таком случае я посижу с вами.
Дж. У.: А как же все эти люди… которые хотят поговорить с вами… там ведь… там ведь их целая комната, и все они вас ждут…
Рыболов: В настоящий момент я нужна им не так, как вам. Идемте, Джанетта. Идемте со мной. Я побуду с вами столько, сколько нужно.
(Запись заканчивается)
Часть вторая
32. Билли: В неведомых местах
У Билли возникает ощущение деревьев. Фактура леса. Кто-то переклеил обои, не сказав ей. Она очень мерзнет, затем ей очень жарко, она пытается стянуть с себя рубашку, но ей не дают. Чьи-то руки удерживают ее. Грохот упавших на пол предметов.
– Держи ее крепче!
Ей силой поворачивают голову набок, прижимают ее к клеенчатой скатерти, красные и белые клетки, как коврик для пикника из детской книжки. Кто-то пытается забраться ей в мозг и поковыряться там. Билли протестующе вопит, пытается сопротивляться, однако ее руки крепко прижаты к столу. Раскаленный добела рывок скальпа, и ее голова раскрывается, воспоминания длинной лентой раскручиваются на пол.
– Господи, какая же ужасная вонь! – Голос Рико. Где-то кто-то давится, словно комок волос застрял в глотке.
– Хреново дело, – говорит незнакомый голос, сиплый от чрезмерного обилия сигарет. Но здесь для Билли все чужие. Никто ее не знает. Никому нет до нее дела. Кто-то копается в ране у нее на голове, и она громко стонет.
– Ее не обработали должным образом. Придется отрезать это.
Билли брыкается и стонет:
– Не-е-ет!
– Успокойся, солнышко, – говорит скрежещущий голос. – Это мертвое мясо. Его нужно убрать.
– Ты врач? – краем рта с трудом выдавливает Билли. Черты лица женщины вырисовываются расплывающимся месивом на периферии поля зрения, увиденные через руку, которая прижимает ее голову к скатерти, пахнущей гвоздикой и мылом.
– О лучшем тебе сейчас нечего и мечтать.
– Мне нужно в больницу. Мне нужен врач, мать вашу!
– Тсс, ты только усложняешь себе жизнь. Вот это поможет. – Комариный укус в руку. Нет, побольнее.
– Ты тратишь на нее хорошее лекарство?
Мечты о подпольном стоматологе. Кладбище и варка клея из дохлых лошадей. Любовь и обман. Улыбка улыбок, в которой встречаются две улыбки. Все ее тайны выпариваются из дыры в голове черным маслянистым дымом. Вокруг женские голоса, перешептывания скворцов, сливающихся и разделяющихся в конфигурации, в которых она не видит смысла.
Билли просыпается, вся в поту, тело чешется, она лежит на полу на тонком матрасе в голой комнате, стены покрыты рисунками. Прошло несколько часов или несколько дней. Ее рука, освобожденная, автоматически поднимается к затылку, к ране. Там повязка. Чистый белый бинт. Это лучше, чем клейкая лента.
Зеркала здесь нет, понимает она, поднявшись, медленно и осторожно. Ее руки покрыты крошечными красными укусами. Клопы, блохи, комары или аллергическая реакция на грязный матрас. Ленивые жирные мухи собираются в кучку на подоконнике под грязным стеклом в паутине трещин. Они жужжат и бьются о стекло. Гангренозное зловоние гниющего мяса и цветов исчезло, но Билли по-прежнему чувствует запах гари. Это признак того, что у нее сердечный приступ. Или аневризма головного мозга. Как у ее матери.
Снаружи доносится смех. Звон разбитого стекла. Снова смех. Женщины в приподнятом настроении. Билли направляется к двери, однако ее ноги получают рассинхронизованные сигналы, она спотыкается и налетает плечом на косяк, с трудом удержавшись от того, чтобы не скатиться по лестнице.
– Осторожнее! – окликает Рико со своего места у кострища. Она сидит в кемпинговом кресле, миниатюрная женщина с волосами, красными словно банка кока-колы, примостилась у нее на коленях, их ноги переплетены. – Мы не можем себе позволить постоянно тебя латать.
– Это не Чикаго. – Билли делает шаг от двери и вынуждена сесть, резко. Она оглядывается по сторонам. Зеленый фильтр. Нет, это деревья, густые, придающие всему вокруг изумрудный оттенок. Здание у нее за спиной – это старая ферма, полуразрушенная, окруженная навесами, все затянуто камуфляжной сеткой. Вдалеке сарай из гофрированного железа с заколоченными окнами, также одетый в густую вуаль камуфляжа. – Что это такое, подпольная лаборатория амфетаминов, твою мать?
Девица у Рико на коленях хихикает.
– Господи, – выдыхает Билли. – Во всей Америке не нашлось ничего получше! Где хоть это?
– Ты с друзьями, и это все, что тебе нужно знать. – Рико пьяна, у нее заплетается язык. В кострище валяется разбитая бутылка из-под дешевого виски, среди прогоревших углей, окурков и зеленых, коричневых и белых осколков от выпивки, которая была до этого, а также сгоревших останков плюшевой игрушки – голубого кролика, теперь по большей части черного. – Ты должна быть признательна Золе за то, что она тебя заштопала.
– Посмотрите-ка, кто у нас проснулся! Ты так долго провела в отключке. Мы уже начали подумывать о том, что придется рыть тебе яму. – Это хриплый голос, из прошлой ночи. Не рыжеволосая, кто-то еще, с отрастающим «ежиком», появляется из одного из соседних зданий с тремя бутылками пива между пальцами. Она в армейских брюках и спортивной майке камуфляжной расцветки, которая открывает кельтский крест, украшающий ее живот. Билли знает, что это означает.
Нацистская шваль сбегает вниз по лестнице, слишком бодрая, подходит к кострищу, протягивает две бутылки пива и садится на поставленное торцом бревно. Она отпивает большой глоток из третьей бутылки.
– Ты врач? – спрашивает Билли, откидываясь на косяк. Держась из последних сил.
– Это было спасибо? – Зола шутливо прикладывает ладонь к уху. – За то, что тебе спасли жизнь.
– Не дождешься, – говорит Рико, лениво поглаживая радиоактивной рыжеволосой промежность через джинсы. Она что-то шепчет ей на ухо, отчего та смеется и бросает томный взор на Билли, работая на публику. Как будто Билли есть какое-либо дело до того, кто из этих животных кого сношает. – К сожалению, наша подруга не славится своим чувством благодарности.
– Может быть, если бы вы угостили меня чертовым пивом, – говорит Билли, уже разрабатывая стратегию действий. Бороться с огнем адским пламенем. За деревьями стоит дом, рядом джип, выкрашенный в черный цвет, два квадроцикла. Далеко, не разглядеть, торчит ли ключ в замке зажигания.
– Каждый обслуживает себя сам, – машет рукой Зола. – Холодильник вон там.
Кивнув, Билли идет по заросшему газону ко второму дому, поднимается по лестнице в абсолютно голую кухню. Растрескавшийся линолеум на полу и снова жирные мухи. Их жужжание – больные отголоски воспоминаний. В мойке грязная посуда, на плите соус, черные бобы и оплывший сыр. По ее оценке, достаточно свежий. Билли помнит его запах по прошлой ночи. Она берет двумя пальцами кусок и отправляет его в рот, внезапно почувствовав страшный голод.
Старенький серебристый холодильник ворчит и булькает. Билли открывает дверцу в поисках пива. Внутри почти все место занимают упаковки пива, а также печальное сборище ингредиентов: увядшая брокколи, сыр, опять бобы, вскрытая консервная банка с тунцом, соевый соус и майонез, полупустая бутылка кетчупа, на горлышке под белой крышкой застывшие матово-красные подтеки, похожие на рану на голове. Работать особенно не с чем. Но она что-нибудь придумает. Как всегда.
Вытащить бутылку из пластика. Это напоминает ей тех, кто копался у нее в голове. Она машинально снова подносит руку к голове. По крайней мере рана теперь перебинтована. Ей просто необходимо найти зеркало. И консервный нож. Пиво дорогое, какая цивилизация, сделано в Неваде. Это наводка. Возможно. «Не наступай на меня», – гласит этикетка на бутылке.
За кухней коридор с имитацией паркета на полу, отрывающейся от бетонной стяжки, который ведет к клетушкам-комнатам. Занавеска из бисера, сдвинутая в сторону, другая дверь завешана простыней. Внутри шарканье ног. Где-то в глубине дома кто-то сливает воду в унитазе. Воинственный медведь дрищет в лесу? Внутри двое, по крайней мере. Три на улице у кострища. Зара где-то еще.