. – Как будто он не знает. Как будто он еще маленький и глупый.
– Могло быть и хуже, – говорит Умеренность. – Мы могли бы остановиться на ночь в гигантском ананасе.
Владелица мотеля – веселая женщина лет шестидесяти, и они с Надеждой сразу же заводят разговор о самолетах. Майлс предполагает, что именно поэтому Вера решила остановиться здесь. Впрочем, выясняется, что владелица мотеля – друг Церкви, потому что, хотя Сердец по всей стране лишь несколько десятков, Добровольные помощники есть везде.
– Мотель пуст, – говорит женщина. – Никто больше сюда не приезжает. В наши дни мало кто летает ради удовольствия, – продолжает она. – Кухню мы закрыли еще несколько месяцев назад, но если вы хотите запастись содовой и чипсами с печеньем, есть торговый автомат. И в нескольких милях отсюда есть столовая, где предлагают весьма приличный завтрак, если у вас есть желание завтра попробовать.
– Не опаздывайте на вечернюю молитву, – окликает монашек Надежда, когда они разбредаются по номерам. Номер, который достается им с мамой, отвратительный, запущенный, гнетущий, две измученные двуспальные кровати, запах горячей пыли и воспоминание о дыме от пожаров.
– Пойдем на разведку? – предлагает мир мама. – Готова поспорить, мы сможем проникнуть в ангары.
– Да! – сияет Майлс.
Сквозь трещины в бетоне взлетно-посадочной полосы пробивается трава. Каркает ворона, расправляя крылья, прогоняя Майлса и маму от своей добычи. Похоже, дохлого зайца.
Они идут по аэродрому к выстроившимся в ряд ангарам, массивные железные ворота заперты, тронутые ржавчиной. Автобус остановился перед одним из них, капот поднят, Вера копается в двигателе.
– Щед, передай мне ключ на полдюйма, – окликает она.
– Это который? – спрашивает Щедрость, примостившаяся на корточках с другой стороны.
Коул подходит к ней и выбирает из сумки с инструментом нужный ключ.
– Вот, держи.
– Спасибо! Хотела спросить, Надежда говорит, что среди твоих благословений есть навыки механика. Этот гребаный автобус жутко теряет воду. Мне постоянно приходится подливать, и это меня просто бесит. Ты не взглянешь?
– Конечно. Только чудес не обещаю.
– Пойдем, малышка, – хитро говорит Щедрость. – Оставим это экспертам. Я хочу тебе кое-что показать.
Коул встревоженно поднимает взгляд.
– Только далеко не уходите!
– Не беспокойся, мама-медведица, мы будем прямо здесь.
Щедрость ведет Майлса к воротам ангара. Угол отогнут, так что можно пролезть внутрь. Там кромешная темнота и пахнет сыростью. Даже в темноте Майлс чувствует, какой ангар большой, а от сквозняков у него на коже высыпают мурашки.
– Выключатель был… где-то… здесь, – говорит Щедрость, и в десяти ярдах над головой вспыхивают яркие лампы дневного света. Свод изгибается дугой, как в соборе, пересеченный сеткой стальных балок. На бетонном полу стоят самолеты, под разными углами, словно огромные игрушки, рассыпанные гигантом. На деревянной доске, прислоненной к стене, эмблема авиационного общества Талсы с облупившейся надписью: «ЖАЖДА НЕБА».
– Ого! – восклицает Майлс, устремляясь к ближайшему самолету, малышке с крылом над двухместной кабиной. Он проводит ладонью по гладкой обшивке хвостового оперения.
– О, это «Сессна-150». Я видела такую на воздушном шоу на Гавайях, когда еще была маленькой. В шестидесятые их выпускали тысячами.
Майлс дергает за ручку, и дверь кабины распахивается.
– Смотрите!
Щедрость нагибается и сплетает руки, делая ступеньку, чтобы Майлс смог забраться в кабину. Затем она обходит самолет и забирается во второе кресло. Кресла обтянуты ярко-красной кожей, приборная панель кремовая. Майлс начинает дергать ручки и щелкать тумблерами.
– Поосторожнее! – смеется Щедрость. – Смотри, не взлети и не врежься в потолок! – Но аккумулятор давно умер, приборы остаются темными.
Майлс берет штурвал и тянет его на себя. Какой же он упругий!
– Как вы думаете, эта штука далеко сможет улететь? – Думая, что, может быть, мама сможет привести самолет в рабочее состояние. Они сбегут и спрячутся, дождутся, когда монашки перестанут их искать и продолжат путь в Атланту. И улетят к свободе, навстречу восходящему солнцу.
– А, эта? Они создавались для обучения летчиков и для развлечений толстосумов. Думаю, триста миль на полном баке, максимум.
Майлс понуро опускает плечи. Это была хорошая мечта – пока она продолжалась.
– Сестра Щедрость, а вы хотели стать летчиком?
– Не-ет. Сказать тебе, кем я действительно хотела стать? Спасателем. Для ребенка, выросшего на Гавайях, это расхожий штамп, но одно лето я работала на пляже, и мне это понравилось. Если мы найдем какое-нибудь место с бассейном, я покажу тебе некоторые приемы спасения, если хочешь.
– Конечно, как-нибудь. А почему вы не стали спасателем?
– Честно? А я похожа на героинь «Спасателей Малибу»[79]? Там был жестокий отбор. Ты думаешь, главное – это умение плыть с каким-нибудь придурком, висящим у тебя на шее, который вырывается и пытается утопить обоих? Но нет, нужно еще выглядеть сексуально в купальнике. Парням живот и татуировки еще сходили с рук, но только не девчатам. – Голос Щедрости становится заговорщическим. – К тому же кое-что происходило. Я имею в виду, в моем теле. Я тогда была очень наивной. Еще не познала милость Господа. Знаешь, как меня называли в школе?
– Твое настоящее имя… э… я хочу сказать, греховное имя?
– Ламантин. Меня называли Ламантином. И знаешь почему?
– Нет.
– Попробуй догадайся.
– Потому что ты любила плавать? – Ему неловко, он не хочет быть жестоким.
– Ну, это тоже верно. Но нет, меня называли так потому, что я была толстой. Нет, не извиняйся. Ты не можешь этого не видеть. Ты сама так думала с самого начала. Это очевидно. – Щедрость хлопает себя по животу. – Жир – это уже само по себе плохо, но затем у меня у первой в классе начали расти сиськи.
Еще более стыдно. Майлс непроизвольно скрещивает руки на груди и опускает взгляд.
– Ну… тебе трудно пришлось, – неуверенно произносит он.
– Твоя мама говорит с тобой о таких вещах? О переменах, происходящих в женском теле?
– Да, – выдавливает из себя Майлс. – Да, говорит.
– Не нужно смущаться. Так пожелал для нас Господь, чтобы наши тела становились идеальным дополнением мужчин. Мы подходим друг другу.
– Мила! – окликает его Коул, появляясь у отогнутых ворот, напряженная, словно закрученная пружина.
– Я здесь, мам! – Никогда еще он не был так рад видеть ее.
– Автобус починен. Мы возвращаемся в мотель. Vamos[80].
Щедрость помогает ему выбраться из кабины самолета.
– Спасибо. Это было здорово, – говорит Майлс. – Ну, мы почти полетали.
– Всегда пожалуйста. Мы, девочки, должны держаться вместе, – говорит Щедрость. Майлс не может сказать, был ли сделан акцент на слове «девочки».
38. Билли: Гламорама[81]
«А теперь я укладываюсь спать. Баррикадируюсь в одной из комнат, прячусь под массивным деревянным письменным столом. Пусть сами разбираются». Эскалация. Снаружи крики, разобрать смысл трудно, однако Билли улавливает несколько громких отчетливых слов.
– Только не говори мне, твою мать… – (бормотание, слишком тихое) – Мальчик. Вот в чем дело. Волшебное слово. Мальчик. Тот самый мальчик. Ее мальчик. Мальчик среди голубей[82].
Билли надеется, что они переубивают друг дружку. И тогда она станет чистой и свободной. Она мысленно представляет себе, как выходит отсюда, накрашенная, как шлюха, даже помада на губах не размазана, садится в машину и уезжает из этого бандитского леса. Можно будет оставить все позади. Забыть Коул, забыть Майлса и свой должок, забыть все обещания. Исчезнуть.
Или…
Или она обирает здесь все подчистую: тут должны быть деньги, оружие, определенно наркотики (этот комариный укус). Проворачивает исчезновение.
Или этого недостаточно. Даже близко недостаточно за все то, через что ей пришлось пройти. Механический визг сверла дрели. Запах горелой эмали. Нет, она хочет, чтобы они все переубивали друг друга. После чего она заберет у Зары телефон, отправится искать мальчишку (не своего племянника: он лишился всех привилегий родственных отношений, когда его мать попыталась ее убить) и доставит его миссис Амато. Или кому-нибудь еще: покупателю, другому покупателю. Миссис А. ей не нужна; ей никто не нужен.
Снова крики. Выстрел. Кто-то пронзительно вопит, снова и снова, не умолкая. Это не Фонтэн. Билли уже достаточно наслышалась ее криков, она знает тембр и тональность. Крики ярости, бешенства. Опять выстрелы. Крики резко обрываются.
Пошли они к такой-то матери! Все! Билли накрывается с головой. Нужно было захватить на кухне кастрюлю, надеть ее вместо каски. Вместо этого она захватила нож, однако нож не остановит пулю, а тут хорошо было бы иметь бронежилет. Билли гадает, какой калибр они используют, пробьет ли пуля бетон и дерево, твердое дерево письменного стола, такого, какой был в кабинете у ее отца, под которым они играли с Коул, но всего один раз, когда был тот день, когда нужно было «взять своих оставшихся без мамы девочек на работу».
Наступает тишина. Билли ненавидит тишину. Можно было бы подползти к окну, выглянуть на улицу. Но пули пробьют стекло, проще простого. Что-то ударяет в дверь, и Билли вздрагивает и бьется макушкой о крышку стола.
– Билли! – ревет Зара. Еще один удар. – Открой дверь. Открой долбаную дверь! Живо! Билли! Живо!
Тишина.
Зара думает, что она ответит? Выползет, пристыженно поджав хвост? Надо было бежать в лес, пока была стрельба, угнать квадроцикл. Но ехать в темноте через лес, по незнакомым дорогам? Значит, угнать машину. Билли подается вперед, прислушивается.
Затем два выстрела, звон металла. Замку хана. Зара вышибает дверь и входит в комнату. Хватает Билли за волосы.