В этой борьбе за высоту я чуть не совершил ужасную ошибку. Слишком сильно задрал нос. В итоге потерял скорость, а с ней – остатки подъёмной силы. Только в последний момент, каким-то чудом почувствовав, что сейчас машина окончательно потеряет управление, я резко оттолкнул рукоятку управления от себя. И с нарастающей скоростью воткнулся в облака.
Стало темно. Полноценного освещения в кабине не было – только люминесцирующая краска на приборах. И её было недостаточно, чтобы уверенно ориентироваться в показаниях при таких условиях.
Жидкостной авиагоризонт, казалось, сошёл с ума. Его «птичка» застряла в верхнем положении, хотя по ощущениям резкое снижение прекратилось. Я несколько долгих мгновений не мог определиться, чему доверять: ощущениям собственного вестибулярного аппарата или ненадёжному, примитивному прибору.
В конце концов я доверился технике. Ещё сильнее взял рукоятку на себя. Изо всех сил надавил на педали. «Птичка» медленно поползла вниз. Но тут я почувствовал, что аппарат стал как-то странно реагировать на управление. Словно резко потяжелел. Обледенение? Плохо.
И тут я вывалился из облаков.
Где-то справа продолжила полыхать гроза. А внизу, чуть позади, была первая линия ПВО противника.
Мощные прожекторы шарили в небе на всём протяжении линии соприкосновения, упираясь в низко нависшие тучи.
Мне повезло. Не протяни я пару лишних километров – от меня и моего аппарата уже остались бы одни ошмётки.
Впрочем, расслабляться не приходилось: впереди ещё две линии ПВО. Они не имели постоянной «иллюминации», но её легко могли включить при малейшем подозрении на вторжение.
Пользуясь рассеянным светом мощных прожекторов, я оглядел крылья планёра. Так и есть: обледенение. Чудо, что я вообще до сих пор держался в воздухе. Но температура за бортом достаточно высокая, здесь, на низкой высоте. Я видел, как налипший лёд кусками отваливается от скользкой прозрачной плёнки крыльев. Моих сил было достаточно, чтобы держать аппарат в воздухе – но не более того.
Вторую линию я преодолел на высоте меньше километра. Меня не заметили. Очень выручала облачная погода: попробуй-ка разгляди прозрачный бесшумный аппарат на фоне чёрного неба.
До третьей я едва дотянул. Уже думал, что рухну аккурат на позиции артиллерии ПВО, но тут вдруг понял, что аппарат поднимается, будто бы сам по себе. Мне понадобилась почти минута, чтобы сообразить: я поймал восходящий поток.
Поначалу я продолжил лететь строго вперёд. Но через пару километров опять стал терять высоту. Тогда я сделал крутой поворот направо. Развернулся. И снова вошёл в поток, продолжая набирать высоту. Определив таким образом контуры потока, я спиралью поднимался наверх – до тех пор, пока снова не стало тяжело дышать.
Я летел в глубь вражеской территории почти до самого рассвета. И только когда в серой рассветной хмари смог отчётливо разглядеть кончики крыльев, решил, что пора.
Планёр, конечно же, никто не планировал возвращать из миссии. Но и врагу эти технологии не должны были достаться. Поэтому на борту был предусмотрен специальный механизм самоуничтожения. Он срабатывал с небольшой задержкой после того, как пилот покидал кресло.
Выпрыгнув, я специально перевернулся в воздухе на спину, чтобы наблюдать разрушение аппарата. Планёр было жаль: эта прозрачная машина сослужила мне хорошую службу, но сейчас от эффективности механизма ликвидации зависела моя дальнейшая судьба. И он не подвёл: лёгкая синяя вспышка в тёмном небе, издалека похожая на блуждающую молнию. И аппарата больше нет. Разве что небольшие деревянные обломки, которые будут разбросаны по обширной малонаселённой территории.
Я перевернулся на живот, согнув руки и ноги. Лёг на поток. Барометра у меня не было – лишняя тяжесть и следы высадки. Приходилось полагаться на ощущения.
Прыжок, конечно, был максимально затяжным. Лишь в самый последний момент я разглядел внизу небольшую поляну. Чёрный купол раскрылся чуть ли не на уровне деревьев, едва успев погасить губительную скорость.
Мои ботинки мягко ткнулись в густую траву. Купол медленно опускался за спиной. Я отстегнул крепления, отошёл на безопасное расстояние и замкнул эклектическую цепь. Погасший купол вспыхнул на миг таким же синим пламенем, как и планёр, и осыпался невесомым пеплом.
Оставалось подчистить последние следы высадки и дождаться рассвета, чтобы выйти к ближайшему населённому пункту, где можно воспользоваться общественным транспортом.
Глава 22
На нашей стороне тоже были железные дороги. Я знал об этом, но сталкиваться с ними до сих пор не приходилось. Поэтому впервые я увидел поезд здесь, в тылу врага.
Тут не было раздельного понятия пассажирских или грузовых поездов. Пассажирские вагоны цеплялись к наборным составам на сортировочных станциях по тому же принципу, что и грузовые. В одном составе могли следовать вагоны по разным направлениям, соединяясь только на перегон между очередными сортировками.
Тем не менее вокзал в городе, куда я дошёл за полтора дня, был. Небольшое здание с двумя сквозными путями, куда небольшие маневровые тепловозы заводили отдельные вагоны под посадку в специально размеченные номерные ячейки на перронах, в соответствии с довольно сложным расписанием.
Хорошо, что после инструктажа у меня было время проштудировать примеры таких расписаний с комментариями наших специалистов – иначе если бы я столкнулся с ними в первый раз, то точно запутался бы.
Вагоны тут были четырёх классов: для рядового состава, для унтер-офицеров и сержантов, для офицеров и для высших офицеров. Последние были настоящими дворцами на колёсах. Я случайно застал один из таких на станции. То немногое, что удалось разглядеть через открытый тамбур, когда загружали продовольствие и другие дорожные расходники, очень впечатляло.
По легенде я был младшим офицером. Так легче затеряться в столице, где относительно мало рядового и сержантского состава, зато офицеров-специалистов хватает. Поэтому мне полагался вагон третьего класса. По компоновке он очень походил на обычное купе. Те же четыре места в изолированном помещении: два сверху, два снизу. Разве что материалы были более дорогими, чем те, которые встречались на нашей стороне на транспорте. Тут не было такого культа утилитарного минимализма. Наоборот – подчёркивалась возможность карьерного роста, а с ним и качественного роста уровня жизни.
Три места из четырёх были заняты. Мои попутчики: танкист, на вид лет сорок, майор. Круглое, обманчиво-простодушное лицо. Живёт очень давно, судя по впечатляющей коллекции наградных нашивок. Лейтенант – лётчик. Первый, возможно, второй год жизни. Выглядит лет на тридцать. Способный, значит. Третий – неожиданно – моряк. Каплей. Мускулистый черноволосый крепыш, лет двадцать – двадцать пять. Но нашивок уже много.
– Приветствую, господа, – кивнул я, протягивая руку. – Сергей.
– Да брось, мы не в штабе. – Танкист пожал руку, не вставая. – Саня.
– Артур, – представился лётчик, – можно просто Арти.
– Серёга. – Рука моряка оказалась самой крепкой. – Тёзки, значит… в нашем секторе не редкость.
– Два Серёги в купе, – осклабился Саня, – хороший знак!
– А ещё у нас полный комплект. – Арти указал на мои пехотные знаки отличия.
– Типа того, – улыбнулся моряк. – Что ж, говорят, это тоже неплохо.
Пока мы знакомились, маневровый тепловоз уже подцепил наш вагон и потащил на сортировку.
– Ну что, познакомились? Начнём, пожалуй, дорогу, – произнёс танкист с серьёзным видом, а потом неожиданно спросил: – Кто курит?
Мы переглянулись.
– Да все! – засмеялся Арти. – Как по-другому-то?
Я представил себе долгую дорогу до столицы в наркотическом кумаре и решился возразить.
– Я не курю, – сказал я негромко, но твёрдо.
– Да ладно, пехота, совсем? – Серёга удивлённо поднял бровь.
– Совсем, – повторил я, – реакция неадекватная. Меня грузить начинает. Неприятно.
– А-а-а, ясно, – со знающим видом Саня пощёлкал языком, – ну что ж. Разбивать коллектив негоже. Как насчёт такого предложения?
Он достал откуда-то из недр своего походного баула большую бутыль с прозрачной жидкостью.
– Что, реально водка? – заинтересовался Арти.
Саня кивнул, загадочно улыбнувшись.
– Она не входит в одобренные средства, – заметил лётчик.
– Как и в запрещённые, – парировал танкист, – тем более что мы не на передовой.
– Это да, – Серёга кивнул, – формально тут нет нарушения закона. Но блин. Во сколько тебе оно обошлось, а?
– Тебе-то что за разница? – усмехнулся Саня. – Угощаю!
– Щедро! – сказал я, не сдерживая улыбку. Водка устраивала меня куда больше других веществ, которые в ходу на этой стороне.
На столе в купе уже стояли четыре стакана из толстого небьющегося полимера. Саня взял один из них. Придирчиво осмотрел и, видимо удовлетворившись результатами осмотра, наполнил стаканы содержимым бутылки.
Я взял свой. Понюхал. Вроде водка как водка – даже не палёная, сивухой не отдаёт.
– За окончательную победу! – Саня поднял стакан.
– Чего? – растерянно спросил Арти.
– Это тост называется, – пояснил Серёга, – обычно произносят, когда пьют.
– А-а-а… вот как… – Лётчик покрутил стакан в руке.
– За победу! – поддержал я.
Появилась закуска; народ достал походные запасы. Я тоже успел прихватить в небольшом магазине у станции продуктов, которые не входили в стандартные сухпайки: местный вариант сыра, свежий хлеб, вяленое мясо. После первой порции спиртного пошёл разговор. Кто где служил, да какие курьёзы приключались во время службы. Обычный разговор попутчиков. Разве что мне приходилось быть особенно осторожным: строго следовать легенде. Адаптировать под неё реально случавшиеся со мной истории.
И так бы шло оно и дальше. Выпили – поговорили – поспали. Но тут лётчик, очевидно не знавший своей нормы коварной водки, как бы между делом после очередного взрыва хохота заявил:
– Жаль, я не всё в этом мире попробовал. И умирал всего-то пару раз. А тут уже и конец. – Он улыбнулся, ожидая, видимо, очередного приступа веселья. Но его не последовало. Повисло неловкое молчание.