Корсо прошел через тамбур, потом через несколько дверей и двинулся по переходам подземного каземата, вся архитектура которого сводилась к решеткам. Окна, двери, переходы – все было защищено так, чтобы за время своего короткого пребывания в этих стенах хищники не могли создать ни малейшей проблемы.
Собески сидел в камере все в том же белом спортивном костюме с золотой каймой, но уже без шляпы. Его голова, как казалось, вполовину уменьшилась. Он вздергивал брови – как и раньше, они напоминали крышу садового сортира, – и его лоб шел складками, выставляя напоказ все скопившиеся морщины, ярость и разочарование.
– Откуда ты взял эти фото?
– Ты о чем?
Его левый висок наливался синевой, правая щека вспухла. Брызги крови заляпали ворот куртки. Свидание с копами не прошло без осложнений.
– Не строй из себя дурака, – приказал Корсо, усаживаясь рядом. – Ты раздобыл фотографию Софи Серей в Потерн-де-Пеплие, потом еще одну – Элен Демора на пустыре. Ты всего лишь скопировал их и даже изобразил на первой картине чемоданчик службы кримучета, который попал в кадр.
Собески расплылся в широкой улыбке, обнажив оставшиеся зубы и налитые кровью десны:
– Я так страхую свое здоровье.
– Как ты их достал? Я могу навесить на тебя противодействие правосудию и подкуп госслужащего.
– Ой, помру от страха! Ты меня сюда засадил за два убийства. Уже завтра тебе придется меня отпустить и рассказать всем, как твои госслужащие-полицейские сводят концы с концами. Корсо, мне тебя жаль. Лучше бы тебе подумать, как срочно спасать свою задницу.
В неоновом свете тени падали на лицо Собески как черные сталактиты. Через стекло в двери Корсо видел голову часового, который наблюдал за происходящим. Очевидно, Собески уже закатывал здесь сцены.
– За сколько ты их купил?
– А тебе зачем? Хочешь предложить мне еще что-то?
– Отвечай.
– Все имеет свою цену, Корсо. А на нынешнем рынке честность полицейского не самый дорогой товар.
– Кто тебе их продал, черт?
– Я не стукач.
– Ты защищаешь копа?
Собески наклонился вперед. Отчетливо стала видна его кожа, гладкая, словно выделанная. Эта плоть давно замкнулась в себе, не пропуская атак из внешнего мира.
– Я знаю, что ты наводил справки обо мне во Флёри. Там меня звали Судья. Тебе рассказали почему?
– Потому что ты заставлял следовать мудацким правилам.
– Правилам, которые я же и устанавливал.
– И они распространяются даже на копов?
– На тех копов, с которыми у меня дела, – да. Они под моей защитой.
Корсо едва сдержался, чтобы не размазать его по стене.
– Если ты хочешь доказать свою невиновность, тебе придется назвать его имя.
Собески от всей души рассмеялся:
– Доказать мою невиновность? Единственный виновный – тот, кто продал мне снимки. Я особо не беспокоюсь, ты его найдешь, но сам я его закладывать не буду.
Корсо не нашелся что ответить.
– Твоя единственная настоящая проблема, – продолжил Собески примирительным тоном, – в том, что я не убивал этих женщин. Ты оплошал по полной, Корсо, и лучше бы тебе выпустить меня по-быстрому, пока ты не стал посмешищем всего Парижа.
Корсо совершил сверхчеловеческое усилие, чтобы хоть на мгновение влезть в шкуру этой падали.
– Допустим, ты к делу никакого отношения не имеешь, но зачем тебе понадобились снимки? Зачем писать по ним картины?
– Такие штуки меня вдохновляют. Это мой мир.
Корсо поднялся и постарался овладеть своим голосом:
– Вот что я тебе скажу, Собески. Все твои свидетели, алиби, махинации с копами из управления, поклонники – ничто тебя не спасет. Я знаю, что ты убил этих девиц, и ты заплатишь за их убийства, клянусь тебе.
Возвращаясь к себе в управление, он столкнулся с Барби, вернее, она набросилась на него. Почти силой она утащила его на последний этаж, на крышу, и тщательно закрыла дверь. Подождала несколько секунд, прислушиваясь, чтобы удостовериться, что никто за ними не шел.
Утвердившись на цинковом скате, Корсо достал сигарету, удивленный таким избытком предосторожностей.
Барби подошла к нему – она едва доставала ему до подбородка, а наклон крыши еще больше подчеркивал эту разницу в росте.
– Я просмотрела банковские счета Собески. Ничего там нет, кроме факта, что он очень богат. Он никогда не пользуется ни кредитными карточками, ни чеками. Только снимает солидные суммы на́лом. Так что про этот след можно забыть. Невозможно узнать, когда и чем он заплатил стукачу.
– Еще одна хорошая новость.
– Ты помнишь, что у Собески нет мобильника?
– Ни на секунду в это не поверю.
– И ошибешься. По словам Арни, для связи он предпочитает способы по старинке. Например, у него есть одна забегаловка в Одиннадцатом округе недалеко от улицы Сен-Мор, «Морской конек», там всегда можно оставить для него сообщение.
– Как ты узнала?
– Это не я, а Арни. Короче, я туда пошла и как следует потрясла хозяина, чтобы выяснить, не оставлял ли мужик, похожий на копа, записку последние дней пятнадцать. Память у хозяина дырявая, но он вспомнил, что один парень заходил пару раз, сначала недели две назад, а потом недавно, всего несколько дней…
– Какие приметы?
– Длинная жердь с пучком рыжих вьющихся волос. Парень с южным акцентом и говорит только о регби. Тебе это никого не напоминает?
– Это полный провал.
У подножия собора Парижской Богоматери, между мостом Сен-Мишель и мостиком Кардинала Люстиже, Сена, уже разделенная на две части островом Сите, сужалась еще больше. Широкий величественный поток превращался в речушку, зажатую между высокими каменными берегами, у которых, как нарочно, всегда была пришвартована куча барж, так что этот ее рукав, узкий и как бы внутренний, больше походил на канал.
Когда Корсо позвонил Бомпар с просьбой о «кризисном брифинге», та тут же увела его на улицу, на набережную Орфевр. Коп кратко описал ситуацию, и Бомпар решила продолжить прогулку. Они прошли по паперти собора через толпу туристов, любителей роликов и солдат из антитеррористических подразделений, потом остановились на Маленьком мосту, обретя там ту доверительную атмосферу, которая больше всего соответствовала сложившемуся положению дел.
– Это полный провал, – повторила она, прикуривая сигарету.
– Нет, есть тут у меня один стратегический план.
– Ты и без того уже наделал кучу хрени.
– Послушай. Завтра мы отпустим Собески. А прежде я с ним договорюсь.
Бомпар глянула на него в замешательстве:
– Ну конечно, тебе сейчас самое время с ним торговаться.
Корсо сделал вид, что ничего не слышал:
– Эта история с фотографиями пустила по ветру наше главное доказательство, но в то же время в ней есть и наказуемая составляющая.
– Особенно для Людо.
– И для Собески тоже. Подкуп госслужащего, кража вещественного доказательства и так далее. Учитывая его прошлое, он снова окажется на нарах.
– Как будто нам и так дерьма не хватало. Будь добр, не забудь натравить на нас всех умников с Левого берега и всех журналюг с Правого.
Корсо взял ее за руку:
– Я заходил к нему в камеру поговорить. Он пыжится, но мысль вернуться на кичу приводит его в ужас. Предложим ему заткнуться. Мы от него отцепимся и заодно спасем задницу Людо.
Бомпар бросила на него косой взгляд – обеими руками она вцепилась в парапет, как капитан на носу корабля.
– Он согласится?
– Я уверен. Забудем про снимки, картины и начнем с нуля.
– А протоколы?
– Все протоколы до сих пор у Кришны.
– А прокурор?
– Скажем ему, что мы поторопились и пока не можем представить ничего достаточно весомого, чтобы передать Собески судье.
Бомпар уставилась на Сену в направлении моста Сен-Мишель. Наступали вечерние сумерки, и при других обстоятельствах вид был бы чудесным. А Корсо смотрел на свою «крестную»: королева копов когда-то была красива, но время сделало свое дело. Время и преступления. К пагубному течению лет добавились убийства, изнасилования, мошенничества… Постоянно копаясь в темных сторонах человеческой натуры, Бомпар утратила всякий блеск, как внешний, так и внутренний. Ожесточенная потерей всяких иллюзий, снедаемая разочарованием, она превратилась в сгусток горечи, голосовала за Ле Пен и желала возвращения смертной казни. Беды возраста, беды души…
Косясь на нее краем глаза, Корсо пытался вспомнить, как они однажды переспали. Это было в жалкой гостинице недалеко от Мобер-Мютюалите. Оба были при служебном оружии и запутались в ремнях и кобурах. Единственное, что теперь всплывало в голове, – это ощущение смехотворности и чудовищной ошибки, которое терзало его после.
– А Людо?
– Я с ним разберусь.
– Что он говорит?
– Всякую чушь про неудачи в делах, девиц и прочее.
– Это было впервые?
– Клянется, что да, но врет.
– Избавь меня от этого гада.
– Не сразу. Подождем, пока все не уляжется, а потом он сам подаст в отставку.
Бомпар кивнула. Она не возражала против великодушия Корсо, но предпочла бы сама принимать решения.
– Он знает что-либо о Собески?
– Нет. Они познакомились в каком-то заведении для групповух. Художник только сказал Людо, что интересуется такими фотками: трупы, кровь, всякие страсти… По любой цене.
– И сколько он наварил?
– Десять тысяч за фото. Он был по уши в долгах.
Начальница управления вопрошающе взглянула на него:
– И что ты об этом думаешь?
– Не стоит гнать волну.
Бомпар издала вздох, прозвучавший как финальный аккорд.
– Я позвоню прокурору, – заключила она усталым голосом. – Придется каяться, бить себя в грудь и объяснять, что мы поторопились. Ближе к вечеру он отменит приказ о задержании.
Корсо уже собирался уходить, когда она удержала его, ухватив за рукав:
– Мне кажется, ты недопонял. Если мы уладим это дело, то просто избавимся от лишнего геморроя. Но ты должен поймать убийцу.
– Убийца – Собески.