Адвокат была откровенна: дело «Сквонка» уже позади, новая работа пока не просматривается, а его худосочное досье явно не может тягаться с доской почета Эмилии. Дело будет рассматриваться через полгода, но, по мнению мэтра Жано, все и так «яснее ясного».
Отлично, подумал Корсо, раз уж он всего лишь мерзкий коп, то и действовать будет соответственно.
В понедельник, 5 сентября, он с утра вызвал Барби к себе в кабинет.
– Я кое-что заметил во время расследования, – начал он.
– Что именно?
– Ахтар; ты ознакомилась с его продукцией?
– Я о ней слышала.
– А еще ты откопала мастера сибари.
– И нам это здорово помогло.
– Так я тебя ни в чем и не упрекаю. Просто констатирую, что ты вроде спец по этим делам.
– Общая образованность.
– А мне кажется, что все эти истории с порнухой, садомазо и связыванием тебя заводят.
Барби, которая и так обычно была напряжена, едва не впала в ступор.
– Мне это интересно, вот и все. Собираешься сдать меня полиции нравов?
Корсо притворно кивнул, улыбаясь. Разговор звучал как ироничный отголосок того, чего они друг другу никогда не говорили. Он открыл ящик и достал фотографию – портрет Эмилии в нейтральной обстановке.
– Знаешь ее?
– Где-то видела. Кто это?
– Эмилия, моя бывшая.
На губах Барби мелькнула улыбка.
– Наверняка сталкивались где-нибудь в коридорах.
– Исключено. Она никогда сюда не совалась. Нет, я думаю, ты ее встречала в другом месте.
– Где?
– Во время одной из твоих бурных ночек.
– Что ты пытаешься мне сказать?
Корсо никогда не распространялся о сути своих проблем с Эмилией. Все знали, что он разводится, но он никогда не позволял себе рассказывать о чудовищных особенностях своей болгарки. Пришло время просветить Барби.
– Если тебе это просто «интересно», то ее можно считать полной энциклопедией секса, который сопровождается мучительными страданиями и болью.
Заместительница наклонилась над столом с еще более недоверчивым видом, чем обычно:
– И чего ты от меня хочешь?
– Пока я остаюсь с сыном, она пускается во все тяжкие. Все клубы, где испражняются друг на друга, все вечеринки, где трахаются при помощи полицейских дубинок, – она везде.
– И что?
Корсо подтолкнул к ней портрет Эмилии:
– С сегодняшнего дня ты тоже там будешь. Я тебе сообщу, когда сын будет у меня. Фотографируй, снимай на видео, собирай свидетельские показания. И принеси мне все, что нужно, чтобы засадить ее в тюрьму или в психушку.
– Думаешь, это так просто?
– Было бы просто, я бы к тебе не обращался. Можешь оказать мне эту услугу?
Барби помолчала несколько секунд.
– Подложить такую свинью другой женщине… как-то меня это не греет.
– А для меня это – единственный способ получить опеку над сыном.
– Именно. Вот уж действительно сучья выходка – отобрать у нее сына из-за ее сексуальных пристрастий.
Такого он не ожидал: солидарность и женская, и садомазо в одном флаконе.
– Когда я познакомился с Эмилией, – пояснил он, – она кромсала себе половые губы бритвенным лезвием и загоняла иглы под ногти. А сегодня у нее мой ребенок, и я должен следить за этим. Нельзя допустить, чтобы она исковеркала мальчика своими больными фантазиями.
– Думаю, она владеет ситуацией.
– Не уверен. Она действительно… ненормальная.
– Извращенные вкусы – это одно. А материнский инстинкт – совсем другое.
– Ладно, – вздохнул Корсо, – я в курсе. Но поверь, я говорю о настоящей патологии. И никаких шансов, что все наладится. Я боюсь, что она сделает Тедди заложником своих садомазохистских игр.
Барби не сводила глаз с портрета Эмилии, чьи слегка азиатские черты казались чеканкой по меди и выражали обманчивое спокойствие.
– Она опасна, – настаивал он. – Думаю, в этом плане ты мне можешь доверять.
– Когда у тебя суд?
– Через полгода, но у меня больше нет желания объясняться с судьей. Я хочу договориться с самой Эмилией, приставив нож к горлу, хочу, чтобы она подписала протокол, который будет официально заверен.
Барби одним движением смахнула портрет со стола и сунула его в карман. Хищник, схвативший грызуна за холку.
– Сообщи мне, когда тебе это нужно иметь. Получишь все, что нужно, в срок.
Корсо почувствовал, как где-то у него глубоко внутри развязался тугой узел. Только принуждением и можно чего-то добиться.
В середине сентября Корсо вызвал судья Тюреж. Судьи часто обращаются за уточнениями к полицейским, непосредственно работавшим над расследованием, но Тюреж пригласил его в парижскую пивную.
Корсо не любил подобные заведения – большие залы под старину, провонявшие тушеной капустой и гудящие, как крытый рынок. Но это заведение стоило того, чтобы на него глянуть: мозаичная плитка на полу, банкетки, обтянутые молескином, медные поручни, светильники в форме тюльпанов, витражи в стиле Альфонса Мухи. Кабинеты были изолированы друг от друга панелями из дымчатого стекла, что создавало впечатление, будто находишься в купе Восточного экспресса.
Тюреж заказал огромное блюдо морепродуктов, которое разделило их, словно мандала из раковин. Устрицы, морские петушки, атлантические крабы, трубачи, лангустины… Если учесть, что к этому изысканному букету прилагались майонез, соус с луком-шалотом, мисочка для ополаскивания рук, ржаной хлеб, шпильки для извлечения литорин… Корсо чувствовал себя лишним.
Он держался настороже. Следственные документы имели множество огрехов, и, несмотря на все их с Кришной усилия навести на материалы глянец законности, коп опасался, как бы судейский чиновник не прицепился к той или иной процессуальной оплошности. Привыкшие к переговорам на полутонах в собственных кабинетах и услугам экспертов по использованию эзопова языка, судьи остаются теоретиками. Ничего общего с практической работой, которая ежедневно сваливается на копов вроде Корсо.
Причем Тюреж славился полным отсутствием гибкости и маниакальной строгостью. Настоящий фанат крючкотворства. Невысокий человечек в тесном костюме и с встревоженным видом. Очень смуглый, с угольными бровями и впалыми щеками, он был похож на Шарля Азнавура.
Но быстро выяснилось, что судья просто хотел знать мнение Корсо о деле. Стефан расслабился. Лениво ковыряя яйца под майонезом, которые он себе заказал, Корсо вкратце описал недели расследования, стараясь сохранять нейтральный и отстраненный вид. Ни в коем случае нельзя показать, до какой степени дело Собески выбило его из колеи.
– Вы знали, что он боготворил свою мать? – прервал его судья.
– Нет.
– Она ни разу не навестила его в тюрьме, но, как только его освободили, он сразу принялся ее искать.
– И нашел?
– В приюте недалеко от Монтаржи.
Перед глазами Корсо возникла крошечная женщина с губами, изогнутыми, как резинка рогатки, безумными глазами и мозгом, изъеденным садистским бредом. На что она была похожа в семьдесят лет?
– Она была в плачевном состоянии, – проговорил Тюреж, как если бы услышал вопрос. – Измученная шизофренией и шанкрами от множества венерических болезней. Он оплачивал ей лучшие клиники, пока в тринадцатом году она не умерла. Его знакомые заверяют, что Собески каждую неделю отправлялся на кладбище в Пантене, чтобы поклониться ее могиле.
Коп слышать не желал ни о каких человеческих проявлениях Собески. Он продолжил свой рассказ, подчеркивая, сам не зная почему, сексуальное безумие персонажа – и в молодости, когда тот без счета насиловал и нападал, и в зрелом возрасте, после выхода из тюрьмы, когда художник коллекционировал любовниц и любовников.
Но Тюрежа этот аспект, похоже, не интересовал. Он со свистом втянул в себя устрицу и спросил:
– Вы полагаете, он убивал с самого освобождения?
– Без всякого сомнения. Мы нашли в его логове кровь нескольких…
– Но личности жертв так и не установлены…
Новое сслууурррппп… По всей видимости, судья любил глотать устрицы (он заказал самых жирненьких) не торопясь, как любитель куннилингуса, наслаждающийся продолжительностью процесса. Корсо от этого мутило.
– Не важно! – нетерпеливо оборвал он. – Собески – убийца. Он убивал в молодости. Он убивал в тюрьме. Он убивал после освобождения. Его репутация большого художника служила ему лучшим из прикрытий. Поднявшись по социальной лестнице, он поставил себя выше любых подозрений.
Тюреж взял шпильку и выковырял литорину.
– Я не хочу осуждать его, – сказал он, извлекая из раковины сероватый жгутик.
Корсо наклонился вперед, чтобы судье было лучше слышно. Каждое слово он произносил с твердостью молотка, вколачивающего гвозди:
– Собески отсидел семнадцать лет. Ему ни разу не смягчали наказание. Тюремная администрация всегда считала его крайне опасным – для других заключенных и тем более для внешнего мира. В тюрьме он взял на себя роль поборника справедливости, миловал одних и убивал других, тех, кто ему не нравился. Он трахал все, что шевелится, да еще приобщал других сидельцев к извращенным радостям игрищ с веревкой. Собески – настоящий подонок, токсичный продукт, яд для нашего общества, человек, которого надо убить!
Тюреж улыбался, и был прав: если Корсо не хотел сойти за фанатика, то явно просчитался. Он догадывался, как выглядит в свете шарообразных светильников. Господи, сказал он себе, зачем я только пришел! Или надо было взять с собой Барби. Она сумела бы удержать его и не дать сорваться в откровенную ругань.
– Что вы думаете о его официальной… реабилитации?
– У Собески большой талант, это уж точно. Но еще и отличные мозги. Он попал за решетку почти безграмотным, а вышел с кучей дипломов. Но с каких пор убийцы не имеют права быть умными?
Тюреж спокойно кивнул. Теперь он макал ржаной хлеб в соус с луком-шалотом, от этого резкого запаха у Корсо щипало в носу.
– А как вы объясняете разницу в образе действий? Я хочу сказать: если до Софи и Элен он убил других девушек, почему трупы так и не обнаружены?