Были также обнаружены «Gallina ciega» и «Agustina de Aragón»[77], великолепно скопированные знаменитые полотна испанского мастера. Копы также нашли на антресолях в доме на улице Адриена Лесена сваленные в кучу подделки: картины, в которых свойственные Гойе лейтмотивы складывались в новые сюжеты. Собески действительно воплотил свою мечту – стать реинкарнацией «художника-дьявола».
Судебная полиция занялась и временем, непосредственно последовавшим за освобождением Собески. Бывший арестант сказал правду: он провел три года в реставрационной мастерской на улице Клер, в Седьмом округе, где столкнулся с химическими проблемами, связанными с восстановлением старых красок. По словам владельца мастерской, когда Собески уходил от него, для него уже не осталось технических трудностей в создании подделок.
Управление по борьбе с незаконным оборотом культурных ценностей сумело разобраться и в финансовых делах художника. Его доходы не соответствовали его уровню жизни. Пусть он и котировался очень высоко, за некоторые свои траты Собески отчитаться не мог (он заплатил наличными за фабрику в Сент-Уан). Откуда взялись эти деньги? От продажи поддельных картин, разумеется…
И вот в этой весьма специфической области защитники культурных ценностей обломали себе зубы. Никакой возможности узнать, например, сколько фонд Чапи заплатил за «Pinturas rojas». Подобные организации защищены профессиональной тайной, к тому же испанцы не горели желанием кричать на весь мир, какое состояние они выложили за фальшивки, сфабрикованные бывшим зэком.
Попытались выявить подпольные связи Собески, но опять-таки безрезультатно. Невозможно определить, как художник сбывал свои фальшивки и по какой цене. Без сомнения, у него были сообщники: галеристы и другие посредники (обычно утверждалось, что картина досталась по наследству или находилась в частной коллекции или даже на чердаке замка… но было крайне сложно, а то и невозможно пройти по всей цепочке до ее начала).
В случае с Собески никто даже не знал, сколько именно подделок ему удалось продать. Разумеется, в его записях не было ни единой цифры, намекающей на этот маленький бизнес. Кстати, человек, не имеющий мобильника, хорошо разбирался в том, как не оставить ни малейшего следа.
Копы и не стали особо упираться рогом. Достаточно «Pinturas rojas», чтобы доказать, что Собески – фальсификатор высшего уровня, а опосредованно – что в момент убийства Софи Серей он находился в своей мастерской (анализ памяти его печи подтвердил постоянную активность в ту ночь).
Корсо буксовал на месте. Его воротило от всей этой истории. По ночам ему снился Гойя, рисующий свои кошмары на стенах Quinta del Sordo. Потом образы путались, и это уже был Собески, пишущий на стенах своей камеры. А в конце, как бывает в сонной мути, уже сам Корсо оказывался за решеткой в окружении вопящих лиц Софи Серей, Элен Демора, Марко Гварньери… Мертвецы умоляли отомстить за них, найти убийцу, дать им покой. Но Корсо был взаперти, он ломал ногти о стены и орал, пытаясь заглушить терзающие его голоса призраков.
Он просыпался с криком, мокрый от пота, с комом в желудке… В такие моменты он думал о Клаудии Мюллер. От адвокатессы ничего не было слышно. Однако все последние месяцы он надеялся на ее звонок. Он сам тысячу раз порывался связаться с ней. Но что ей сказать? Во время их краткого знакомства ему было показалось…
Но что именно ему показалось?
Как и предполагалось, слушания возобновились 22 ноября 2017 года. Тасуем ту же колоду. Те же судейские, те же адвокаты, те же присяжные, тот же обвиняемый… И однако, это был уже совсем другой процесс. В зале заседаний над лепниной развесили полотна, обнаруженные в мастерской Собески. Априори только испанские художники семнадцатого – восемнадцатого веков: Хуан де Вальдес Леаль, Франсиско Пачеко, Франсиско де Сурбаран… и, конечно же, Гойя. Большие портреты бородатых мужчин с брыжами вокруг шеи, святые с печатью страдания на лице, дворцовые сцены…
Самым пронзительным в этих произведениях было то, что речь шла, без всякого сомнения, о простых набросках или же о неудачных опытах, которые Собески хранил только ради их основы, чтобы в дальнейшем ее использовать еще раз. Но даже неофит не мог не восхититься мастерством, – на взгляд неспециалиста, произведения казались самим совершенством, то есть настоящими.
В своей клетке Собески возрождался из пепла: невиновный в чудовищных преступлениях, в которых его обвиняли, виновный в чудесных картинах, которые украшали зал и которые ему с легкостью простят. По такому случаю он нарядился в один из своих самых броских белых атласных костюмов, который словно освещал весь зал. Ему также позволили – что символично – надеть одну из своих борсалино, которые он так обожал. Художник был само совершенство: облаченный в белое, он больше не казался старомодным, напротив, он словно вышел прямиком из рэп-клипа, шумного и яркого. Оказывается, вот как выглядит «Гойя двадцать первого века».
Утро отдали экспертам.
После пламенеющего оформления зала – разочарование. Ожидали продолжения шоу, а вместо этого – химики, которые нудят об излучениях радия-226 и постепенном распаде урана-238 с течением времени.
Никто ничего не понял, но окончательное заключение не подлежало обжалованию.
– «Pinturas rojas» являются подделкой, осуществленной менее чем за двенадцать лет до проведения экспертизы, и по ошибке приписанной Франсиско Гойе, – подвел итог глава группы экспертов. – Что однозначно доказывает излучение свинца, содержащегося в белилах, использованных в данных картинах.
В качестве подтверждения нагрянули другие специалисты и пустились в подробный разбор программного обеспечения печи на улице Адриена Лесена. И снова суду, присяжным и публике пришлось выслушивать долгие непонятные объяснения, но вывод был ясен:
– Последовательность постоянных включений печи на протяжении ночи с шестнадцатого на семнадцатое июня две тысячи шестнадцатого года доказывает, что они соответствуют процессу ускоренного высушивания недавно записанного старого полотна…
Несомненно, этим занимался сам Филипп Собески, мастер своего дела, виртуоз, гениальный фальсификатор. Конечно, можно было вообразить, что кто-то другой в ту ночь настраивал агрегат и работал с таинственной картиной, но теперь никто в это уже не верил. Перед судом предстал алхимик за работой, а не убийца на месте преступления. Филипп Собески был невиновен в смерти Софи Серей.
Корсо ожидал очередного появления Юноны Фонтрей, но председатель суда вызвал незнакомого персонажа по имени Альфонсо Перес.
В этот момент публика вздрогнула от неожиданности: идущий к барьеру человек был одет совершенно так же, как Собески, в светлый костюм и кремовую шляпу с черной лентой. Этакий двойник обвиняемого, но в более шикарном средиземноморском варианте – и куда лучше сохранившийся.
Альфонсо Перес встал у барьера и оперся на него вытянутыми руками, как человек, собирающийся заказать виски у стойки бара.
– Вы клянетесь говорить правду, ничего, кроме правды, без ненависти и страха; скажите: «Клянусь».
– Клянусь.
Одного слова хватило, чтобы проявился рокочущий акцент.
– Назовите ваше имя, возраст и род занятий.
– Альфонсо Перес, шестьдесят три года, промышленник.
– Вы коллекционер?
После нескольких вопросов и ответов Корсо разобрался в ситуации. Вопреки всеобщему убеждению три «Pinturas rojas» не принадлежали фонду Чапи, а были на время предоставлены ему Альфонсо Пересом, мадридским миллиардером, известным любителем искусства. Именно он, и он один, купил поддельных Гойя.
– Я владею самой крупной частной коллекцией испанской живописи с семнадцатого по девятнадцатый века, – пояснил Перес, выпячивая грудь.
– Эта коллекция формировалась вокруг произведений Франсиско Гойи, верно?
– Нет. Гойя – мой любимый художник, но на рынке его почти не найти.
– Как вы познакомились с Филиппом Собески?
– Я его никогда не видел. В качестве посредника он выбрал уважаемого мадридского галериста, Фернандо Санта-Круз дель Сур.
Председатель поднял руку и произнес, ни к кому не обращаясь:
– Я должен уточнить, что этот галерист скончался от сердечного приступа два года назад. Вот почему вы не увидите его сегодня на свидетельском месте.
Перес снова заговорил и пустился в долгое витиеватое повествование о провенансе – история, которую ему когда-то и скормили, о некой семье, проживавшей недалеко от Quinta del Sordo и владевшей этими тремя полотнами, не имея представления об их авторстве (ни одна из картин не была подписана).
Акцент Переса завораживал. Яростные аккорды мрачной гитары, дикое фламенко, от которого перехватывало горло и слезы наворачивались на глаза.
Одной рукой испанец по-прежнему держался за барьер, а другой уперся в бедро, будто готовясь обнажить шпагу, как истинный идальго. Наблюдая за ним, Корсо осознал две важнейшие истины.
Первая – в фонде Чапи он тогда преследовал Переса, а не Собески. Вторая, еще более ошеломительная – испанец был идеальным подозреваемым. Не потому, что носил шляпу и белый костюм, а потому, что имел мотив: месть. У него вполне могло возникнуть желание уничтожить того, кто его обманул и унизил. Дело не в деньгах – Перес был выше этого, – а в репутации и чести: из-за красных полотен Собески он утратил доверие как коллекционер.
Чтобы взять реванш над тем, кто имел наглость продать ему фальшивых Гойя, испанец убил несчастных девушек с единственной целью – обвинить в этом Собески и законопатить его до конца дней. Он выбрал любовниц художника, связал их, как это делал сам арестант во времена Флёри, и изуродовал жертв под Гойю, опять-таки – чтобы указать на Собески, который никогда не скрывал своей страсти к художнику-дьяволу.
Но эта манипуляция работала в обе стороны: Перес выбрал такие увечья еще и для того, чтобы дать понять мошеннику, кто стал причиной его злосчастий и что ему пришел конец. Эти обезображенные лица, прямой намек на маленькие красные полотна, были посланием, предназначенным не копам или публике, а самому Собески…