– Не трудитесь.
Веран, сидя на красном диване, уже взял снимки и, алчно вглядываясь, уже раскладывал их на низком столике. Корсо подумал, а не подкармливает ли сейчас он сам нездоровое любопытство этого извращенца и не доставляет ли ему новую порцию удовольствия от лицезрения такой резни.
Наваши пристально смотрел на распечатки, как хищник на добычу. Выпуклые глаза расползлись на пол-лица и, казалось, передавали ему огромные объемы суперважной информации.
– Я знаю эту женщину.
– Она адвокат Филиппа Собески. Вы ее видели на его процессе.
– Нет, я знал ее раньше.
– Простите?
Тот поднял расширенные зрачки:
– Она была моей ученицей.
Корсо показалось, что гостиная вдруг стала опасно крениться, а винтажная мебель задрожала, как в объективе наплечной видеокамеры. Что этот псих несет?
– Она посещала мои занятия года два-три назад, – продолжил Веран. – Называла себя Лорелеей.
Немецкая легенда о Лорелее: речная нимфа, которая своей песней заманивала корабельщиков на Рейне, пока они не сбивались с пути, – как сирены в древнегреческой мифологии. Имя Лорелеи носила также обрывистая скала у берегов Рейна, которая отмечала то сужение реки, где потонуло множество кораблей. Прозрачный намек: Клаудия заманивала и губила людей, превращая их в жалкие обломки, – и его самого.
– Она проучилась всего год. Была очень одаренной. Потом я с ней несколько раз пересекался в тренировочных заведениях и даже в клубах садомазо.
Корсо не знал, за какой из многочисленных выводов, вытекающих из этих сенсационных признаний, хвататься. Клаудия, любительница извращенных удовольствий. Клаудия, эксперт в искусстве связывания. Клаудия, без сомнения знавшая Собески задолго до серии убийств. Клаудия, занимавшаяся с ним сибари и, вероятно, уже тогда его любовница…
Веран выдал новую информацию, которая перекрыла все остальное:
– Она была адептом самоповешения.
– Что это такое?
– Особая техника, которая позволяет связать самого себя. При завершении манипуляции достаточно распустить один узел, чтобы все путы стянулись между собой. И вы в мгновение ока окажетесь повешенным… Но всю работу проделали вы сами.
Мысли копа как раскаленные камни бились в его мозгу. Он не желал признавать истину, которая следовала из столь неожиданного открытия.
Веран уже склонился над одной из фотографий:
– Погодите… Да… Без сомнения, эти узлы основаны именно на такой технике. Если вы хорошенько приглядитесь, то поймете, что все они развернуты внутрь. Лорелея сама себя связала.
Веран выпустил снимки, и они упали на низкий столик. Впервые он и сам казался потрясенным. Узкое лицо еще больше вытянулось, остались одни глазные яблоки, блестящие и лихорадочные.
– Вы думаете, что?.. – начал он.
Мастер садомазо не закончил фразу, а Корсо не стал ему отвечать. Они оба поняли правду.
Клаудия сама умертвила себя, подражая образу действий палача «Сквонка».
С единственной целью: окончательно обелить Филиппа Собески.
Дождь.
Колонны. Своды. Стены. Целая зыбкая архитектура, одновременно тяжелая и текучая, вдребезги разрывающаяся об асфальт, о капоты машин, о крыши зданий. Дождевой блицкриг, атака вод, декабрьская ярость. Всего три часа дня, а уже темень.
Порывы ветра раскачивали украшения, во множестве развешенные над улицами. Ливень подчеркивал мерцание гирлянд и светильников. Рождество со своими огоньками растворялось в общем потоке, словно гигантское половодье уносило все на своем пути.
Корсо мчался на полной скорости в направлении порта Тольбиак – он включил мигалку, добавив свой световой вклад в зеркальную игру витрин и их отражений. В районе Нотр-Дам движение на набережных окончательно застопорилось. Даже с сиреной проехать было невозможно.
Ладно, тогда позвоним.
– Я не мешаю?
– Смотря для чего звонишь.
– А ты как думаешь?
Судмедэксперт Коска́ вздохнул:
– Что ты хочешь узнать?
– Ты уже сделал токсикологические анализы Клаудии Мюллер?
– Исключительно из профессиональной добросовестности. И так понятно, что она умерла не от отравления или интоксикации.
– У тебя есть результаты?
Коска выдержал паузу. Перестук клавиатуры.
– Забавно, что ты звонишь именно сейчас…
– Почему?
– Потому что я только что получил их и тут что-то странное.
– Что конкретно?
– Я взял образцы из разных частей тела. Пробы тканей лица дали необычный результат: они содержат сильный местный анестетик.
– А в других местах ты его не обнаружил?
– Нет. Ей, без сомнения, впрыснули это вещество непосредственно перед тем, как распороть щеки. Анестетик не успел распространиться по всей системе кровообращения. Кстати, это лидокаин, который как раз и используют для местного обезболивания. Как будто убийца хотел ограничить страдания жертвы.
Да что ты говоришь! Машины тронулись с места. Сквозь синеватые разводы на ветровом стекле Корсо виделось, как вырисовывается безумный план, ошеломляющий замысел, выходящий далеко за рамки всего, с чем он прежде сталкивался в следственной бригаде.
– Я вывел на экран крупные планы лица, – продолжал Коска. – На висках и щеках можно различить следы уколов. Сразу при таких повреждениях я не заметил…
– Все в порядке, Коска, не клюй себе печень. Если посчитать ошибки, которые мы насажали в этом деле, то нам всем пора на биржу труда.
– И что ты об этом думаешь?
Похоже, медик был всерьез озадачен. В его работе сталкиваешься с морем безумия, но никогда с противоречивыми фактами. Психоз – это красная нить, он следует собственной логике и никогда от нее не отклоняется.
Но вот чего Корсо не мог сказать Коска́: на этот раз схлестнулись два безумия. Ментора и ученицы. Палача «Сквонка» и Клаудии, Лорелеи присяжных.
– Ты сообщишь Барби?
– Так положено, разве нет?
– Дай мне двадцать четыре часа.
Корсо не знал, зачем попросил эту отсрочку, но медик согласился, правда голосом человека, которому отпиливают руку. Стефан дал отбой. Он только что проехал мимо Очень большой библиотеки[87], по-прежнему лавируя между машинами, завязшими в глубоких лужах.
Порт Тольбиак, наконец-то.
Он свернул налево, заставляя другие тачки посторониться, чтобы пропустить его на пандус, ведущий к берегу. Добравшись до бетонного завода, он выбрался из «фольксвагена» и тут же с головой окунулся в потоки дождя.
Место преступления все еще было оцеплено желтой сигнальной лентой – единственное цветное пятно в сплошном сером муаре ливня. Затопленный берег, казалось, вот-вот оторвется от тверди и присоединится к вздувшейся от дождя Сене. Река поднялась, как грудь при медленном глубоком вдохе.
Корсо пересек периметр безопасности и подошел к двери, которую взломала Клаудия. У него больше не осталось никаких сомнений в том, что произошло. Сейчас он хотел заняться точной реконструкцией и проверить мельчайшие детали.
Внешняя лестница под металлическими защитными конструкциями вилась вокруг хранилища песка. Он начал подниматься пригнувшись, как на палубе боевого корабля в разгар бури. Оказавшись наверху, он не испытал никакого головокружения по очень простой причине: ничего не было видно. Дождь сеял так часто, что казалось, создавал вокруг бункера серую прилегающую оболочку, поднимающуюся до самого неба.
Корсо уселся по-турецки на выпуклую крышу в позе медитации, как индийские садху у истоков Ганга, и прокрутил в голове весь сценарий.
Глубокой ночью Клаудия забралась сюда. Она вколола себе лидокаин в виски, в щеки, под челюсть, потом, пока анестетик не начал действовать, разделась и «самосвязалась», оставив одну руку свободной, чтобы закончить дело. Наконец, на краю крыши, уже скорчившись и стянув себя собственным бельем, она ножом для бумаги разрезала себе обе щеки до самых ушей и засунула камень в горло, в то время как отовсюду хлестала кровь. Корсо мог себе представить: боль, пересилившая эффект лидокаина, транс, затуманивающий глаза, смерть, разливающаяся алым ореолом вокруг…
Затем она избавилась от своих инструментов: ножа, шприцев, одежды… Куда она их дела? Корсо уже заметил небольшой люк в крыше, через который можно заглянуть внутрь бункера. Он открыл его – люк был не заперт, – бросил взгляд, но ничего не увидел. Слишком глубоко.
Потом все пошло очень быстро. Клаудия к этому моменту наверняка уже не очень соображала, что делает, жизнь утекала из ее разверстого рта и окрашивала крышу бункера. И все же она завела свободную руку за спину и просунула пальцы под браслет, образованный бретельками ее бюстгальтера.
Тогда одним движением она высвободила все натяжки, образованные цепочкой узлов, и оказалась связанной, как остальные жертвы палача «Сквонка». Уже задыхаясь от камня в горле, захлебываясь кровью, она заскользила вниз по крыше, пока не рухнула в пустоту.
Все так же сидя по-турецки, Корсо плакал. Это было самое отвратительное самоубийство, какое только можно себе вообразить. Почему Клаудия Мюллер обрекла себя на такую смерть? Зачем такая жертва?
Теперь предстояло обыскать внутренность бункера, записать свидетельские показания Верана – или, скорее, вызвать его еще раз в качестве эксперта, – провести повторное исследование всех собранных образцов в свете версии самоубийства… Неудивительно, что парни из учета не обнаружили ни малейших следов убийцы: его здесь просто не было.
Он позвонит Барби и все ей объяснит.
А сейчас у него есть куда более срочные дела. Он должен понять причины этого безумия. Любовь Клаудии к Собески, ее стремление оправдать его не являлись достаточными мотивами. У нее была иная причина действовать.
Он видел только одного человека, который мог бы просветить его насчет последних дней адвоката-самоубийцы. Как ни тяжело было это признавать, речь шла о Филиппе Марке, с его шарообразной стрижкой и физиономией эмодзи.
Кого только не выбирают в любовники самые прекрасные женщины…