Поднимаясь по лестнице, он подмечал детали: ширину ступеней, полированные деревянные перила, позолоченные дверные ручки – они рассказывали о реальной скрытой жизни города. Для Корсо внутренность домов представляла подобие исподнего под юбкой у девиц. Момент истины, когда всплывает настоящая природа вещей.
Он бесшумно поднялся и позвонил во внушительную полированную бежевую дверь. Прождал как минимум две минуты, как ждут, поднявшись на вышку для прыжков в воду. Когда дверь открылась, он оценил весь масштаб своей ошибки. Перед ним стоял отец Клаудии, с замкнутым лицом, в пуловере с треугольным вырезом и бархатных брюках.
– Что вам здесь надо?
Франц Мюллер изъяснялся на безупречном французском, но с легким высокомерным акцентом, из разряда: «Я говорю на вашем языке, а вы не говорите на моем. Мне знакомы ваши коды, а вы никогда не поймете моих».
– Я хотел задать несколько вопросов о вашей дочери. Расследование продолжается и…
– Убирайтесь!
Австриец достаточно хорошо владел французским, чтобы знать, когда и как можно допустить легкое отступление от правил. Корсо подчинился. Он не только не получит ни малейшего ответа, но и рискует съехать по ступенькам на заднице.
Мимоходом он отметил, что строгость своей красоты Клаудия унаследовала от отца. Выпуклый лоб, твердые скулы, светотень зрачков… Верхняя часть лица была прибежищем страстей, нижняя – текущих дел. Отец и дочь Мюллер покоряли взглядом и заставляли повиноваться голосом.
В этот момент позади мужа появилась Марта Мюллер. Ей было далеко до природной элегантности Клаудии, но ее округлая правильная фигура все же несла в себе зачатки той бледной красоты цвета слоновой кости.
На краткое мгновение ему показалось, что он еще может отстоять свою правоту, но супруга вцепилась в руку мужа, как потерпевший кораблекрушение – в обломок мачты. Съездил понапрасну.
Перед тем как захлопнуть дверь у него перед носом, Франц Мюллер подвел итог, чтобы окончательно прояснить ситуацию:
– Вы убили нашу дочь.
Опустив голову и ссутулившись, Корсо двинулся обратно по Химмельфортгассе. Состояние побежденного, еще одна бесплотная тень, скользящая вдоль витрин. Придется возвращаться в Париж со всеми своими вопросами, противоречивыми уликами и обрывками истины, которые хуже любой лжи.
Вы убили нашу дочь. Он едва ли не предпочел, чтобы так оно и было. Тогда Клаудия была бы невиновна. А потом уже они бы разобрались и в остальных обстоятельствах дела.
– Господин Корсо?
Он не сразу узнал женщину, которая шла к нему в черном пуховике, блестящем, как мусорный мешок: Марта Мюллер собственной персоной.
– Господин Корсо… – повторила она, задыхаясь. Испарина размывала черты ее лица. – Я хотела извиниться. Франц, мой муж… Понимаете, он так потрясен.
Не вынимая рук из карманов, Корсо слегка поклонился: в знак почтения, приветствия, извинения, чего угодно. Или же просто автоматически, чтобы лучше ее слышать: Марта Мюллер едва доставала ему до плеча.
– Я могу с вами поговорить? – спросила она с легким швейцарским акцентом.
Корсо поискал взглядом, где бы им укрыться. Заметил кафе метрах в пятидесяти.
– Идемте, – сказал он.
Возможно, это как раз та помощь, на которую он надеялся.
Он думал, что выбрал традиционное венское кафе, но это оказалась кондитерская, совмещенная с чайным салоном. Его мгновенно захлестнуло запахами штруделя. Несколько вдохов – и полное ощущение, что вы набрали пару кило.
Он усадил маленькую женщину за столик, как пристраивают фигурку ангела на елочную ветку, – у нее была такая же прическа (завитые пряди) и круглые щечки, но этот ангел стоял на коленях, не способный вернуться на небо.
– Что вы хотите выпить? – спросил он.
– Кофе.
Корсо сделал заказ и положил руки на стол. Он хотел удостовериться, что они не дрожат, что он готов получить сведения, важные или нет, сохраняя хладнокровие.
Так прошло несколько секунд в медном гуле кондитерской. Выпечка проплывала над головами. Снаружи наконец пошел снег.
Принесли кофе. Сигнал для Корсо.
– Что вы хотели мне сказать?
– У меня есть информация, которая может оказаться полезна, но я не знаю, как сказать.
– Просто скажите.
Корсо различал теперь в Марте признаки, которые не могли обмануть: припухлости, трещинки на слишком сухих губах, отечные веки. Антидепрессанты, уж если на них подсесть…
Маленькая женщина хранила молчание. Слова не шли у нее с языка. В конце концов она начала с вопроса:
– Как продвигается расследование?
– Я непосредственно не принимаю участия в процессуальных действиях, но…
– Но ведь вы же в курсе успехов ваших коллег, верно?
– По последним известиям, пока ничего определенного.
– Но у вас самого есть какие-то соображения?
Корсо окинул ее взглядом снизу вверх, как скалолаз поднимает глаза и дергает страхующую его веревку. Нет, правды он ей не скажет. Мать Клаудии недостаточно крепка. Впрочем, всей правды он и сам не знает.
– Расскажите мне то, что сможет помочь, – уклонился он от ответа на ее вопрос. – Пожалуйста.
Она уставилась в свой кофе и начала помешивать ложечкой в чашке. Аромат напитка с трудом прокладывал себе путь сквозь тяжелые испарения выпечки. Она крутила ложечкой несколько долгих секунд, словно пытаясь загипнотизировать саму себя.
– Клаудия не дочь Франца.
Как ни готовьтесь к худшему, действительность всегда заткнет вас за пояс. Корсо уже понял, но ему требовались подробности происшедшего.
– Среднюю школу я оканчивала в Институте под Вязами, – начала она свой рассказ. – Это школа для девушек в Швейцарии, недалеко от Ивердон-ле-Бена, на берегу Невшательского озера.
Корсо прекрасно представлял себе карту региона: Ивердон-ле-Бен находится всего в сорока километрах от Понтарлье. То есть в охотничьих угодьях Филиппа Собески в восьмидесятые годы.
– Я была не из лучших учениц. В восемнадцать лет я еще не получила аттестат – это аналог степени бакалавра во Франции. Я частенько сбегала из школы, выпивала, ловила кайф как могла. Классическая девица, каких пруд пруди в швейцарских пансионах.
У копа не хватило терпения вдаваться в детали:
– Вас изнасиловали?
– Можно и так сказать, да. Я встретила его в баре у границы. Честно говоря, я его вообще не помню. Перед глазами какой-то bad boy, горлопан, но скорее симпатичный. Вначале я была не против, но потом все стало слишком грубо. Опять-таки воспоминания у меня смутные: я была пьяна. Все происходило на заднем дворе бара, между сортиром и помойкой. Вот как была зачата Клаудия.
Марта замолчала. У нее была своеобразная манера выражаться: швейцарский акцент выдавал некоторую вялость, но сама информация была как нельзя более жесткой.
– О дальнейшем несложно догадаться, – заговорила она снова. – Два месяца спустя я поняла, что беременна.
– И что произошло?
– Все было улажено на австрийский манер.
– Но вы же швейцарка.
– Мои родители швейцарцы, но к тому времени они давно уже обосновались в Вене. Отец был налоговым консультантом самых богатых семей города. Другими словами, он держал их за яйца.
– Что вы хотите сказать?
Улыбка на ее круглом сияющем лице. Похоже на изображение звезды в детской книжке.
– Он перетряхнул маленькое сообщество, чтобы срочно найти мне мужа. Ваш сын в качестве жениха или налоговая проверка – таков был торг. Предложения нашлись без проблем. Должна признаться, что романтическими чувствами здесь и не пахло: мой семейный очаг зародился из быстрого перетраха и угрозы шантажа. И тем не менее Клаудия родилась в полной семье, принадлежащей к высшему венскому обществу.
Корсо смотрел на лунообразное лицо с рассеянным взглядом. Завораживающе равнодушное или исполненное отчаяния. В любом случае она давно уже отчалила из этого мира.
– Вы знали, кто ваш… любовник на ночь?
– Поначалу нет. Но потом поползли слухи о деле в Опито-Нёф. Когда шел суд, я была в Швейцарии. Смотрела новости по телевизору, читала статьи в газетах. Я узнала отца Клаудии. Филипп Собески. Его мерзкая рожа мелкой шпаны, его самоуверенность сутенера. Как я могла запасть на такого подонка? Женщины – вечные извращенки.
Наконец-то все факты легко выстроились в хронологическом порядке. В восьмидесятые годы Собески свирепствовал на приграничных территориях между Францией, Швейцарией и Италией. Он соблазнял, трахал, насиловал. Бродяжничая, он щедро метал свое семя, пока его подвиги не закончились убийством Кристины Воог.
– В то время ваш муж был в курсе ситуации?
– Нет. Только наши родители действовали, понимая истинное положение вещей. Франц был всего лишь претенциозным и послушным ребенком.
– А Клаудия?
– Можно обмануть мужа, – улыбнулась она. – В принципе для того он и создан. Но невозможно жульничать с ребенком. Клаудия всегда чувствовала, что дело неладно, где-то таится ложь. Кстати, она никогда не была уравновешенной девочкой. В семь лет у нее начались депрессии. Дальнейшее ее детство превратилось в нескончаемую череду проблем. Анорексия, членовредительство, наркотики, алкоголь…
Внимательно слушая ее, коп вспоминал, что обнаружил сходство между Клаудией и Францем. Браво, Корсо, с нюхом у тебя, как всегда, отлично…
– В результате, когда дочери исполнилось двадцать, я решила все ей рассказать…
– Как она отреагировала?
– Неожиданным образом или, напротив, вполне ожидаемым, уж не знаю. Она задумала поступить на юридический и вести в суде самые безнадежные дела. Она встала горой за зло во всех его формах. Возможно, этой битвой она оправдывала поступки своего отца, а также собственное рождение.
Корсо думал прямо обратное. Клаудия никогда не была на стороне Собески. Напротив, едва узнав правду, она твердо решила покончить с ним раз и навсегда – и месть стала единственным смыслом ее существования.
Она стала адвокатом, экспертом в преступлении и лжи, специалистом по законам и способам их обойти. Но не для того, чтобы защищать преступников, а чтобы самой начать действовать.