– Ну а чего вы всякий сброд слушаете? – повысил голос Гапон. – Это бывшая сотрудница больницы, уволенная за недобросовестный труд. Теперь вот ходит и пакостит!
Женщина что-то пробормотала, мужчина тоже пошевелил ртом.
– Зачем такое сказала? – переспросил Гапон. – Не знаю, может, совести у неё нет. Чтоб вы понимали, холодильнику в нашей анатомичке уже тридцать лет. Он постоянно ломается, а Минздрав денег на починку не выделяет. Сейчас сами знаете с этим как. Поэтому мы и закупили для “Элизиума” своё оборудование. И просим за услугу сохранения, если честно, символические деньги. И, кроме прочего, у нас действует гибкая система скидок. Поверьте, – заключил проникновенно, сердечно, – здесь никто не хочет обмануть вас или, упаси боже, нажиться. Марина Олеговна, – Гапон обратился к носатой, – поищите ещё какие-нибудь бонусы…
Женщина снова что-то прошелестела.
– А не нужно ничьих советов слушать, – мягко возразил Гапон. – Меня слушайте. Или Марину Олеговну… – он деликатными пассами загонял пару в малиновые покои. – Подписывайте договор и ни о чём не беспокойтесь. Всё будет сделано как должно.
Они, чуть потоптавшись, поддались уговорам, ушли вслед за Мариной, а Гапон тряхнул помрачневшим лицом:
– Надо меры принимать, Андрей Иванович.
Иваныч поднялся:
– Примем. Больше не появится на территории.
– Это хорошо, – задумчиво похвалил Гапон, перевёл повеселевший взгляд на меня. Пояснил: – Да работала у Лешакова одна. Вся такая загадочная, то ли ебанутая, то ли сказочная…
Мы вышли на бетонное крыльцо супермаркета. Ледяной ветер бросил мне в лицо пригоршню снега, колючего, как песок. От этого сыпучего прикосновения невольно вспомнился московский детский сад, мимолётный приятель Ромка, с которым мастерили наше игрушечное кладбище для Лиды-Лизы. Кажется, мы не поделили тогда совок. Я отнял, а Ромка рассвирепел и в отместку, зачерпнув, швырнул мне в глаза песком…
– Метёт, – меланхолично заметил Иваныч, запахнулся, застегнул до горла куртку. А Гапон, наоборот, подставил лицо снежным блёсткам. Они падали на его разгорячённые щёки и сразу таяли.
Неподалёку находилась автостоянка с одиноким катафалком “Элизиума” и несколькими легковушками. Там же была чёрная гапоновская “ауди”, на которую когда-то у “Шубуды” мне указал Никита.
Сердце сразу же обмахнуло вялой тоской. Я поглядел на шлагбаум и будку, лишний раз мысленно перекрестился, что парни из “Мемориал-авто” или “Городской похоронной службы” сейчас разгружаются возле гистологического архива и не увидят меня в компании Гапона. Хотя с чего им меня помнить? Вот и Гапон, и Капустин с Иванычем тоже утратили ко мне всякий интерес. Шли и переговаривались между собой.
– Полгода назад мужчина к нам в анатомичку поступил… – рассказывал Иванычу Капустин. Из вежливости оглянулся на меня. – Поехал, значит, на дачу расслабиться…
– Короче, мужик без жены и без блядей на выходные рванул в баньке попариться! – Гапон бесцеремонно перехватил рассказ. – И прям на полке кони двинул. Сердце остановилось. И, в общем, почти двое суток при температуре сто градусов потел, пока не хватились. Воображаешь, Андрей Иванович, какого вида он был?
– Бр-р! Бедняга! – сказал сочувственно Капустин.
– Такое только в закрытом гробу хоронить. Так наша мастерица прокачала его по венам растворами своими и всю зелень из него вымыла! Чудо совершила. Можно было без закрытого гроба родне предъявить! Так что в профессию она врубалась, но, блять…
– С нами не сработалась, – с сожалением закончил Капустин.
– А почему? – спросил я.
Гапон хохотнул:
– Потому что лошица конченая! Работать девка умела, но болтала много… – Вдруг размашисто остановился. – Всё, дальше мне нельзя, сказал северный олень… – и протянул руку для прощания.
Огромная его пятерня оказалась рыхлой, точно наполненной ливером.
Он вдруг скосил взгляд, распластав подбородки. Выловил пальцами длинную и толстую нитку из прошитого крупными модными стежками воротника пальто.
– Володь, а дай-ка на секунду свой мачете-кибальчете. Ну, ножик выкидной…
Я протянул ему нож, Гапон щёлкнул и стал перепиливать зазвеневшую под туповатым клинком синтетическую нитку.
– Нихуя не режет! – заключил недовольно, возвращая раскрытый нож лезвием вперёд.
Стряхнул нитяную волосину с пальца:
– Короче… – тон его стал тусклым и барским. – Капустин разъяснит, что и как, порядок действий. Приступаешь к работе с завтрашнего дня.
– Конечно, Аркадий Зиновьевич, всё объясню, – с готовностью кивнул Капустин. – Проконсультирую…
– Да, ты известная женская консультация, – дребезжаще засмеялся Гапон. Потрепал Капустина за младенчески лысую щеку. – Потом в кабинет поднимешься…
– Почему женская? – безмятежно возразил Капустин. – Глупости…
– И телефон свой Капустину оставишь, – сказал мне Гапон.
– Может не оставлять! – прихмыкнул Иваныч. – У меня уже зафиксирован номерок.
– Завтра тебе перезвонит наш человечек…. Во-о-от такой, – Гапон показал пальцами шуточный огуречный размер. – Ну, человечек же! – пояснил. – Лилипутик… Ладно… – он сыто улыбнулся. Тяжёлые мясистые веки наплыли на глаза: – Бывай, босота фартовая!
Гапон, прихрамывая, пошагал обратно к крыльцу похоронного супермаркета. Я же побыстрее накинул капюшон толстовки, чтобы Капустин и Иваныч не увидели моих должно быть заалевших щёк. Прощальная фраза про фартовую босоту была из кинофильма “Кенты-Кореша”.
Должно быть, от переизбытка впечатлений всё смешалось в моей голове, и вместо того, чтоб ехать к Алине на Ворошилова, я, как сомнамбула, пересел возле рынка в маршрутку, которой раньше ездил на Сортировочную.
Спохватившись через пару минут, хотел выйти, а потом решил, что так даже лучше. Во-первых, полью кустики алоэ, а во-вторых, прихвачу на всякий случай для завтрашней работы резиновую дубинку – ту, что подарил Валера Сёмин в приснопамятный, триумфальный мой вечер. Дубинку эту я закинул на антресоли, и она валялась среди жестянок с краской и тощих обойных рулонов; туда же несколько дней назад пристроил и лопату по имени “маша”. Я, честно говоря, и не вспомнил бы о сёминском подарке, если бы не озабоченные слова Капустина, что у агента из конкурирующих “Скорбей” имелся кастет. Дубинка показалась мне вполне эффективным ответом и не таким уголовным, как выкидной нож.
Место, с которого я второпях поднялся, уже заняли, поэтому я прошёл чуть назад по салону и сел рядом с девушкой, старательно выгревавшей дыханием лунку на мутном от изморози стекле. На ней были серое в ёлочку пальто и простенькая вязаная шапочка пушисто-голубоватого цвета. Не посмотрев на меня, девушка чуть потеснилась.
От похожего на оптическую иллюзию узора её пальто у меня зарябило в глазах. Я отвернулся и начал обстоятельно раздумывать над судьбой моего аванса. С одной стороны меня мучила совесть, что я в который раз откладываю поход в “Реквием” – вернуть Никите его январскую зарплату. Но, с другой стороны, ужасно хотелось похвастаться перед Алиной полученными вперёд деньгами, а это напрочь исключало первый благородный вариант.
С мыслей сбил надтреснутый голос по соседству. В кресле напротив восседала старушка, одетая в долгий, как спальный мешок, коричневый пуховик на кнопках. В ногах у неё стояла клетчатая сумка-тележка на колёсиках, из-под клапана которой выглядывала увядшая прядка лука или какой-то другой зелени. Стёганый капюшон прикрывал седую маленькую голову, а лицо было древним и добрым, как у положительной Бабы-яги.
Она громогласно разговаривала по мобильнику:
– Зина!.. Скажи сначала!.. Чижило слышно здесь!.. Чижило слышно!.. – почти кричала. Просторечное это “чижило” очень умиляло. Другие пассажиры оглядывались, но не злились, а улыбались. Это и правда было забавно, что человек преклонных лет ездит с мобильным и умеет им пользоваться. Какой-то мужик сказал завистливо и восхищённо:
– А бабка-то не промах, у ней моделька “сименса” подороже моего!..
Визгливо-престарелый голос Зины разносился из динамика телефона:
– Оформили собственность на двоих!.. Половина Любе, половина Наташе!.. Нотариус советует подать иск!.. – а в унисон с ней по радио пела Буланова про “Ясный мой свет”.
Сидящая впереди рыжая, с румяной щекой девица жарко нашёптывала бледному, гладко выбритому парню рядом:
– Поехали со мной, дурак, другой возможности не будет!
Тот отчаянно бормотал:
– Да не могу я!..
– Ну как хочешь… – отвечала рыжая. И, погодя, снова льнула. – Дурак! Поехали, потом жалеть будешь! Всю жизнь!..
От последних слов девицы я едва не засмеялся и оглянулся на мою соседку – слышит ли она эту рыжую? Наверное, мы одновременно уставились друга на друга. Её улыбка (значит, тоже слышала) сменилась удивлением. Я несколько раз моргнул, втянул носом даже не запах, а память о чём-то тревожном и сладковатом… И вспомнил! По соседству со мной сидела та самая загадочная Маша, показавшая дорогу к СМО!
– Здравствуйте, Володя, – сказала она первой. Лицо её как-то сразу посветлело, а до того будто пряталось в тени. – А я всё думаю, не мой ли это случайный знакомец…
– Здравствуйте, Маша, – нарочито церемонно ответил я и тоже улыбнулся, не в силах себя сдержать. – А мы с вами вроде на “ты” перешли. Ещё возле забора.
– Точно, – кивнула она. – Который вы так лихо взломали.
– Очень рад вас видеть, – продолжал я. – Тебя…
– А я вас, – улыбнулась Маша. На щеках её образовались ямочки. – И тебя…
Я смотрел и диву давался – как такое бывает? У Маши будто стояла невидимая оптическая защита. Мне понадобилось несколько пристальных, пробирающихся через густой туман секунд, чтобы заново увидеть тихую, укромную красоту этого лица. Глаза огромные – серо-голубые, с рыжиной вокруг зрачка. Длиннющие ресницы при очередном удивлённом взмахе почти касались густых русых бровей. На пухлых, в трещинках, губах не было и следов помады, но я с удивлением признался себе, что эта обветренная розовость