Мультиадовна, и её появление всё прекращает… А я, пока сидела в кастрюле, думала – какой же всё-таки замечательный сюжет! В общем, – Маша улыбнулась, – если тебя в детстве дразнили Волчьим Ухом, то тогда ты мне снился! Эй, Володя, ты опять застыл, будто заснул с открытыми глазами!..
Родная квартирка на Сортировочной встретила застоялым воздухом, напоминающим много раз прокипячённую в чайнике воду, – пресное, дистиллированное тепло. Я открыл окна в комнате и на кухне, чтобы разогнать затхлость зимним сквозняком. На полу от ветра сразу зашевелились дымчатые колтуны пыли – непонятно, откуда взялись.
Думал, что заскочу на пару минут, а в итоге просидел до темноты, отдыхал и осмысливал произошедшее. Корил себя, что не сообразил выйти вместе с Машей. Мне думалось, она была бы не против, предложи я проводить её. И радовался, что в самый последний момент догадался попросить Машин номер – под предлогом грядущего брудершафта.
Сидя в кресле, я крутил в руках кожаный подвес от дубинки, выправлял разогнувшуюся защёлку на карабине и думал: а прилично ли обмениваться поцелуями с другой девушкой, имея вообще-то свою?
Совесть молчала, и я довольно скоро убедил себя, что возможный брудершафт – это даже не гомеопатический флирт, а предлог для банального общения, которого мне очень не хватает в Загорске. Ведь люблю-то я только Алину…
Я понимал, почему меня тянет к Маше. Она была красивой. И за ней не таилось ни смертной тоски, от которой грудь напоминает раздавленный, стонущий кусок мяса, ни боли, похожей на бесконечный товарняк, грохочущий по костям: ушла-ушла, ушла-ушла, ушла-ушла…
Неприятно было признаваться себе, что я боюсь Алины. На примере Никиты я видел, какой злой силой она обладает. Но и при всех издержках наших отношений я не позволял себе усомниться в том, что Алина, пускай в своей язвительной, недоброй манере, но тоже любит меня. Ведь нельзя же, ей-богу, не испытывая никаких чувств, прижиматься всем телом, оплетать, как змея, шептать сумасшедшие, бесстыжие слова, какими она, бывало, заговаривала меня до исступления…
Когда я спустился во двор, было около пяти вечера, но в небе и воздухе разлилась чёрная космическая ночь. Из фонарей во дворе горел только один, с жёлтым блином света на снегу, да ещё где-то далеко возле промзоны трепыхался бездомный костерок. В непроглядной дали по-разбойничьи свистел манёвренный тепловоз.
Я обогнул дом, ступая по вмёрзшим в лёд деревянным поддонам, которые уложили дорожкой ещё месяца три назад – в ноябрьскую слякоть. Дубинка находилась в рукаве бомбера, я проверял, насколько получается с ней согнуть локоть. Рука выглядела неестественно, как протез.
На остановке топтались зяблые маленькие старухи, смешные, словно из сказки про украденное время. Пьяный мужик в распахнутом пуховике, без шапки, картинно тянул во́рот с отлетевшей пуговицей, скалил разбойничьи глаза и зубы:
– А хочешь, рубашку порву?! – и длинный шарф, чудом зацепившийся за его голую узловатую шею, волочился по снегу.
Я сказал ему, усмехнувшись:
– Не хочу! – и он поплёлся приставать к другим.
Маршрутки долго не было, а когда приехала, то в мерной, тёплой тряске подступили сомнения. А почему спесивый, презирающий всех и вся Гапон уделил мне столько внимания? Зачем уговаривал, льстил? Прав же был, по сути, Иваныч, недоумевая, с чего это вдруг влиятельному директору “Элизиума”, второму человеку в больнице, распинаться перед пацаном без связей? За мной ведь больше никто не стоял – даже брат Никита. Что уж говорить про Мултановского и его похоронный клан? Неужели Гапон терпел меня только ради удалённой просьбы Алины, её “адских усилий”, как она сама выразилась? Тогда кто она ему? И на какие одолжения решилась? Думая об этом, я медленно свирепел, кулаки мои сжимались так, что белели костяшки.
Намного приятней было надеяться, что причина моей нешуточной востребованности в том, что я прославился на весь похоронный мир дракой с чоповцами. Житейская правда остужала – полно народу куда сильнее меня. Но к чему тогда были застолье, прогулка, “беззубый коридор”, директорский кабинет Гапона и долгие уговоры?
Догадки одна тревожней другой будоражили ум. Вдруг её величество Кладбищенская Ноосфера властно поманила меня через Гапоновский “Элизиум” – разве ж отпустит она просто так прирождённого похоронщика?..
Да только нет никакой мертвецкой ноосферы, похоронного эгрегора. Всё это выдумки. Дела обстоят много проще: Гапон взял меня на работу, чтобы изощрённо досадить Никите, дополнительно унизить разбитого врага – что может быть горше предателя-брата, пригретого на чужой стороне?..
Опять не сходилось… Гапон клятвенно уверял, что никто о нашем сотрудничестве не узнает, что агенты никак не пересекаются с работниками комбината. Зачем же я ему нужен? Я по второму, по третьему кругу, совсем как булгаковский пёс, лелеял мою тайную избранность. Недаром ведь восхищался мной загадочный Лёша Крикун: “Ай, мощща, ай, мощщища!”, да и Алина, помнится, удивлялась моей энергетической “некрухе”…
Я уже не оглядывался по сторонам возле Алининого подъезда. Первую неделю готовился, что меня будет подстерегать Никита. Но время шло, и никто не появлялся. Странным казалось другое: отец и бабушка, когда я звонил им, больше не спрашивали о Никите, точно и не было никогда старшего брата. Получалось, разбитые часы сделали его невидимкой даже для родственников.
Я поднялся, позвонил. Алина открыла. Голоногая, в одной рубашке, с бокалом мартини, на дне которого плавала белая льдинка.
– Ну и где ты шлялся, а? – спросила с поддельной суровостью. Я видел, что она, наоборот, рада передышке и моему отсутствию.
– Сначала с твоим Гапоном пообщался, после на квартиру съездил забрать кое-что.
– А позвонить было нельзя?
– Телефон сел.
– У тебя на всё ответ готов…
После, когда я подзарядил телефон, то увидел всего-навсего один пропущенный. Не так уж она и переживала.
– Ну, и как он тебя принял?!
– Уважительно, – отвечал я. – Аванс сразу предложил. Пятнадцать тысяч!
– Умница, – похвалила непонятно кого Алина. – И кем будешь работать?
– Агентов его прикрывать. Чтоб их не пиздили почём зря, – и картинно вытащил из рукава дубинку.
– А сможешь? – она оскорбительно засомневалась.
– Посмотрим…
Открытки Алина сначала приняла с невнимательным равнодушием, но стоило мне сказать, что это от Гапона, изобразила такой восторг, что я помимо воли надулся. Мои подарки её так не радовали.
– Прекрати! Ненавижу, когда ты нудишь! – решительно отчитала. А потом снова запричитала. – Божечки!.. Сумароков!.. Варлей! Увидишь Аркадия Зиновьевича, передашь ему бешеное спасибо!..
– Обязательно передам…
Алиной овладела болезненная похотливая ненасытность. Мне бы радоваться, да возникла непредвиденная помеха. Дыхание Алины, обычно мятное, даже после сигарет, отдавало луком и каким-то жирным мясом, точно она перехватила в киоске шаурму. Душок струился вроде слабенький, но настырный. Алина жадно целовала меня, а я, стараясь, чтобы она не заметила, по мере возможности уворачивал нос.
– И что это было? – спросила она, когда я отвалился на спину.
– В смысле что? – я не понял. Даже щедро улыбнулся, ожидая, должно быть, похвалы за доставленное наслаждение. – Мы трахались…
Она привстала.
– Нет, мой дорогой! – произнесла чуть визгливым голосом. – Это ты сейчас подрочил мной! А у меня ничего не произошло! Давай-ка исправляй!..
Впервые за наше знакомство я сказал просительно:
– Солнышко, я немного устал…
Алина сузила злые, в потёкшей краске глаза.
– Ты можешь ещё… – прошипела то ли страстно, то ли с угрозой. – Можешь, я знаю!.. – затормошила. – Ну давай же!..
После пары минут никчемных попыток и проб Алина резко отвернулась, выключила торшер. По комнате плеснуло тёмно-синим мраком. Я, замерев, слышал, как она яростно сопит. На мои заискивающие (чувствовал себя виноватым) поглаживания, поцелуи Алина лишь брезгливо дёргала плечом:
– Сплю!.. – а потом вроде действительно успокоилась, заснула.
Алина и раньше злилась на меня, только по другим поводам, тоже отворачивалась, не разговаривала. Но из-за секса такое случилось впервые. Мне подумалось с весёлым, летящим в сонную пропасть ужасом, что вот и я дожил до “поебаться на троечку”…
Утро оказалось мудренее вечера, Алина, похоже, поостыла и даже шутливо назвала меня “похоронным агентом 007”. Ушла на работу, а я слонялся по квартире и ждал сигнала. Почему-то был уверен, что позвонят с минуты на минуту. Наступил полдень, а меня не беспокоили. Я уже не знал, чем себя занять.
Прошлый шпионаж сошёл мне с рук, поэтому я подошёл к письменному столу и тронул мышь. Процессор зашумел.
В Алинином журнале было два закрытых поста, которые я не мог бы прочесть с моего ноутбука. Очередной афоризм про смерть: “Меня нельзя задеть за живое, но можно за мёртвое”. И стишок-частушка, похожий на сочинения Никиты: “Захотелось попадье дать Жерару Депардье”, с предсказуемым финалом.
Сначала я заревновал, что Алина таким нехитрым образом передаёт завуалированный привет Никите. Мой огорчённый взгляд опустился на ящик письменного стола, а в нём торчал старинный, почерневший от окиси ключ.
Скорее всего, ящик никогда не запирался. Раньше мне как-то не приходило в голову, что туда можно залезть – просто поглядеть из любопытства. И прежде чем совесть уберегла от дурного поступка, я потянул ящик на себя примерно на треть его длины. Оттуда дохнуло застоявшейся парфюмерией, кожей, цветочным мылом.
Я почему-то вспомнил, как бабушка Вера в первый год после нашего переезда в Рыбнинск частенько водила меня, маленького, на свою бывшую работу – в галантерею. Там тоже стоял аромат мыла и перчаток.
Гостеприимные продавщицы тотчас уводили бабушку в подсобку пить чай, а мне разрешали играть с любыми товарами. В магазинчике кроме прочего продавались сувениры. Самым красивым был деревянный орёл, наверное, в натуральную величину – артефакт советской поры. Возможно, он даже не продавался, а был уже частью интерьера. Но если я просил, мне снимали его с полки, с условием, что я буду осторожен. Тяжёлый орёл принимал в играх пассивную роль, стоял на столе в статусе верховного судьи в тяжбах между всякими брелками-зверушками и жабами-мыльницами. И ещё мне очень нравился самолётик – маленький, цвета кузнечика истребитель, который мне удалось-таки отломить от пластиковой дуги, на которую он был посажен. Я положил его на пол – будто бы он сам упал с полки. Продавщицам сказал, что раз уж товар испорчен, то нельзя ли его просто отдать мне? После чего под хор улыбок получил самолётик во владение. Позже я узнал, что бабушка разгадала мою ничтожную хитрость и по-тихому заплатила за ущерб. А самолётик ещё долго находился у меня, пока я не выменял его на глупейшего робота-трансформера у моего одноклассника с причудливой односложной фамилией – Ни. Серёжа Ни…