– Как оттеснять-то? – всё допытывался я. – Допустимые меры какие?
– Решительно, но без агрессии! – Капустин заговорщицки подмигивал, а Иваныч выразительно не смотрел в нашу сторону…
Нужная квартира оказалась на третьем этаже. Коричневая дерматиновая дверь с латунной цифрой “9” была чуть приоткрыта. Я топтался, не зная, звонить ли, входить без стука. Раньше выглянул молодой мент-старлей в тёмно-синем бушлате с крошками на сером овчинном воротнике. Голубоватую ушанку с кокардой он сжимал в багровом кулаке, а локтем удерживал планшет. Лицо у него было круглое, сытое и простое, точно у солдата какой-то поросячьей армии.
Я вместо приветствия выдохнул:
– “Элизиум”! – чтобы исключить недоразумение.
Старлей выразительно постучал ногтем по пустому запястью, где могли бы находиться часы, и сказал въедливым дембельским тоном:
– Опаздываем! Врачиха десять минут как ушла. Сколько я здесь, по-твоему, сторожить должен?
Он перешагнул через порог. Притворив дверь, зачем-то вытер щеголеватые, остроносые туфли о замызганный, как собачий бок, коврик.
– Ну и?.. – начал вопросительно.
Я встретил внимательно-насторожённный, потом удивлённый взгляд его дымчато-коричневых, как холодец, глаз. Он точно ждал какого-то пароля, тайного знака. От ушанки и отсыревшего воротника пованивало промокшей псиной.
– Ты чё? – вдруг с угрозой сказал он.
По ступеням застучали частые, как чечётка, шаги. Снизу донеслось:
– Всё в порядке!..
Мужик лет тридцати пяти дробной трусцой брал последний пролёт.
– Повернули сдуру на Мелиораторов и в яму угодили колесом! Пять минут буксовали! – пояснил, запыхавшись. Тёмные волосы с пробором растрепались, и прядь, как перебитое воронье крыло, сползла на костистый лоб. Из-под бровей (одну пополам рассекал шрам) глядели кругло-выпуклые желтоватые глаза. Одет он был в чёрное, взлетающие тощие коленки остро топорщились под узкими штанинами.
Мужчина, зажав под мышкой папку, расстегнул куртку, под которой оказались пиджак, галстук и белая рубашка. Вместе с приветствием он протянул старлею несколько тысячных купюр, прижимая их к ладони большим пальцем. В плавных движениях его было что-то благородное, почти дирижёрское.
У мента по лицу пошли пятна, похожие на дактилоскопические отпечатки, а глаза сделались тревожными.
– Ты чё творишь? – полушёпотом всхрапнул он, отпихивая дающую руку.
– Здесь все свои, – успокаивающе сказал мужчина, после чего кивнул мне. – Я Александр, – улыбнулся, обнажив удивительно здоровые тускло-белые зубы.
На кармашке его пиджака висел бейдж:
Александр Балыбин
“Прощальный дом «Элизиум»”
Служба по вопросам похоронного дела
Мент покосился на меня. Изобразил, будто просто сунул руку в карман, хотя я видел, что это он припрятал взятку. Затем, обернувшись, произнёс громко:
– Анна Ильинична, к вам из бюро приехали! – После чего хмуро обратился к нам: – Всё, я поехал, – и, грозно зыркнув на меня, посы́пал туфлями вниз по ступеням.
– На случай форс-мажора всегда имейте деньги при себе, – шепнул Балыбин. Спросил погромче в приоткрытую дверь: – К вам можно?! – и деликатно постучал.
– Мне ничего такого не говорили, – тоже тихонько сказал я.
– Проходите, – задребезжали из прихожей.
– Пока я здесь, в квартиру никто больше не должен заходить… – едва слышно произнёс Балыбин. Всё так же прижимая папку, изловчившись, подышал на руки, энергично потёр их о пиджак. И широко шагнул внутрь. – Уважаемая Анна Ильинична! – страдальчески воскликнул, ссутулился, сделавшись похожим со спины на гигантского богомола.
Лицо пожилой хозяйки было щекасто-обрюзгшим и очень бледным. Я поглядел на седые, с примесью хны, волосы, серые брови, очки в дешёвой пластиковой оправе, шерстяное, цвета пыли, платье с шалью на поникших плечах. С виду ей было лет семьдесят.
– Примите мои глубочайшие соболезнования… – Балыбин обнял бледный комок её сцепленных ладоней. – Мы здесь, чтобы разделить ваше горе… Невосполнимую утрату, – участливо взялся за работу. – Поделиться, так сказать, с вами нашим сочувствием и теплом… – снова деликатно тронул.
Я догадался, зачем Балыбин натирал руки – он их разогревал для таких вот “тёплых” прикосновений.
– И, разумеется, чтобы взять на себя все тягостные хлопоты предстоящих похорон. Где мы можем поговорить?..
– А вы шустро сориентировались! – воскликнул неприветливый женский голос – помоложе и позвонче. Из комнаты вышла женщина. В зелёной кофте, наброшенной поверх платья или халата. Нестарая, но утомлённая. Скуластая, с тонкими губами, сигаретой. Смерила Балыбина презрительным, как у давно разведённой женщины, взглядом.
– Наш долг – приезжать вовремя, – грустно ответил ей Балыбин. – Когда в нас нуждаются.
– Рита, – негромко простонала пожилая, – не кури тут, ради бога, у меня от дыма голова кругом…
– Мама, ты б документы лучше у него попросила!
– Конечно, – мягко спохватился Балыбин. – Вот удостоверение, – что-то протянул. – И мои глубочайшие соболезнования…
– А в дверях кто? – интересовалась подозрительная Рита.
Выдержанный Балыбин без спешки оглянулся на меня.
– Тоже наш сотрудник, – сказал, будто удивился вопросу. – Он снаружи подождёт.
Я, пятясь, вышел и закрыл за собой дверь. Замок защёлкнулся, но мне подумалось, что так правильней. Без звонка теперь никому не проникнуть в квартиру. Хотя, судя по всему, претендентов на покойника не наблюдалось.
Я спустился на пролёт ниже, поглядел, насколько хватало обзора, в окно. Внизу, где раньше пыхтела милицейская машина, виднелся серого цвета покатый кузов. И женатые дети по-прежнему кружили возле горки и качелей.
Я постоял, изучая щербатые ступени с красной выцветшей окантовкой, стены, снизу ядовито-зелёные, как школьная доска, все в мелких царапинах, похожих на прописные буквы. Из читаемого было только размашисто-безымянное “лох”. Окажись здесь Купреинов, он наверняка пошутил бы, что это вселенная говорит со мной.
Снова поднялся наверх. За дверью напротив раздался гулкий кашель. Вышел, шаркая клетчатыми шлёпанцами, запойного вида пожилой дядька в трениках и флисовой курточке, тощий и всклокоченный, с жилистой шеей. Он почмокал провалом беззубой щеки, спустился вниз к подоконнику. Торопливо, очень вонюче покурил. Поднимаясь, спросил:
– В девятую “скорая”? К Сергеичу, что ль?
– Ага, – сказал я. – Умер час назад.
– Отмучился, значит… – он перекрестился в лаконичной, “век воли не видать”, манере.
– А мучился? – спросил я.
Мужик, тряся головой, раскашлялся, несколько раз хрустко засадил себе кулаком в грудь.
– Не, это я к слову сказал. Он присмотренный был… Надо будет зайти, пособолезновать. А ты, выходит, на труповозке работаешь?!
– Можно и так сказать.
– И как? – он оживился, радуясь разговору.
– Нормально, – ответил я бывалым тоном.
– Не страшно?
– Не…
– Платят нормально?
– Обычно…
Щёлкнул замок. На порог вышла скуластая Рита с незажжённой сигаретой. Черты лица её, островатые, рубленые, были, в общем-то, привлекательными, только кожа выглядела неухоженной и светлые волосы давно пустили тёмные корни.
Пьянчуга торжественно, точно произнося тост, сказал:
– Говорю, что соболезную вам очень! Хороший был человек Илья Сергеевич! Если надо помочь, сходить, там, за продуктами или ещё чем, – он непроизвольно облизнулся, – необходимым…
Рита сухо отказалась:
– Дядь Паша, спасибо, конечно, но давай потом.
– Да я ж без мыслей, чисто по-соседски, по-человечески… – мужик ретировался за дверь и уже там истерично раскашлялся.
Зажигалка побрызгала искрами. Вспыхнул наконец огонёк. Рита жадно, тягуче затянулась, пустила дымок:
– А я и правда думала, что дед у нас вечный. Девяносто шесть лет… – проговорила, задумчиво стряхивая пепел между перил.
– Мне очень жаль, – сказал я.
– Да бросьте, – она посмотрела с неудовольствием. Из рукавов кофточки вылезли худые зеленоватые запястья с голубыми жилками. – Даже мне почти всё равно. А вам так и подавно…
Следующую минуту она молчала, потом зло потушила окурок, уронила его в проём.
– Вы ведь совсем молодой. Не тошно в похоронной команде?
– Кто-то же должен этим заниматься.
– Вам сколько, простите, лет?
– Двадцать один. Почти.
– Ничего не понимаю… – она подняла свалившуюся на лицо прядку. Вдруг, вспылив на непослушные волосы, нервными, зализывающими движениями убрала их за уши. На приоткрывшейся шее показалась бабочка – художественная помесь “павлиньего глаза”, крапивницы и махаона. Честно говоря, меньше всего я ожидал увидеть у хмурой Риты татуировку.
– А вы где работаете? – спросил я.
– Продавец-консультант в отделе парфюмерии. Но заканчивала пед… А чего вы здесь топчетесь? – она достала из кармана кофты связку ключей. – Может, зайдёте?
– Там и без меня всё сделают как надо… – я попытался было сложить руки на груди, но помешала дубинка в левом рукаве.
– А я уж подумала, что из-за запаха. Или это только мне одной кажется, что в доме пахнет покойником?
Вставила ключ и повторила:
– Да не стойте, проходите… Может, чаю?
– А можно туалетом воспользоваться?
– Легко…
В прихожей горела неяркая, сеющая морковный свет лампа. Под овальным зеркалом на дорожке, точно лодки в перегруженной гавани, грудились туфли, ботинки, тапочки. В щели между вешалкой и тумбочкой, выставив телескопическую ногу, стояла трость с коричневой ручкой и стоптанным наконечником.
Я вдохнул воздух квартиры. Пахло разогретой на масле едой, вещами, сигаретами.
– У вас татуировка, – сказал я Рите.
– Ага… Дед ужасно злился из-за неё, – Рита угрюмо улыбнулась, но верхняя губа при этом сморщилась и задрожала, будто она собиралась заплакать. – Туалет налево, первая дверь…
Из гостиной доносился негромкий, но очень внятный приказчицкий говорок Балыбина:
– Анна Ильинична, давайте продолжим с десятого пункта договора. Доставка покойного в пантеон…