– В натуре, схаваешь их все!..
Наши склонённые лица отразились в исцарапанной полировке стола.
Вспомнилась аллея братков, ростовые портреты, так похожие на отражения в масляно-чёрной воде. Павшие герои девяностых смотрели с презрительной насмешкой. До чего же ничтожной, мелочной была наша заварушка в сравнении с былым великолепием прежних разборок, когда, чуть что, грохотали автоматные очереди, взлетали на воздух заминированные “мерсы” и “порши”. Нынче не девяностые, а нулевые, я на окраине подмосковного городка оспариваю права на нищее тело увезённой в морг Анны. И в кармане у меня не “макар” или “глок”, а тупая, как столовый нож, китайская выкидушка…
– Ты сейчас очень себе навредил, хлопчик, – произнёс пиджак спокойно. – Не знаю, отделаешься ли одним баблом…
Это прозвучало так убедительно и тревожно, что кишки у меня скукожились. Но я, не давая себе времени на обдумывание последствий, двинул снизу кулаком в рябой подбородок. Подгадал аккурат на лязгнувшее зубами слово.
“Па-па бе-гал по из-бе, по избе, бил ма-машу папе-зде!..”
Пиджак обрушился рядом с железным печным поддоном, врезанным прямо в пол. Загремело и перевернулось ведёрко для золы. Упала, но не покатилась квадратная бутылка из-под виски. Там же валялась и самодельная кочерга из обрезка арматуры. Но прежде чем пиджак догадался схватиться за неё, я дважды залепил кроссовкой ему под дых, так что он согнулся, как креветка.
“Папе-зде, папе зде-лали ботинки на высоком каблуке!..”
Ойкала, будто радовалась, лохматая баба-клоун, часто сопел хозяин. Я бил и одновременно извинялся:
– Уж простите!.. К вам наш человек!.. А бумажки эти, – я указал на стол, – в мусор выкинуть!.. С вами новый договор сделают!.. Извините!..
Мукась медлил, не шёл. Я прихватил вставшего на карачки агента и поволок к выходу. Пиджак не сопротивлялся, лишь повторял:
– Бля, ты попал!..
– По твоей охуевшей морде я попал! – отвечал я, бодрясь, хотя внутри меня бушевала тревога.
В предбаннике я предусмотрительно вытащил дубинку. И не прогадал, потому что на пороге внезапно возник рыжий:
– Вот же ты!.. – начал, увидев меня.
Не дожидаясь конца обличительной фразы, я огрел его дубинкой. Рыжий успел выставить руку и, в свою очередь, метко лягнул меня всей ступнёй – прямо по вмявшемуся в рёбра футляру. Но при этом сам потерял равновесие и покатился со скользких ступеней.
Я чувствовал, что с футляром ничего не произошло, но угроза часам привела в бешенство. Прежде чем рыжий успел подняться и заслониться, приложил его по голове. К счастью, попал серединой дубинки, а не кончиком, а то бы ему пришлось совсем худо. Но даже после такого удара на его конопатом лбу разом вспух и закровил желвак.
Рыжий, лёжа на спине, засучил ногами, быстро сполз с тропки из плит, не соображая даже, что движется прямиком к беснующейся собаке.
Я увидел Мукася. Он беспечно курил возле калитки. Рядом с бестолковым выражением стоял Жабраилов. В проёме то показывался, то исчезал травоядный водила, говорил по телефону.
Я, напоминая себе озверевшего омоновца, закружил возле рыжего. Двинул его раз, другой, как поверженного демонстранта. Он больше не матерился, а только ворочался, как перевёрнутый жук.
И тут я заметил рядом с плиточной дорожкой револьвер – наверное, выпал из кармана рыжего, когда тот загремел со ступеней. Никелированный, с коротким бульдожьим стволом и чёрной рукоятью. Я хотел отфутболить его подальше, а после подумал – вдруг пиджак очухается и подберёт.
Отбросил дубинку и цапнул револьвер – маленький, но увесистый. Замахнулся было, чтобы двинуть рукоятью рыжего по переносице, но всё же сообразил, что мне вообще-то стволом не угрожали, и запихнул револьвер в карман штанов, как честно добытый трофей.
Крикнул жёстко Мукасю:
– Особое приглашение?! – схватил рыжего за ворот куртки и двумя рывками подтащил поближе к клацающей собачьей пасти.
По тому, насколько легко это далось, я понял, что уже вошёл в адреналиновое состояние, наделявшее магической невесомостью все окружающие предметы.
А Джесси будто поняла мой план, распласталась на брюхе и поползла, изнывая от ярости.
Но от взгляда на собачий влажный нос, чёрно-алые дёсны, клыки, лапы, скребущие землю, меньше чем в полуметре от рыжей расквашенной головы, яростный запал мой иссяк, я не знал, что делать дальше.
Но агента, похоже, проняло. Он забормотал отчаянно:
– Не надо!.. Не надо, бля-а-а!..
– За беспредел ответите! – как-то официально заявил пиджак. Он, оказывается, проковылял за моей спиной, но даже не подумал напасть. Стоял теперь перед Мукасём.
– Совсем потерял страх? И связь с реальностью? – разухабисто отвечал ему Мукась. – Ещё не понял? Это ж Крот мало́й! Ты чё, реально такой бо́рзый, что на Кротов залупаешься? Хочешь остаток жизни на собственные слюни тупить в дурке?!
– Хуле ты мне тут втираешь?! – с привизгом отвечал пиджак. – Кроты разосрались! И мне похуй кто – младший, старший! Тоже ответит перед Мултаном!
– И чё с того?! – не смутился Мукась. – Теперь мало́й тему держит!.. Щас вон твоему кентухе алабайка как башку откусит, будешь знать!..
Я был в шоке от того, что несёт надувшийся от наглости Мукась. Он же не должен был вообще называть меня, а тут сдал неизвестно кому и со всеми потрохами. И почему пиджак вдруг помянул Мултановского?!
На крыльцо выбрался хозяин и с ним его баба с нахлобученной, как клоунский парик, копной крашеных волос – в руках агентская верхняя одежда. Чтобы окончательно не запугать аборигенов, я отпустил рыжего. Зачем-то сказал ему:
– Без обид…
Он выкатился из-под собачьей морды. Поднялся, утёр рукавом с разбитого лба быстро загустевшую на холоде кровь. Шатаясь, поковылял к крыльцу, молча принял две куртки.
Внутри у меня не ощущалось никакого триумфа – только нервная дрожь.
Зато Мукась бросил вслед победно:
– Шмотки забирайте, нам они не нужны! – типа разрешил.
Пиджак и рыжий ушли, оставив за нами двор, дом и отвоёванную покойницу. Завелась и отъехала “буханочка”…
– Ну ты лютый ваще! – засмеялся Мукась. Но выглядел он больше сконфуженным, чем восхищённым.
– Какого хуя ты меня им назвал! – в ответ рявкнул я на Мукася. – Трепло, блять! Балабол!
– А чё такого? – он будто обиделся. – Это ж никакой не секрет!
– Я не так договаривался! Думать надо!
Мукась примирительно поднял руки:
– Не ебу, как ты договаривался. Это ж не со мной… – и опять осторожно хохотнул. – Ты жёстко с ними! Я аж проникся и прослезился!..
Досадовать и психовать было поздно. Я вдруг обратил внимание, что во дворе стало неожиданно тихо. Сначала не понял, в чём дело, а потом сообразил – бесноватая Джесси больше не лаяла. Прилегла возле будки и с увлечением глодала мою дубинку – отводила собачью душу.
– Ладно, – хмуро сказал я Мукасю, – запирайся на засов и работай!
С крыльца пялились на двор остолбеневшие хозяева. Я успокоительно махнул им рукой.
– Всё нормально! Вот этот человек, – показал на Мукася, – сделает всё как надо… – и отправился за калитку – охранять подступы, как предписывала инструкция.
Первым делом я проверил во внутреннем кармане футляр и убедился, что он в полном порядке, без малейшего намёка на вмятину, разве только открылся от удара.
Мы сели в выстуженную машину. Жабраилов включил печку, и через пару минут в кабине стало тепло. Я достал из кармана револьвер. Не для того, чтобы похвастаться перед Жабраиловым, – самому стало интересно, что за игрушка мне досталась.
– Вот, забрал у одного… – показал ему. – Мэйд ин Джёмен.
Это было выбито на стволе рядом с названием модели “RÖHM RG 89”.
– Газовий? – лениво приценился Жабраилов.
Вопрос, в общем-то, был обидным. Будто он разом развенчивал мой боевой трофей до детского пугача.
– Не похоже, – я взвесил револьвер в руке. – Тяжёлый.
– Газовий! – уверенней сказал Жабраилов.
Металл больше напоминал алюминиевый сплав, чем сталь. И в стволе торчал ограничитель. Я, ужасно разочарованный, вывалил барабан, нажав на чёрный экстрактор, ссыпал на ладонь куцые патрончики, сморщенные в месте, где должна была бы находиться пуля.
– Как писюнчики, – образно заметил Жабраилов.
Радость обладания сразу померкла. И почему-то снова сделалось неловко перед мёртвыми братками, что потасовка всё ж оказалась выхолощенной, без настоящей опасности.
– Если ограничитель выпилить, будет травмат… – сказал я, зарядив патроны обратно.
– Нэ-э-э… – Жабраилов раскинулся на сиденье, развонявшись прокуренной кожей куртки. – Ствол слабий…
Далёкие трубы ТЭЦ всё так же коптили, только дымы теперь казались чёрными на фоне химически-фиолетового неба. Одинокая опора, где стояла раньше “буханочка”, напоминала пустившуюся в пьяный пляс заглавную “Л”.
Я подумал, что Жабраилов тоже бесит меня, как и Мукась. На среднем сиденье он разложил пакет с фисташками. Лузгал в кулак, а когда тот наполнялся, приоткрывал дверь и высыпал шелуху на дорогу. Он сидел, широко раздвинув ноги – в светлых спортивных штанах, с бесформенно-рыжим пятном на мотне. Я знал, что это от кофе, он при мне же его на себя пролил, но сказал брюзгливо:
– Ссанина, что ли?
– Да кофэ-э, б-лять! – ответил с отвращением Жабраилов и яростно потёр рукой пятно.
Я смутно прозревал, что меня опять обманули, просто я ещё не разобрался, в чём. Что-то не так было с этими агентами, и угрозы пиджака явно имели под собой основания.
Жабраилов в третий раз наполнил кулак шелухой, опорожнил за дверь. Включил радио. Потом дворники вычистили запорошённое стекло.
Пейзаж за окном дополнился – возле автобусной остановки появилась длинная чёрная машина. Коротко посигналила кому-то. Потом ещё раз – уже чуть подольше. И ещё раз…
– Пэдерасы!.. – поморщился Жабраилов.
Настырный минивэн тронулся, проехал метров двадцать, снова посигналил. Остановился под фонарём рядом с киоском. Подмигyл фарами, точно заигрывая.