“Меня вот тоже один любил дифирамбы пел”
“Или прошла любовь”
“Ну поговори со мной”
“Что ж ты фратер сдал назад”
“Эй! Ты где шляешься?”
“Ничему жизнь дураков не учит”
“Вот есть такое в глубине души как в мрачном лесу осиное гнездо. И вот висит оно себе никого не трогает спит мертвым сном в тумане. Но нет блять надо обязательно подойти и песдануть по нему палкой”
“Ты где? Обиделся?”
“Уехал штоль? Б-г-г”
“Эй ты там хоть не самоубиваешься?”
“Запрещайте когда право будете иметь! Я буду петь господа!”
Когда я вернулся, “майбаха” не было. Улица выглядела пустынной и бесконечной, лишь ларёк, похожий на часовенку, сеял лампадный свет, к которому хотелось прильнуть. Я не испытывал ни радости, ни облегчения, как случалось раньше, когда угроза расставания рассеивалась. Было одно равнодушное опустошение.
Я собирался позвонить Алине, сказать, что скоро приеду, но вместо этого купил “Жигулёвское” – перебить во рту химическое послевкусие арманьяка.
Я тянул пиво и говорил себе, что на самом деле ничего ещё не решил насчёт похоронных курсов. Можно ведь не отвечать Алине, не звонить Глебу Вадимовичу, выбросить в снег визитки, утром сесть на электричку до Москвы и навсегда вычеркнуть из памяти Загорск, Алину с Никитой, Гапона, Второе городское кладбище, полтора десятка могил, “Элизиум”, долг Мултановскому – всего-то три месяца жизни.
Но вдруг возникла сценка будущего разговора с Толиком. Он, вытаращив завистливо-удивлённые глаза, смотрит на мой диплом: “В переходе метро купил?” – спрашивает. А я отвечаю небрежным тоном: “Нет, самый настоящий. Государственного образца. Менеджер по туризму. Загробному. Хе-хе, шучу, просто по туризму. Неужели не слыхал про университет Нестеровой? Странно, борды по всей Москве. Ах да, ты же не бываешь в Москве… Ну а что удивительного? Экстерном сдал экзамены, заочная форма обучения. А ты думал, я в армии только землю копал?..”
Словно каббалистическое заклинание я выкрикнул:
– Бакалавр, бакалавр, бакалавр!.. – и запустил бутылкой в столб. Промазал. Она вылетела на дорогу и, плюясь остатками пива, закружилась, невредимая…
Я тормознул древний универсал второй модели, когда-то красного, а теперь ржавого цвета с белыми, точно из гипса, заплатами. Обобранный до нитки кузов брошенной легковушки и то выглядел краше. За рулём сидел азербайджанец с огромными, как у панды, кругами под глазами.
– Куда вэзу? – голос звучал мелодично и печально. – Ку-да? Вэ-зу?
– На Ворошилова.
– Это ги-дэ? Питьдисят нормално?
Изнутри салон был тоже ободран. На полу вместо или поверх коврика лежали подмокшие, со следами подошв газеты. Пахло стройкой и пыльной мебелью, как в квартире с заброшенным ремонтом.
Я с трудом уместился на переднем сиденье – неуютном и тесном. Помыкался, пытаясь отодвинуться назад, но кресло держалось намертво, словно приколоченное. Пришлось смириться, что колени твёрдо упираются в переднюю панель, а лобовое стекло так близко, что на него можно подышать.
Уже в пути я обратил внимание, что на левой руке азербайджанца чёрная вязаная шапочка. Когда правой он переключал скорости, шапочка мягко опускалась на руль – придерживала. Смотрелась она странно, словно укрывала не кисть, а какой-то хобот. Я всё ломал голову – зачем шапочка, проще же надеть перчатку.
В очередной раз, подменяя правую руку, он ткнулся в руль. Мягкое отсутствие вдруг отдалось у меня в груди болезненной пустотой, и я догадался, что под шапочкой обрубок. К пыли и бензину вдруг примешался запах искалеченного тела. И прежде чем засвистело тревожной сигнализацией левое ухо, мне вспомнилась потеющая гапоновская культя.
Азербайджанец заметил мой взгляд.
– Лэсопылка… – пояснил грустно.
– Мёрзнет? – спросил я, борясь с необъяснимым отвращением.
– Нэт. Смотрэть нэпрыятно… – он стеснительно поджал руку. – Самому…
– Да мне всё равно, – сказал я, прислушиваясь только к фонящей жути. – Слушай, я передумал, давай обратно на Сортировочную, а сотку я накину…
Он чуть подумал, решительно стряхнул с запястья шапочку:
– Как скажэшь, командыр…
Во дворе в синем конусе света стояла припорошённая снежком “мазда”. Сердце дёрнулось, но цвет машины был не красным, а, скорее, фиолетовым.
В подъезде тревога с удвоенной силой двинула под рёбра – пахло ментоловым табаком и знакомым парфюмом. На ватных ногах я поднялся на этаж и увидел сидящую под дверью Алину в розовой шубке. Вокруг валялись многочисленные окурки – белые, тонкие, как рассыпавшиеся шпаргалки.
Лицо у неё было чуть опухшим, с зарёванными, похожими на кляксы глазами. Вообще, Алина до смешного напоминала выпускницу, которую, поймав на списывании, выгнали с экзаменов.
Увидев меня, она просияла сквозь слёзы. На запудренных скулах и щеках заново подмокли угольные змейки. Она с трудом поднялась, готовая чуть что оступиться на своих костлявых каблуках. Под распахнутой шубкой не оказалось ни юбки, ни брюк – только колготки да домашняя куцая футболка с покемоном.
– Лю…би…мый… – выговорила она заплетающимся, счастливым голосом.
Я едва успел подхватить её.
– Я тебя всюду искала… Где ты был?..
– Так ты что, завтра уедешь, получается?! – вопрошала по-детски обиженно. – Никуда тебя не пущу!..
– Ну, не обязательно завтра. Я только звонить утром буду, узнавать. Занятия начались, группа набрана. Может, ещё никуда не возьмут…
А до того она безутешно рыдала, но по другому поводу:
– Ты не хочешь меня! Боже!.. Ты больше меня не хочешь! Шекспир-рова победа, блять, три раза! Бабушка дожилась!..
– Да хочу! – я оправдывался за бессилие. – Просто устал от всего. Перенервничал…
– Нет, не хочешь! Я тебе надоела! – шмыгая носом, настаивала Алина. Стонала мне в ухо: – Боже, ну почему нельзя так, чтобы твой хуй был одновременно внутри и во рту?!
Бормотала, извивалась, а я сгорал от стыда: за красный диван с разверстой щелью, липкий презерватив на полу, монотонный, как нефтяной насос, затылок порно-Тани. Кровь закипала в щеках, напоминая, должно быть, пятна экземы. Я слышал Алинину просьбу, но испугался, что если она возьмёт меня ртом, то распробует на вкус измену, догадается.
Кончил ей на живот. Она расплакалась, замычала от обиды:
– Ну почему-у-у-у!..
У меня никак не получалось её успокоить, пока не спросил:
– А ты правда говорила с Никитой? Звонила?
Это сработало, она тотчас перещёлкнулась. Заулыбалась:
– Нет, конечно! Просто дразнила тебя, дурака…
Потом снова вспоминала свежие горести:
– Я залила слезами всю маршрутку, пока ехала сюда. У меня все спрашивали, девушка, что случилось, чем вам помочь? Мужик какой-то вышел вместе со мной и проводил до подъезда. Еле отвязалась…
– Это из-за меня? – я винился.
– Да при чём тут ты! Ревела потому, что всё, что я делаю, заранее бессмысленно и обречено на провал! Я даже не могу позволить себе собаку! Ёбаную микроскопическую чиху!
– Ну давай я подарю тебе чиху. В чём проблема?
– В чём?! – она взвизгнула, не рассчитав голоса. – Чтобы она сожрала мои итальянские туфли и сделала несчастной, подохнув от заворота кишок и заодно удара молотком по башке?! Никаких собак и детей! Где ты был на самом деле?! Только не ври!
– Я же сказал. У Гапоненко. Сидели с ним в “Шубуде”.
– Знаю я эти посиделки с блядьми! – восклицала с чудовищной проницательностью. – А почему долго не отвечал?!
– Связи не было. Подвал же! Он предложил новую работу. Там ещё были двое из Москвы, которые позвали на курсы повышения квалификации. Визитки свои оставили…
– Какие курсы?! Что ты несёшь?!
– Чтобы получить руководящую должность на кладбище, нужно соответствующее образование.
– За месяц-то? Образование?! Покажи визитки!
С пьяной пристальностью изучала их.
– Мне кажется, я где-то слышала эту фамилию. Кнохин-Ландау… Охуеть, Муравьёв-Апостол. А что означает КПП?
– Вроде “Корпорация похоронных предприятий”.
Она тоненько смеялась:
– Клуб похоронной песни!..
И вдруг заговорила странное:
– А прикол в том, что года четыре назад меня приглашали приватно поработать на ЕдРо. Они только-только организовались. У них в Дубне отделение открылось. А звал чел, который отвечал за организацию праздников. И прикинь, выяснилось, что это дубнинское ЕдРо – сплошь сатанисты!
– Реальные прям?
– Не-а, сраный театр! Пресыщенная пидарасня при бабле. Насмотрелись, понимаешь, Кубрика “С широко закрытыми глазами”, и туда же – подавай им тайные ложи-хуёжи. Чтоб не просто проституток ебать, а типа жриц Гекаты. Но конспирация, я тебе скажу, у них на высоте, всё очень закрыто, подписка о неразглашении – ибо приезжают важные херы из Москвы. Но главное, платили два косаря баксами за участие в партийной оргии!
– Ты ездила?
– Ну, подумывала… – ответила Алина после неожиданно долгой паузы.
– А к чему вспомнила это?
– У мужика, что мне писал, тоже была двойная фамилия. Жаль, не вспомню какая. И посмотреть, главное, больше не могу, почта старая накрылась. Короче, пипец, что за каша в голове у людей – иудейская некромагия, ультраправая хуйнища какая-то. Говард Лавкрафт до кучи…
Наплакавшись вдоволь, она безмятежно заснула, а я подсел к столу и с наслаждением снял с глаз осточертевшие линзы. Это было почти так же приятно, как скинуть пудовые кирзачи после марш-броска. Неожиданно для самого себя я произнёс вслух:
– Ништячок хлопцы…
Сразу оглянулся на Алину – не потревожил ли? Судя по уверенному посапыванию, её не разбудили бы и пушки.
Полуослепший, я прилёг рядом, но сон не шёл ко мне. Всё казалось, что надо осмыслить этот самый насыщенный день в моей жизни, но события непостижимым образом уворачивались от посягательств ума, словно на них стояла защита. Они просто были. Как музейные экспонаты за стеклом.
Я подсел к ноутбуку. На странице Алины не произошло никаких изменений. Зато у меня под последним постом: “Вор должен сидеть в тюрьме и иметь не менее трёх пидарасов. © Япончик” появился комментарий. Я механически кликнул, ожидая увидеть тупицынский ник