Никита со всего маху наступил на оторванный завиток могильного креста, хрустнувший под его ботинком. Сам крест валялся рядом пустым объёмом.
– Бляди рукожопые, – Никита поднял двумя пальцами полый крест со следами раствора, и я увидел, что форма треснула ещё в нескольких местах. – Только ж две недели назад заказывал, – мрачно прибавил и бросил крест на пол.
Я заметил пушистую крысу. Она почему-то не бежала, а ковыляла, как инвалид, подтягивающий вслед за туловищем парализованные задние конечности. Крыса подняла длинные уши, и я догадался, что это кролик.
– Живёт тут, – пояснил Никита. – Алинкин. Не знала, как изъебнуться, вначале Роджером назвала, после Борхесом. В доме невозможно держать было, у меня на шерсть аллергия. Отдали сюда…
Никита размашисто, словно перекрывал недругу кислород, выключил радиоприёмник. Сделалось относительно тихо. Только из соседнего помещения доносился ритмичный перестук металла по камню, точно несколько птиц клевали корм на очень гладкой и прочной до звона плите. Потом голос произнёс:
– А коцка реально была манюсенькая. Царапулька. Но пиздежа, будто я не знаю…
Взвизгнула и умолкла “болгарка”. Никита резко раскинул ленты занавеса и шагнул во второе помещение. Я следом за ним.
Вместо приветствия брат сказал:
– Два людей, ноль блядей!
Я ожидал увидеть прожжённых, зрелого возраста мастеровых с эдакой трудовой хитринкой или, как говаривал Лёша Купреинов, “наёбинкой” в глазах. Но эти двое выглядели молодо – лет на двадцать пять.
У чернявого парня под пухлым подбородком болтался напоминающий чашку лифчика респиратор; защитные очки надеты поверх бейсболки, повёрнутой козырьком назад, так что ко вспотевшему лбу прилипли смоляные завитки. На нём был пыльный, цвета выцветших чернил комбинезон. Закатанные рукава фуфайки открывали неожиданно мощные предплечья. Маленькие, близко посаженные глазки смотрели обиженно и полусонно.
На рабочем столе лежал цветник – прямоугольная бетонная рама. До нашего появления чернявый, очевидно, обрабатывал фаски полировальным кругом. Форма от цветника валялась на полу.
Метрах в пяти на корточках сидел второй парень. Перед ним на листе ДСП, прикрытом ветошью, покоилась зеркально-чёрная стела. По благородному блеску я предположил, что это гранит. Похожие плиты количеством около двух дюжин стояли неподалеку на сварном длинном стенде – каменный запас, о котором рассказывал Никита.
Стелу дополнительно освещала лампа, рядом бликовал фотопортрет пожилого мужчины в военно-морской форме. Абрис этого же лица находился на стеле: резкие, остро выцарапанные контуры.
Парень отложил в сторону свой инструмент – что-то вроде пучка стальных игл. Поднялся, тщательно пригладил взмокшие, песочного оттенка вихры. Среднего роста, худощавый, очень жилистый. С костлявым носом и круглыми, чуть навыкате, голубыми глазами. Лямки комбинезона спущены, на майке спереди проступила влажная полоса.
– Шервиц, отгадай загадку, – сказал Никита. – Весь в муке и хуй в руке!
Чернявый отряхнул бейсболкой запылённые штанины, промямлил:
– Глупости какие-то…
– Мельник дрочит, – благодушно подсказал Никита и засмеялся. Потом обратился ко второму парню: – Портрет Битюцким делаешь? Отдуплились они с эпитафией?
– Ага… Рожденье – не начало, смерть – не конец.
Возле железных ворот на поддонах лежали уже готовые изделия: плиты, кресты, тумбы и приземистые, похожие на парковые шахматы балясины для цоколей. Четверть помещения отделяла пластиковая штора. За ней виднелись кирпичная стена и двухъярусные нары.
– Братан младший, – представил меня Никита, когда Шервиц подошёл поздороваться. Перчатку он не снял, просто протянул липкое от пота, обросшее чёрным волосом предплечье. – В отличие от вас, пездюков, от армии Володька не косил, а честно отдал долг Родине. Сержант морской строительной пехоты! Так, братик?!
Я вымученно улыбнулся:
– Перестань, Никит… Я в стройбате служил. И считаю, что это личное дело каждого, косить или служить. Я, если б мог, тоже бы откосил.
– Хотя у вас же не Родина теперь, – балагурил Никита, – а нэнька-хуенька, блять…
Я не перебивал его, про себя негодуя, что все эти неуместные шуточки заранее настроят парней против меня.
– А где каталог? Покажите ему, чтоб человек понимал, что производим.
Отыскался отнюдь не типографский буклет, а старотипный, в цветастой обложке, альбом под фотографии размером десять на пятнадцать. Похожие стояли на полке у матери, куда она собирала взросление Прохора, отпуск в Турции…
Пока Никита несколько минут выспрашивал у Шервица о заказах, я быстро пролистал два десятка страниц. Там в целлофановых карманах хранился каталог памятников. Снимки отличало любительское качество. Почти везде на чёрной полировке отражалась белой звездой вспышка, и даже у лиц на овалах мерещились красные глаза. Оранжевые циферки внизу каждой фотографии подтвердили мою догадку, что снимали на плёночную мыльницу – в конце девяностых.
– Тринадцать вертикалочек, – Шервиц листал туда-обратно мятую страничку ежедневника. – Три дверцы, две льдинки, пять крестов, два купола, один нолик… Так… И шесть горизонталок, семейники: три книжки, три лифчика…
– Итого девятнадцать, – Никита достал телефон, принялся что-то вычислять.
– Ещё гранитная доска для Битюцких, – добавил гравировщик.
– Маловато… – досадливо цыкнул Никита. – И за вторую половину октября всего-то девять клиентов. Плохо работаем…
– Спасибо, шо так, – Шервиц безразлично пожал плечами.
– Ну да… – Никита поскрёб подбородок. – Сайт надо наконец нормальный замутить! И скидки предлагать, рассрочки всякие… Чуть не забыл! – Никита хлопнул себя по лбу. – Шервиц, чё за хуйня?! Крест испортили! Не своё – не жалко? Я просто из зарплаты один раз удержу у вас за порчу, блять, имущества!
– Да при чём тут своё – не своё! – звонко огрызнулся Шервиц. – Шо я могу сделать?! Порвалось, потому шо сделано из говна! Бетон распёр, она в углах и полопалась!
Шервиц наклонился, вытащил из-под стола форму:
– Вот литое оргстекло, толщина семь миллиметров. Ей полтора года почти, больше трёх сотен отливок сделано! И глянец сохранился!.. – он провел пальцем по зеркально-гладкому дну формы. А это… – Шервиц вышел в соседний зал, вернулся с треснувшим крестом, – абэцэ пластик в один миллиметр, – он демонстративно пошелестел надорванным краем. – Я предупреждал, шобы не брать…
– Шервиц, ты рамсы не путай, – строго сказал Никита. – Предупреждалка нашлась…
– Никит… – вмешался гравировщик. – Мы ж одну форму в другую ложим для прочности. Но оно реально как одноразовая посуда. И глянец быстро слазит. Нужно из стеклопластика заказать. А каждый раз покупать абэцэ реально никаких денег не хватит…
На голоса приковылял Роджер-Борхес. Никита от нечего делать напугал его хлопками и криками:
– Нахуй! Нахуй! Нахуй! – и кролик улепетнул куда-то под нары. – Ладно… – Никите уже наскучила игра в злого босса. – Братан мой будет здесь работать… Шервиц, введёшь его в курс дела: где, чё, куда. Понял?
– Понял, – буркнул Шервиц, глядя куда-то вбок.
Я испытывал ужасную неловкость, что брат устроил Шервицу при мне совершенно не обязательный разнос.
– Володь! – громко обратился Никита. – Ты присмотрись. Вопросы им задавай, не стесняйся. Ты здесь, можно сказать, начальство. Выйдем на два слова…
– Что я говорил! – заявил Никита, едва мы покинули гараж. – Сам видишь, какие они. Фима и Боба – два долбоёба… Ну, Дуда, он попроще, конечно, а Шервиц вечно берега теряет, – и двинулся с инспекцией к выставочным могилкам.
Фаргат заботливо полировал тряпочкой очередную плиту. Вначале мне показалось, что он напевает своё этническое, но это оказался российский блатнячок:
– Розы любят во-оду, пацаны свобо-оду…
– Фаргат, – недовольно сказал Никита, – давай пошустрее! И чтоб блестело, как у кота яйца!
– Будет сделано! – отозвался Фаргат и снова затянул: – Розы вянут на газонах, пацаны на зо-онах…
Я не понимал, зачем Никита выдернул меня из Рыбнинска. Бизнес у него, судя по озвученным Шервицем цифрам, переживал не лучшие дни. Однако ж позвал и даже заплатил аванс.
– Никит, – спросил я деликатным тоном, – продажи упали, да?
– Нормальные! – он бодро ответил. – Просто мёртвый сезон.
– В смысле?
– На кладбище, в принципе, всегда мёртвый сезон, хе-хе, – Никита покряхтел над шуткой, – но памятники ставят с мая по октябрь. СНиПы, блять, ГОСТы такие – в душе́ не ебу, не я придумал. В этом году осень тёплая была, без дождей, поэтому до середины октября работали. А продолжение банкета теперь только после майских праздников. Шервиц с Дудой щас заказы доделают и упиздуют на историческую родину горилки и сала!..
Никита, похохатывая, уселся в машину. Дверное стекло поползло вниз. Брат, дымя сигаретой, выставил наружу локоть.
– А я что?
– Ты останешься. Не хочется полностью на зиму производство сворачивать. Потому и позвал, чтоб ты за месяц-полтора врубился, чё Шервиц с бетоном химичит, гнида.
– А кто заказывать будет? – Я оглянулся на гараж. – Если не сезон?
– В смысле – кто? Люди, родственники. Мы же с кладбищем напрямую договариваемся. Там очередь на установку. Любые монтажные работы строго по графику. Первыми будут те клиенты, которые заказали раньше, то есть осенние.
Никита подмигнул на прощание, дал задний ход:
– Фаргат, – крикнул, – ворота закроешь?! – и выехал на улицу.
Фаргат по очереди прикрыл осиплые створки, скрепив их вместо засова гнутым гвоздём.
Я вернулся в мастерскую, и мы заново познакомились. Фамилия гравировщика была Дудченко (Никита укоротил её до “Дуды”), звался он Дмитрием, а Шервиц – Николаем.
– Шо бы тебе такого интересного показать?! – начал Шервиц голосом измождённого экскурсовода. – Перед нами вибрационный стол. Нужен для уплотнения бетонной смеси в форме… Дети маленькие в садике играют пасочками в песочнице. Вот берём форму, закрепляем, шобы она туда-сюда не мотылялась, заливаем раствор и включаем движок. Поверхность стола вибрирует, и от этого наш замес в форме уплотняется, из него выходит лишний возду