дную непростительную оплошность. Спросил у Шервица, что такое “литьевой мрамор”.
Он окинул меня хитрым взглядом:
– А зачем тебе?
– Интересно…
– С Алиной, шо ли, тесно пообщался? – спросил насмешливо.
– Вовсе нет! – чуть не закричал я. – С Никитой обсуждали! И вообще, тебе не насрать ли, Шервиц?! – сорвался на грубость.
– А-а-а… – спокойно потянул Шервиц. – С Никитой… Да ничем, в принципе, не отличается от бетонного производства. Просто в составе связующий компонент – не цемент, как у нас, а полиэфирная смола. А в остальном то же самое: смесь на основе мраморной крошки. Или любого другого наполнителя: кварца, гальки. Заполняется форма, потом на вибростол, и готово.
– Что за смола?
– Типа эпоксидки.
– А чем это лучше? Прочнее?
– Не, просто модная технология. Отливка вдвое легче бетонной.
– Это ж хорошо?
– Как сказать… Если делать столешницы для кухни. Но смысл памятника в том, шоб стоял тяжело, монументально, – Шервиц как мог изобразил устойчивость, расставив полусогнутые ноги на ширине плеч. – И, кроме того, непонятно, как материал себя поведёт со временем. Дожди, опять-таки, солнце, снег… – Шервиц снова расцвёл дрянной ухмылкой, от которой у меня сжались кулаки. – Точно с Никитой про мрамор говорил? Я шо-то сомневаюся…
Никита позвонил в пятницу во второй половине дня:
– Буду скоро. Жди во дворе… – чуть ли процедил сквозь зубы и, не дожидаясь моего “да”, отключился.
Я подумал, что если бы Никита о чём-то таком прознал, то, наверное, нагрянул бы в мастерскую без предупреждения. Но всё равно сделалось муторно. Отчаянные думы, как потревоженные летучие мыши, с писком кружили в гулкой моей голове.
Утром состоялась распалубка кенотафов. Один из дорожных обелисков – “комсомольский значок”, – оказывается, предназначался для моего полного тёзки и почти однофамильца: Кротова Владимира Сергеевича.
Дудченко это совпадение показалось забавным. Я для виду поулыбался, но пока слышался цокот скарпеля, выкрашивающего буква за буквой вечную память Владимиру Сергеевичу, испытывал непроходящие томление и беспокойство. А после неприветливого Никитиного звонка кенотаф погибшему в автокатастрофе Кротову окончательно представился мне дурным знаком, мистической чёрной меткой судьбы.
Приехал Никита. Понять, что у него на уме, было сложно. Он не выглядел злым или взбешённым. Может, чуть озабоченным. Из машины не вышел, и голос его, которым он бросил “Садись…” – показался мне остывшим, напрочь лишённым родственных ноток.
Сердце косо стукнуло в грудную кость, но я, стараясь держаться невозмутимо, уселся в кресло, захлопнул дверь. Спросил безучастным тоном:
– Куда?
– В город, – ответил Никита и так резко тронулся, что мой недавний обед взметнулся вверх по пищеводу.
В салоне плавал горклый дух табака. Я чуть приоткрыл окно, и уличный воздух засвистел холодком в открывшуюся щель. Начинало смеркаться. Вечереющее огромное небо было цвета Ледовитого океана – сизое, в мрачных свинцовых тучах.
Никита, словно услышав мои мысли, отозвался, ворочая недобрыми желваками:
– Люблю кладбище. Не конкретное, а вообще. Напоминает океан… Стоишь перед ним и понимаешь, что ты – никто, нахуй! В лучшем случае моряк или рыбак, да и то пока живой…
До самого центра Никита не обмолвился и словом. Какой-то скулящий бес всё подзуживал меня спросить: “Что-то не так, Никита? Скажи прямо!” – но я благоразумно сдерживался. Ведь не я затеял эту дурацкую молчанку.
По большому счёту, мне и не хотелось говорить или слушать. Ещё с раннего утра после душа у меня заложило левое ухо. Как ни прыгал я на одной ноге в надежде вытрясти затёкшую воду, легче не стало. Ковырял в ухе мизинцем, после пытался улучшить ситуацию спичкой, а сделал в итоге только хуже, точно дополнительно утрамбовал глухоту. Такое уже случалось со мной в первый год службы, я тогда отпросился в медпункт, и врачиха в два счёта вымыла мне серную пробку. Я решил, что если само не рассосётся за выходные, то с понедельника поищу поликлинику…
– Ну хорошо, – вдруг сказал Никита, будто принял решение. – Давай чё-нить сожрём, Володька. Ты как? – и впервые за вечер одарил подобием улыбки.
Я вдохнул и выдохнул, затем неспешно ответил:
– Я не голоден…
– Ну, посидишь за компанию тогда. У нас ещё часа полтора. Даже больше. Выйдем возле Гостинки…
При том что исторический центр Загорска всегда казался мне красивым, конкретно Гостиный Двор и его окрестности я недолюбливал. В старом кирпичном здании, напоминающем вокзал, расположился продовольственный рынок, избирательно пахнущий сырым мясом, а снаружи тянулись неопрятные ряды с палатками, где продавали всё сразу – еду, одежду, галантерею, электроприборы, стройматериалы, всевозможный печатный хлам. В конце рядов находился тупичок с двумя голубыми туалетными кабинками, очень похожими на католическую исповедальню. Двери в них были вечно открыты, а продавцы и покупатели совершенно друг друга не стеснялись. По другую сторону от рынка шумела площадь имени Ленина и одноимённая улица – вечно перегруженные рейсовыми автобусами из Москвы и местными маршрутками. А чуть поодаль от Гостиного на месте старого квартала высился новый торговый центр – респектабельный пятиэтажный айсберг с десятками вещевых и продуктовых магазинов, с многочисленными кафе, ресторанами и кинотеатром “Люксор”.
– Может, в “Макдоналдсе”? – наобум предложил я, заметив его жёлтую литеру. – Там кофе вроде нормальный, и не дорого…
– Ты чё?! – Никиту аж передёрнуло. – “Макдоналдс” под чеченами!
– В смысле?
– Сеть им принадлежит. Схавал гамбургер – считай тупо занёс бабла зверью! Ты этого хочешь? Поддерживать рублём ваххабитов?
– Нет, конечно, просто я не знал…
– Зато теперь знаешь! – Никита заехал на тротуар и припарковался возле магазина с вывеской “Автозапчасти”.
Чуть побарабанил пальцами по рулю:
– В “Ивушке” посидим. Место по-своему легендарное. Такой бандитский шалманчик с середины восьмидесятых. В прошлом, конечно. Но ты без меня туда всё равно не суйся…
– Да с чего я туда пойду? Я вообще никуда не хожу.
– И зря, кстати. Сидишь дома как сыч… Да расслабься ты уже! – брат с неожиданным добродушием пихнул меня в плечо. – Всё нормально! Это была небольшая проверка на прочность.
– В смысле?
– Тест-драйв на выдержку. Я ж, типа, забычил неизвестно на что, молчал всю дорогу. А ты не суетился и в окошко смотрел!..
С души точно камень свалился:
– Ну а что тут такого особенного?
– Ничего, – он согласился. – Но, к примеру, у Шервица, помню, случилась истерика через пару минут: “Шо не так?! Шо не так, Никита?”
Я подумал, что на самом деле не очень-то отличаюсь от Шервица даже словарным запасом. Но для Никиты лишь небрежно пожал плечами:
– Чего мне нервничать?
– Тоже верно… Ну, двинули? Это за углом, на Энгельса.
Обогнув кирпичный бок Гостиного Двора, мы свернули на ветхую одноэтажную улицу. Если верить табличке на доме, она называлась не Энгельса, а Монастырская – скорее всего, улицу недавно переименовали.
Уже стемнело, и редкие фонари вдоль приземистых домов сеяли неяркий оранжевый свет. Было довольно холодно, так что я накинул капюшон байковой толстовки, чтоб не задувало в уши.
– Имеются у меня некоторые сомнения, Володька… – сказал Никита. – Насчёт тебя…
Резкий порыв ветра завернул борт его бушлата. Никита запахнулся и прихватил его пуговицей. Я, памятуя, что лучше помалкивать, вопросительно глянул – дескать, какого толка сомнения?
– Тебе как в мастерской работается?
– Нормально… – ответил я. Затем спохватился, что это прозвучало не очень вежливо. – В смысле, хорошо всё, Никит, нравится.
– Тут замес назревает, – брат остановился, чтоб закурить. – Ты ж вроде как не при делах, а я, типа, несу ответственность за твоё благополучие. Бизнес с памятниками у нас чистый… Более-менее…
– Замес в каком смысле?
– В самом простом. Говоря языком криминальных сводок, – он криво улыбнулся, – конфликт профессиональных интересов. И вот я сомневаюсь: насколько тебе это нужно?
Я не совсем понял, кому Никита обращает свой в меру лукавый вопрос – себе или мне? Или он в очередной раз проверял меня на “пацанскую” прочность.
– А что придётся делать?
– Да ничего особенного… – он туманно ответил. – Я днём так загадал: послежу, как ты себя в ситуации поведёшь. Если б начал суетиться, я этот разговор даже не заводил бы. Но, поскольку ты не разочаровал меня… – брат померцал огоньком сигареты. – Короче, у нас “Похоронные войны”, часть вторая – “Империя наносит ответный удар”! Х-хе!.. Расклад, Володька, такой. Районное СМО, ну, то есть отделение судмедэкспертизы, находится на территории Первой городской больницы, в том же помещении, где и больничный морг, – пристроечка. Практически половина покойников Загорска проходит через них. Сразу за анатомичкой корпус детского отделения – заебись соседство, да? – Никита задорно оскалился. – А вот перед ней располагается гапоновское похоронное бюро “Элизиум”, а это ни много ни мало магаз, зал прощания, приватный холодильник. И звонят мне сегодня Мултанчик, а после Шелконогов, оба невменяемые. Потому что Гапон взял и перекрыл доступ к моргу и судмедэкспертизе! Ну, не то чтобы совсем перекрыл, просто денег хочет за проезд по его территории. И просит, я тебе скажу, нехило – по два косарика за транспортировку покойника в одну сторону: в морг или из морга. Речь, понятно, только о тех, что хоронятся через мултановский комбинат, а не “Элизиум”. Водилы послали Гапона в сраку, попробовали сунуться со стороны детского отделения, но тогда главврач Костычев и детский зав на дыбы встали. Тоже по-своему правы – лишнее, чтоб детишки из окошек на катафалки смотрели. Снова пошли ломиться через шлагбаум, а Гапон подогнал ЧОП для охраны. Водиле комбинатовскому пиздянок дали. Понимаешь, что происходит?..
– Ну да, – я покивал. – Отпиздили водилу…