Пришёл в себя лежащим на снегу. Рот был полон крови и тёплого мяса, которое на поверку оказалось моим собственным языком. Искажённым, словно в перевёрнутом бинокле, восприятием я увидел, как далёкий Никита присел на корточки. Подвигал мою голову за подбородок, убедился, что я в сознании.
Дико ныли лицевые кости, дёсны. Во рту плавал омерзительный сладковатый привкус, словно я наглотался марганцовки. Зрение сфокусировалось и настроилось. Я попытался что-то сказать, выдул пузыри кровавой слюны.
– Вот и всё, Володька, – произнёс Никита. Расстегнул на мне бомбер и вытащил из потайного кармана свой подарок – алюминиевый футляр. Я потянулся было за ним, но брат уже отдалился. С высоты роста равнодушно поглядел вниз.
И в этот момент я понял, для чего ему понадобились мои биологические часы. Никита определённо не шутил, когда назвал меня “покойным братом”.
Времени на раздумья не оставалось. Я сплюнул мешавшую отдышаться кровь. Нащупал под ладонью что-то холодное и гладкое, машинально стиснул в кулаке. Затем, как был в положении лёжа, врезал Никите двумя ногами. Целил в пах, но прогадал с дистанцией и попал по коленям. Никита от неожиданности хыкнул и попятился, теряя равновесие.
Я подскочил и, не давая Никите опомниться, нанёс утяжелённым кулаком подряд два размашистых удара – один пришёлся на хрупнувшую переносицу. Никита взревел, залепил хук свободной рукой, но, по счастью, угодил в моё поднятое плечо.
Футляр отлетел в сторону. Я рванулся к нему. От Никитиной подсечки растянулся на снегу. Еле догадался разжать занемевший кулак, оттуда выпала обычная пальчиковая батарейка, так выручившая меня. Я цепко сжал футляр, но проклятый выскользнул, словно мокрый брусок мыла, и ускакал под переднее колесо “мазды”, где валялась упавшая монтировка.
Удар кроссовкой по рёбрам подбросил меня. Я едва успел сгруппироваться и развернуться. Никита, урча от ярости, налетел. Я умудрился подставить локоть, кое-как увернулся от пикирующего кулака, в ответ двинул сам – более удачно, потому что Никита дёрнул головой и отшатнулся.
Мы отпрянули друг от друга, замерли. Никита стоял в нескольких шагах и шумно сопел кровоточащим носом. С каждым жарким выдохом из его ноздрей вместе с клубами пара вытекали алые струйки, медленно заливающие рот и слипшуюся бородку.
Я принял боксёрскую стойку, вид которой вызвал у Никиты презрительную усмешку. Мы несколько секунд перетаптывались друг напротив друга. Случайная передышка оказалась очень кстати, потому что меня ещё сильно мутило от недавнего сотрясения. Странно было слышать одышливое дыхание Никиты, но, возможно, устал он не от драки. Я вдруг подумал, что брату отнюдь не легко даётся показное равнодушие.
Никита больше не пёр нахрапом, а расчётливо кружил, то и дело метал кулаки, провоцируя ложными выпадами. Он слегка прихрамывал, из чего я понял, что коленям его тоже досталось. Я старательно удерживал дистанцию, чуть что, выбрасывал вперёд ногу, заставляя Никиту отступать. Мне уже показалось, что я вполне освоился с новой Никитиной тактикой. Я даже ощупал языком шатающиеся зубы. По-быстрому огляделся. Алина стояла, прислонившись к забору, и бесчувственно наблюдала за нашим поединком.
Я не сразу обратил внимание, что мы сделали полукруг, и если раньше я прикрывал мои часы спиной, то теперь к ним ближе находился Никита. Раньше, чем я разгадал этот простейший манёвр, брат метнулся к колесу, где тускло поблёскивал алюминиевый бок футляра.
Я с ужасом понял, что секунду назад проиграл поединок и жизнь. Время превратилось в замедленный кошмар. Никитина ладонь накрыла футляр. Одновременно он снайперски лягнул меня в солнечное сплетение, так что я с перебитым дыханием повалился на него, соскользнул по задравшейся кожаной куртке. Не вполне понимая, что делаю, на каком-то инстинкте я ухватился за ремень его барсетки, дёрнул. Пластиковая защёлка расцепилась, и я с добычей отвалился в сторону. Поднялся, отбежал подальше.
Никита распрямился, повернулся. В одной руке у него был мой футляр, в другой – монтировка. Пренебрежительную, ликующую ухмылку постепенно сменила оторопь, а затем выражение дичайшей досады.
Я рывком расстегнул змейку барсетки. Никитин футляр нашёлся не сразу. Я даже перетрухнул, есть ли он там вообще. Вытащил и показал Никите. Он сплюнул кровью, решительно вскинул монтировку. Я же выставил футляр перед собой, отщёлкнул крышку. Выглядело так, будто я готовлю к бою гранату.
– Пальцами циферблат раздавлю, – пообещал я. – Поверь, сил хватит…
Ситуация по всем меркам была патовая. Никита долго сверлил меня остервенелым взглядом, вдруг в каком-то исступлении швырнул монтировкой, гулко лязгнувшей о прутья забора.
Затем Никиту точно прорвало:
– Выпиздыш собачий! Я тебя в дом привёл! Работу гондону дал, деньги! А ты!.. – он задохнулся гневом.
– Прости, – покаянно проговорил я. – Ты прав. Я очень виноват. А деньги я верну, если тебе так станет легче…
– Какие деньги, шакал еба́ный?! – проорал Никита. – Ты мне не брат!..
От этих непоправимых слов в груди заворочалась мясорубка.
– Никит, – терпеливо попросил я. – Завтра я навсегда уеду. А она, – оглянулся на прижавшуюся к забору Алину, – пусть поступит как захочет.
Никита долго, напряжённо дышал. Двинулся было, но я остановил его:
– Не подходи ближе. Давай так. Сначала отпустим Алину. Договорились?
Никита насупленно слушал.
– А потом ты мне кинешь мой футляр, а я тебе твой. И на этом всё закончим. Мне правда очень жаль…
– Ладно, – выговорил после недолгого раздумья Никита. – Обменяемся. Только напрасно ты, – он почти брезгливо кивнул на Алину, – за неё беспокоишься. Я её не трону.
– Мне так спокойнее будет.
– Спокойнее, значит… – и вдруг заявил мстительно: – А вот ты в курсе, к примеру, в чьей хате живёшь?
– Никита, прекрати! – взвизгнула Алина. Даже притопнула сапожком. Пока мы переговаривались, она переместилась к машине. – Это низко!
– Да мне похуй: низко, высоко! – ощерился Никита. – Пусть знает!.. Это, Володька, её хата! Ну, не конкретно Алинкина, а может, бабкина. Мёртвая-мёртвая, а выгоды своей не упустит!
Не могу сказать, что новость как-то потрясла меня. Ну, подумаешь, сдала родственнику своего мужчины пустующую квартиру. Обычный, бытовой прагматизм.
– Дурак ты, – презрительно бросила Алина Никите.
– Ебало завали! – он огрызнулся. Как ни странно, брат снова выглядел спокойным, но уже без прежнего фатализма.
Я повернул голову на шум мотора – это Алина уселась в машину.
– На счёт три, – предложил Никита, – ты кидаешь мне, я тебе. И расходимся.
Он даже улыбнулся, но именно улыбка эта почему-то насторожила. Что-то неуловимо тревожное и злое полыхнуло в его прищуренных глазах – словно пронесли мимо нехорошую свечу. Как несколько месяцев назад, когда мы снова встретились у отца после долгого перерыва и сцепились в пожатии…
– Раз!.. – крикнул Никита, помахивая рукой. – Два!.. Три!.. – метнул футляр из нижнего положения. Тот серебристо кувыркнулся в воздухе, мне даже пришлось чуть подпрыгнуть, чтобы поймать его. Но при этом я почему-то не бросил Никите его футляр, хотя собирался. В последний момент решил перестраховаться.
А Никита уже нёсся с рёвом:
– Ах ты ж, сука! – врезался с разгону, так что футляры разлетелись в стороны как невестины букеты, а сам я распластался на снегу. – Наебать хотел, гнида?!
Я перевернулся, чтобы подняться, но Никита обрушился сверху, приложил коленом в хрустнувший позвоночник. Последовавший за этим удар по затылку впечатал меня в промёрзшую землю. Я треснулся всем лицом сразу – передними зубами, сыгравшими Щелкунчика, подбородком, носом, лбом…
Секунду спустя Никитина рука, похожая на мускулистый, удушливый крюк, сдавила шею, задрала голову.
Кровь вперемешку со снегом залепила глаза, но я разглядел Алину. Она стояла метрах в пяти, в руке её была монтировка. Вдруг взмахнула, обрушила на что-то. Раздался сочный хруст, словно бы раздавили железную скорлупу. Повторила. Мы все трое замерли.
И тут рука Никиты, словно разрубленная пополам анаконда, медленно ослабила хватку. Колено перестало прижимать меня к земле. Сквозь пелену я видел, как Никита на заплетающихся ногах проковылял вперёд, наклонился и что-то поднял…
Брат держал бездыханные часы за стальной ремешок. Не в силах смотреть на этот кошмар, я спрятал лицо в розовый от крови снег. Он уже не был холодным, наоборот, от него исходило приятное, тающее тепло, а мой отпечаток казался удобным, точно посмертная маска.
Я слушал, как скрипят удаляющиеся шаги Никиты. Потом надо мной прозвучал утомлённый Алинин голос:
– Долго собираешься лежать?
Я ломано, как марионетка, поднялся.
– Пиздец, – констатировала Алина. – Тебя в травмпункт везти надо!
Подумалось, надо хотя бы сымитировать эдакое безоглядное мужество. К губе будто прилип кусочек ореховой скорлупы. Я сплюнул, чувствуя тянущую боль в передних зубах, словно бы после кипяточку хлебнул ледяной воды. Вдруг оцарапал язык о неожиданно острую кромку зуба. Провёл по ней пальцем.
– Выбил, что ли? – прищурилась Алина. – А ну, покажи… Не, просто отломился кусок. Не переживай, нарастить не проблема.
– Я и не переживаю…
– Держи, – она протянула мне футляр. – И съёбываем отсюда, пока Никита не опомнился. Идти сам можешь?
– Могу…
Сели в машину. Тронулись. Несколько минут я наблюдал раскинувшуюся на половину лобового стекла трещину. Она напоминала паутину, навстречу которой я несусь, трепеща комариными крылышками…
Как и предостерегал шутоватый бродяга в школьной форме: “Поскользнулся на пизде”.
Но моё биологическое время всё ещё продолжалось, а вот Никитино подошло к концу.
Что-то случилось со зрением. Может, линзы слетели или же их затянуло под веки. Появилась другая, искажённая резкость, будто я смотрел на мир через какую-то жидкую лупу. Вдруг моргнул – и мир потерял фокус. С удивлением понял, что это слёзы катятся по щекам: “Никита…”