– Володя, мне лестно, что ты не мямлишь, а конкретно предлагаешь семью и заботу. Похвально, что с юных лет у тебя высокий уровнь моральной ответственности…
Это больше напоминало не увертюру согласия, а прелюдию к вежливому отказу. В груди заныла, засвистела тоскливая пустота.
– Но при этом твоя ответственность находится в крайне незрелом состоянии. Вот как ты, мой дорогой романтик, планируешь нашу жизнь в Москве? На что мы там будем жить?
– Работать пойду.
– Куда и кем? – спросила насмешливо. – Охранником, ночным сторожем, курьером? Разносчиком пиццы и заразы?
– Выучусь на машиниста метро, – пролепетал я. – У них зарплата шестьдесят тысяч…
– Надо же… А пока ты будешь учиться, на какие шиши снимать квартиру? Со мной ведь жить непросто. Я грустно устроенная девочка. Ты погрязнешь в болоте моего вечного уныния. Кроме того, мне необходим комфорт. Уже через неделю проживания где-нибудь в Хуево-Кукуево, а другого места с тобой не светит, я тебя с костями сожру! Ты это хоть понимаешь?
– Поэтому я и предложил сначала поехать в Рыбнинск.
– Замечательно! И проживать в одной квартире с твоей бабушкой, я так понимаю? Или с отцом?
– Необязательно, – сказал я, пламенея щеками, – там аренда дешёвая.
– И соответствующие заработки!
Мне почему-то было стыдно, хотя по факту я не сделал ничего безнадёжно глупого. Просто последовал совету киношного коротышки – внёс определённость. Я и сам уже осознал всю обескураживающую Алинину правоту и хотел только одного – чтобы побыстрее закончился этот унизительный разговор. В мыслях я набивал вещами сумку, спешил на вокзал, отчаливал в Москву ближайшей электричкой, а оттуда плацкартом домой.
– Я, разумеется, оценила неосмотрительную щедрость твоей натуры, – Алина выразительно кивнула на колечко. – Но при этом нам нужно ещё поменять стекло в машине! И зуб тебе надо сделать. Нельзя щербатым ходить. И на всё нужны деньги. Которых у тебя нет…
Сначала мне показалось, что я ослышался. Но Алина определённо сказала – “нам”.
Отважился и поднял наконец глаза на Алину. Она улыбалась:
– Поэтому предлагаю не совершать резких телодвижений и остаться в Загорске. Это всё-таки мой город. Тут есть и жильё, и работа. И я всё равно добьюсь своего, открою похоронный дом. Ты готов мне в этом помогать?
Перехватило дыхание. Похоже, карликовый толстяк из бунгало не подвёл. Это не было, конечно, безоговорочным “да”, но и не являлось категоричным “нет”.
– Готов! – сказал я. – Только я же пообещал Никите, что уеду. А сам уже почти неделю тут сижу.
– Тебе не похуй, что ты кому-то пообещал?! Ты за два месяца приобрёл здесь знакомства с влиятельными людьми. Тот же Мултановский далеко не последний человек в местной похоронке. Он тебе, между прочим, обязан.
– Я дал слово! Меня и так совесть мучит!
– Володя, ты замуж зовёшь или истерики по поводу Никиты закатываешь?..
Но мы не поссорились. Алина благосклонно приняла колечко и осталась на ночь. Мы лежали, она змеино нашёптывала мне:
– Вот объясни, с чего ты решил, что Никита к тебе хорошо относился?
Я задумался:
– Он много рассказывал о детстве, о каких-то тайных переживаниях. Такое только близким говорят.
Алина театрально закатила глаза:
– Не обольщайся насчёт Никиты. Ты ему нахер не был нужен. Только разобраться насчёт бетона. Он тебе вообще, если хочешь знать, дико завидовал. Ревновал к отцу. А ты будто слепой! Не замечал простейших вещей.
– Да чего ему ревновать-то? – я удивился.
– Ну как чего? Отец развёлся с его матерью…
– Так он и с моей разошёлся.
– Не скажи, разница большая! Ты всё-таки в полной семье воспитывался, и после развода у вас связь не прерывалась. Вы постоянно общались, а Никита – от случая к случаю. Он тебя и на работу взял, чтоб самоутвердиться – дескать, я вырос один, всего сам добился и теперь помогаю моему бестолковому младшему брату…
– Он не тронул мои часы, – привёл я самый железный аргумент. – Хотя мог бы…
Алина тихонько засмеялась:
– У меня реально ощущение, что я нахожусь в каком-то эпизоде из Тарантино – очередной наворот истории с часами. Я тебе объясню, почему он их не разбил. Вовсе не из сострадания. Твой любимый Шопенгауэр, – она хитро прищурилась, – когда-то сказал, что в минуту смерти эгоизм претерпевает полное крушение. Проще говоря, в Никите взял и исчез тот, кто собирался разбить твои часы.
– Ага! – с горьким торжеством воскликнул я. – Значит, ты полагаешь, что он умер?
– Просто допускаю, что Никита такой же мнительный идиот, как и ты!
– И вот что теперь с ним? Телефон выключен. Где он может быть?
– Если честно, понятия не имею. Но знаю одно: он сейчас не в Загорске. Возможно, рванул поближе к материнской утробе – в Красноармейск. Или же в Курск. Там у него проживают бывшая гражданская жена и сын с каким-то физическим отклонением.
– Сын? – я открыл рот от удивления. – А что с ним не так, чем болен?
Пожала плечами:
– Этого Никита не уточнял. Рассчитывал, наверное, однажды со мной заиметь здоровое потомство.
– Я ничего не знал про его бывшую семью, – выговорил я потрясённо.
Алина повела бровью:
– Ну, ещё один штришок про его безмерную с тобой откровенность. Никита рассказывал ровно то, что вызывало иллюзию доверительности. Он тебя быстро раскусил и пользовался. Всё ж таки опытный делец. Научился разбираться в людях, когда торговал куртками из кожи молодого дермантина.
Вкрадчиво помолчала для пущего эффекта:
– Не подумай, что я тебя настраиваю против брата. Он по-своему яркая личность. Сильный, смелый, злой. Начал, конечно, чуток сдавать. Понимаешь, о чём я, – рука её хищно скользнув вниз, обхватила меня. – Поэтому и комплексы, что эх, раз, через раз, и совсем не много раз!..
После злобного грудного смешка продолжила:
– Эти пресловутые биологические часы, безусловно, структурировали его жизнь. Вот представь себе, что в циферблате чёрные полосочки, границы, между секундами, минутами, часами разом осыпались. Получился белый круг безвременья – бытие-в-смерти. Можно сказать, что Никита находится сейчас там.
– Типа, умер?
– Вот заладил! Тебе ведь знакомо слово “инициация”?
– Ну, так, примерно, – привычно слукавил я. – В общих чертах.
– Грубо говоря, это обряд, ритуал, мистерия или особое событие, в результате которого с участником происходит духовная трансмутация. Объясню на доступном примере. Ты же служил в армии. У вас была своя внеуставная иерархия: ду́хи, черпаки, деды, дембеля. Так?
Я кивнул:
– От срока службы зависит.
– Не только. Мало ведь просто отслужить год, нужно, чтобы старослужащие тебя посвятили, а точнее, инициировали в новый статус. Я читала, там целые спектакли проводятся в казармах – с ударами ремня, с песнями…
– У нас не было такого. Начальство боролось с дедовщиной.
– Ну, и очень жаль, что не было, – Алина сморщила нос. – Традиции разрушать нельзя. Но суть ты понял. Если стал дедом, уже не можешь быть черпаком. Когда умирает черпак, рождается дед. И это необратимо. Вот и с Никитой произошло нечто вроде насильственного перехода из одного состояния в другое. Хотя, как водится, есть нюанс. Хочешь знать какой? – тон, которым это было произнесено, не обещал ничего утешительного.
– И какой же?
– Не обязательно, что она свершается, эта пресловутая трансмутация. В результате инициации тебе как бы предоставляют возможность измениться, а вот сможешь ли ты этим воспользоваться – это другой вопрос. Поэтому я не уверена, что Никита преобразился, родился для нового состояния. Но всякая инициация, как пел Олег Митяев, маленькая смерть. И в этом смысле Никита умер…
– Митяев про лето пел, – вздохнул я. – Что это маленькая жизнь.
Сразу вспомнилось, как Никита совсем недавно шутил, что среда – маленькая пятница. В сердце привычно воткнулась тупая игла раскаяния, но прежней боли я не почувствовал. Алинины заклинания снова погрузили меня в сладкий гипноз вожделения и покорности.
– Володя, мы сделали в итоге доброе дело, избавили Никиту от бессмысленной обузы.
– Какой?
– От иллюзии времени! Завтра для него никогда не наступит. Оно в принципе ни для кого не наступит, потому что категории “завтра” не существует. Есть только вечно длящееся “сейчас”. Мы ведь уже говорили с тобой об этом. Кажется, у Еврипида была фраза, что жить – это значит умереть, а умереть – жить. Никита теперь такой же, как и я. Он проснулся в смерть, а однажды проснёшься и ты… Ещё есть вопросы? Нет? Тогда спрошу я.
Она склонилась и вдруг лизнула меня в сосок. От ласковой неожиданности защекотало в нёбе, будто я ртом поймал мотылька.
– Так ты со мной? – вдруг спросила.
Это был мой вопрос, но почему-то его задала она.
– С кем я ещё могу быть? С тобой.
Алина удовлетворённо кивнула:
– Значит, тебе нужно что-то решать с новой работой. Позвони-ка завтра Мултановскому, думаю, он не откажет – ты же у них в почёте…
Телефонного номера Мултановского я не знал. Для начала попытался отыскать в интернете какую-нибудь информацию о Загорском специализированном комбинате ритуальных услуг. Отдельного сайта, понятно, не было, но почти сразу нашлась страничка с перечнем городских служб. Там среди прочего попались телефоны комбината – круглосуточной справочной службы и салона-магазина.
Звонить напрямую в справочную я не решился чисто из суеверных соображений. По этому номеру опечаленные люди заказывали похороны близких, а я очень переживал за состояние Никиты.
Я вспомнил о визитке Чернакова, которую тот сунул мне ещё в нашу первую встречу – прямоугольник с нелепым шарообразным “гробусом”, будто для почившего Колобка.
И формальный повод для звонка сразу отыскался: поздравить с прошедшим Новым годом и Рождеством.
Наступил понедельник. Я дождался одиннадцати утра, чтобы не побеспокоить Чернакова ранним звонком – вдруг человек отдыхает, отсыпается после пьянок. На визитке были городской номер и отдельно мобильный генерального директора.