– На “белуге” такие же штрипки бесячьи? – он впервые за наш разговор улыбнулся без ехидства.
– Такие же… – подтвердил я. – А ты тоже, получается, копал?
– Не… Первый год в депо работал, а со второго на водозаборном узле сидел. Пятнадцать кэмэ от всех частей и начальства. Раз в неделю машина привозила сухпай. Прикинь, за год ни одного командирского ебла не видел, до конца службы ходил в гражданке и в тапочках.
– Повезло, – искренне сказал я.
– По телевизору говорили, упразднить хотят стройбат. Типа устаревший род войск.
– Да не, вряд ли, – я засомневался. – А кто ж им за копейки тогда строить будет?
– Гражданские, кто. Только уже по контракту и за нормальные бабки.
Чувствовалось, что отношение Юры ко мне поменялось в лучшую сторону. Взгляд стал проще и спокойней.
– А ты сколько здесь работаешь? – спросил я.
– Конкретно на загорском двенадцать лет будет. А до того в Москве копал на Хованском. Но недолго, всего год.
– А чего ушёл?
– Да порядка там нет! – сказал он хмуро. – Дирекция чурбанов набирала, азиатов. А они чисто как обезьянки. Беспокойные – мечутся, визжат, обнимаются, только, сука, блох друг у дружки не ищут! – презрительно покачал головой. – Разве можно, чтоб какие-то зверьки русских людей хоронили?
– Много вообще закопал народу?
– Не считал. Тыщи три, а может, и больше…
– Охренеть, – цифра и правда впечатляла. – И как оно?
– Нормально, – лаконично ответил Юра.
– Типа призвание?
– Какое призвание?! – он поморщился. – Просто вывожу это без последствий для психики. Не побухиваю, как некоторые, не пропускаю через себя. Короче, философски отношусь ко всему, блять…
Он подошёл к мусорному баку, тщательно затушил окурок, размазывая пепел по железному борту.
– Пойдём, – сказал. – С одиннадцати уже хороним. А мне тебя ещё, – он смачно цыкнул, – проинструктировать надо!.. А с лицом чё? – спросил с понимающей ухмылкой. – Упал?
– Да на тренировке прилетело, – соврал я.
– Бокс?
– Типа того, да…
Сразу за котельной находилась бытовка землекопов. Основательная, как на коммерческих строительных объектах, – не меньше восьми метров, из оцинкованного листа, на пескоблочном фундаменте, с тремя окошками и разведёнными по краям входами. Швеллерный каркас, рамы, двери и порожки ярко-синего цвета придавали ей почти нарядный вид. Я живал в таких помещениях, в принципе, комфортных, но душноватых. Из-за обилия пластика во внутренней отделке и стеклопакетов на подоконниках поутру собирались целые лужи конденсата.
Стены и потолок в тесной прихожей были обшиты белыми панелями ПВХ, а пол выстелен сосновой доской, потемневшей и изрядно затоптанной. Стоял талый запах подкисшей обуви. Как напирающая друг на друга толпа зевак, на вешалке сгрудились вперемешку ватники и бушлаты, у одного из рукава почти выпала чёрная вязаная шапочка, а под ней валялась похожая на дохлого голубя строительная рукавица.
За дверью смотрели фильм “Труффальдино из Бергамо”.
– Как вам только не лень!.. – пел голосом Боярского Труффальдино. – В этот солнечный день!.. В жаркий, солнечный день!.. Играть со сме-е-ертью?!
Помню, матери очень нравилась эта музыкальная комедия. Я тоже не раз её смотрел и поэтому на слух признал начальный эпизод, в котором Райкин, как Чарли Чаплин, нарезает круги по опушке, одновременно улепётывая от разбойников и сражаясь с ними.
– Дьявол то-о-олько и ждёт!.. Кто из нас попадёт!.. Как индюк попадёт на этот ве-е-ертел!..
И песенка, и обстановка, и запахи – всё было знакомым, почти родным. Мне сделалось уютно.
Вытерев подошвы о закаменевшую тряпку, Юра пристроился на порожке, затем снял сапоги и поставил на полочку для обуви.
– Всегда разуваться, – предупредил, – чтобы ничего с кладбища в комнату не заносить…
Я последовал его примеру и скинул кроссовки, после чего мы в носках прошли в комнату.
– Ну, что ж, давай, давай, поближе, толстый! – задорной хрипотцой выводил Боярский.
По маленькому экрану телевизора мельтешил, корча рожи, Райкин:
– Таким приёмом заколоть меня не просто!..
Рядом с телевизором на лакированной крышке низенького безногого шкафчика уместились в ряд микроволновка, плитка на одну конфорку и электрический чайник. Нижний отсек шкафа со снятой дверцей вмещал миниатюрный холодильник.
У стены на диванчике безмятежно дрых босой человек в одежде, положив всклокоченную голову на подушку без наволочки. Ухо у спящего было воспалённо-малиновым, а стоптанная до белизны пятка казалась глиняной. Работающий телевизор ему совершенно не мешал.
В диван упирался низенький и длинный, как лавка, топчан. На обеденном столе из ржаной буханки торчал кухонный нож, стояли плошки “Доширака” с ложками и склянка кабачковой икры.
В комнате пахло табачным перегаром с оттенками пивного, а его предполагаемый источник мурлыкал в кресле, покачивая в такт песне ступнёй в шерстяном носке. Рядом с чёрным сланцем, похожим на какое-то земноводное существо, голубела жестянка “Балтики”.
Юра выразительно кашлянул. Кресло сразу заскрипело. Из него сначала выглянул, а затем целиком поднялся худощавый мужик. Я не смог определить, сколько ему лет – шестьдесят или сорок. Лицо было морщинистым и измождённым, но при этом лучилось внутренней гармонией, словно у китайского монаха. Редкие, пучками, волосы и борода могли быть как седыми, так и просто выцветшими. Одет он был в синие спортивные штаны и растянутый, в орнаментальных ромбах свитер на змейке.
Мужик расплылся в дырявой улыбке, потыкал большим пальцем в телевизор:
– Какой всё-таки Константин Аркадьевич Райкин артист великолепный! – пытаясь при этом попасть ногой в ускользающий сланец. – И поёт, и пляшет, и…
Юра потянул носом воздух:
– Штыняет хуже, чем в бомжатнике!
Мужик глубоко вздохнул, будто признал вину, а затем оживлённо подмигнул мне:
– Кто веселил народ в Советском Союзе? Райкин-отец, Райкин-сын и…
– Райкин Святой Дух, – поломал шутку Юра.
– Кх-хе-е! – хрипнул смешком мужик. – Райкин муж!.. Ну, Горбачёв, Михаил Сергеевич! Райкин муж! Муж Раисы Максимовны Горбачёвой.
– Оборжаться, блять, – процедил Юра. – Дядь Жора, а ты, оказывается, Адриано Петросяно! Я сколько раз просил не курить тут?!
Выцветший аж попятился.
– Никто и не курит! Это из лёгких, – он постучал по костлявой груди, – надышали. А курить исключительно на двор ходим.
– Проветривать, значит, надо! – Юра, сгоняя брови в кучу, перевёл взгляд на спящего. – А Сурен тут ночевал, что ли?
– Ну а как иначе, Юрочка? – сердобольно спросил дядя Жора. – Он же вчера до ночи с могилкой провозился, а маршрутки уже не ходили.
– Меньше бухать! – жёстко отрезал Юра. – И сразу сил прибавится!
– Целиком и полностью согласен! – с чувством воскликнул дядя Жора. – Но вчера на плиту опять налетели эту треклятую! Я сам Суренчику помогал, час долбили, пока расколотили!..
– Дядь Жора, я тебя выгоню отсюда, – сказал Юра, присаживаясь на стул. – Превратил рабочее помещение в цыганский притон!
– Ла-ла-ла-лай, – дядя Жора как-то очень естественно отвлёкся и подпел запрыгнувшему на запятки господской кареты Труффальдино. – Ла-лай-ла-ла…
– Как с водой поговорил! Спросил, блять, у ясеня! – Юра цапнул со стола пульт, вытянул руку, словно прицеливался из дуэльного пистолета. Телевизор выключился.
От навалившейся тишины неожиданно проснулся Сурен. Голова его оторвалась от подушки, он с испугом обернулся:
– Одыннадцать?!
– Нет, – успокоил его дядя Жора. – Десяти нет ещё.
– Уф-ф!.. Думал, проспал! – воскликнул Сурен. В речи его отчётливо слышался сокрушительный мандариновый акцент. Увидев Юру, он смутился и пригладил растрёпанные завитки. Затем похлопал на меня глазами: – Здрастэ…
Смуглому лысеющему Сурену навскидку было хорошо за сорок. На худом с тёмными подглазьями лице выделялись крутой бараний лоб, косматые брови и длинный с кавказской горбинкой нос. Впалые щёки поросли щетинистой проседью.
– Сурик, – с напускной усталостью сказал Юра, – здесь ведь не ночлежка.
Тот покаянно кивнул. Встал и, подвернув ступни, словно боялся наследить, косолапо проковылял через комнату к двери, где на подстеленной газете стояли его ботинки. Под футболкой на чуть сутулой спине ходуном ходили острые лопатки, похожие на обрубки крыльев. Тощие, жилистые руки с натруженными картофельного цвета ладонями производили впечатление предельно выносливых.
Сурен примостился на краешек табурета возле вешалки, вытащил носки из ботинок:
– Плыта опять попался… – оправдывался. Подумал и грустно добавил. – Бы-лять…
– Это какой участок? – Юра подошёл к двери, на которой был прикноплен лист с расписанием. На вколоченном повыше гвоздике болталась на шнурке шариковая ручка.
– Да трыцать щистой! Как в прощлый раз. Можищь проверить, там до сих пор слытки лежат, я их в сторону оставил…
– Что лежит, не понял?
– Слытки! Слыт-ки! – проговорил Сурен, ожесточённо артикулируя. – Куски! – вспомнил слово.
– Золота, надеюсь?
– Бэтона! Бэтона!..
– Ну да, тридцать шестой участок, – Юра приставил палец. – Умерший… Фио Паскевич А.В. Заказчик Паскевич Д.А. Похороны сегодня на одиннадцать тридцать…
– А в битовка, – печально продолжал Сурен, – потому что Альчик не любит, когда я домой совсем поздно, ругается на меня, вигоняет, что я пьяный.
– Какой, блять, мальчик, что ты несёшь? – ехидно поинтересовался Юра.
– Да нэ малчик! – воскликнул с искренней обидой Сурен. – Ал-ло-очи-ка-а! Алла моя!
Юра нарочито, с дрянными нотками, засмеялся, и я понял, что всё он прекрасно расслышал, просто хотел подразнить.
Хлопнула входная дверь. Через несколько секунд в комнату почти ввалился парень в кожаной куртке на овечьем меху и камуфляжных штанах, с подсохшими следами земли на коленях.
– Виктор, ёпт! – начальственным криком остановил его Юра. – Куда в гадах?!