Так он резонёрствовал, а я гонял по скулам злые желваки, потому что не понял, кого это Юра в последний момент назвал хоббитом – меня или болтливого колдыря дядю Жору?
– Профессиональная одежда у нас появилась. Вот всё, что надето, – дядя Жора прошёлся по своим бушлату и штанам, – Юрочкина заслуга, он стал заказывать. И за счёт предприятия. Поэтому просто стыдно его подводить!..
Судя по каптёрке, сокращённые озеленители были мужиками хозяйственными и очень аккуратными. Да и саму пристройку сделали с умом, чтоб использовать отопительный ресурс какой-то внешней трубы.
В тёплом и сухом помещеньице всё было прочно и основательно – полки, шкафчики, подставки. Такой же педантичный порядок царил в гараже у Тупицына. В самый первый год нашего знакомства, когда он пытался со мной поладить, я часто помогал ему там, что-то красил, выпиливал, покрывал лаком. Олег Фёдорович хвалил меня, а потом украдкой, чтобы не обидеть, всё переделывал заново.
Инструментов у озеленителей хранилось изрядно – садовые ножницы, грабли, тяпки, четыре больших оцинкованных лейки, пара ручных буров, коса. Похожие на спящих змей, лежали поливочные шланги. На крючках висели несколько пил и ножовок. Была пара топориков разного калибра – побольше и поменьше. Топорища на обоих сидели крепко, и я между делом тихонько присвоил один – пригодится.
– Забрал Ванечка ту лопату, – сокрушённо сказал дядя Жора. – Или кто-то из наших уже спёр. Хорошая была… Только монстрик этот остался, – он ткнул пальцем в угол, где стояли мётлы, ухоженные, как реквизит из фильма про Гарри Поттера.
Немудрено, что я не заметил её. Она, притаившись за мётлами, не лезла на глаза. Я взял лопату в руки и осмотрел.
Самоделка была занятной. Тяжёлая. Похоже, черенок для неё сняли со старой заслуженной лопаты и приспособили к самопальному штыку. Особо меня умилило, что в сантиметрах десяти от ручки было выжжено имя “Маша” – угловатым детским шрифтом. Штык выглядел ещё примечательней. Его отковали из двух полос металла, и середина была сварочным швом, тщательно заполированным болгаркой. Сварили пластины под углом, так что лопата при необходимости могла выполнить функции совковой. На коротковатые наступы с боков наварили штыри из арматуры.
Честно говоря, занятный самопал больше напоминал оружие апокалиптических войн – какую-то строительную алебарду, гибрид лопаты, меча и топора. Я щёлкнул по штыку, и тусклый полированный металл, точно камертон, издал чистый мелодичный звук. В отбивке молотком, а тем более в заточке штык явно не нуждался – режущая кромка считалась бы острой и для топора. В общем, от озеленителей мне достался отличный штык, компактный и предельно мощный. Лучшего для зимы нельзя было и пожелать.
– Бля, да это гильотина какая-то! – хохотнул Юра, когда увидел меня с лопатой на плече. – Это чё, у озеленухов была такая?
– Ага, – сказал я довольным голосом. – Именная.
– Это как?
– Машей звать, – пояснил я и для наглядности показал корявые буквы на черенке.
– Санта-Мария… – совершенно не к месту сказал дядя Жора и часто-часто заморгал, будто его что-то растрогало.
Юра уже собрался. Из карманов бушлата торчали верхушки выструганных колышков, делающие его похожим на отечественную разновидность охотника на вампиров.
– Ну чего, сгружай своё добро, – он кивнул на вместительную тачку. – И стремяночку во-о-он ту прихвати с собой.
– А зачем? – я глянул на доску с набитыми перекладинами.
– Ну, а как ты из ямы вылезать собираешься?
– Да я уступы в стенках сделаю.
– Как знаешь, – пожал плечами Юра. – Хозяин – барин…
– Целиком восьмидесятые годы, – неторопливо пояснял Юра. – По памятникам даже можно понять. Скромные все такие, без излишеств…
Могильный квартал унылой серостью напоминал окраинную хрущёвскую застройку, приземистые панельки, в которых обрело приют нищее небытие. Мы шли мимо однотипных могильных плит в снежных воротниках. Сплошь знакомые формы – прямоугольные “дверцы”, косые “льдинки”, только канувшего советского периода, из “мраморной крошки”. В одной просторной оградке, впрочем, между двух плит раскинул худые ржавые руки похожий на раздетое пугало крест.
Краска оградок, когда-то синяя или зелёная, облупилась, голый металл чернел пятнами окиси. Лица на эмалевых овалах отличала одинаковая аляповатая ретушь – едкие люминесцентные цвета, в которых и бледность, и румянец превращались в апофеоз безжизненности.
Очевидно, раньше тут гуляло поле, потому что деревья, обступившие могилы, выглядели тощими древесными подростками в дырявых вороньих шапках – тридцатилетняя осиновая шпана в окружении ёлок и сосенок.
Повалил снег, и кладбище в считаные минуты окутала белая взвесь, похожая на туман.
– У входа вроде ничего такие памятники, – сказал я. – Даже мрамор розовый.
– Встречаются, – согласился Юра. – Композитор этот. Жена ему памятник ставила, умерла три года назад. У лётчиков тоже красивый памятник с турбиной самолётной. Разбились, когда испытывали. И где чернобыльцы лежат, стела гранитная со скульптурой атома, – он изобразил руками переплетённые эллипсы. – Из бронзы кованой…
Я шёл чуть позади Юры, толкая загруженную тачку. Длинный черенок “шахтёрки” торчал впереди, как бушприт. Скрипучее колесо оставляло на освежённой инеем дорожке неровный рифлёный след.
Юра свернул с широкой аллеи на узкую тропинку. Кусты вдоль оградок оказались цепкими, как попрошайки. В просевших сугробах я сразу начерпал кроссовками снега.
– Зато путь срежем… – успокоил Юра. – Здесь уже пятый квартал начинается.
– И как ты только ориентируешься, а? – я непритворно восхитился. – Заблудиться же, как два пальца…
– А что ты хочешь – двенадцать гектар! – отозвался Юра. – И городская администрация ещё четыре гектара нарезала пару лет назад.
– И ты всё знаешь?
– Да, – ответил Юра без тени хвастовства. – За столько-то лет. Ну, не каждую могилу поимённо, здесь всё-таки больше тридцати тысяч народу закопано! А разобраться не сложно, кладбище современное, заложено не от балды. И зона захоронения вся спланированная… Щас выйдем, кстати, на бандитскую улицу, – оглянулся. – Сплошь братки лежат. Десятка два могил. Засевали все девяностые. Я в конце девяносто четвёртого сюда копать устроился. И так тебе скажу. Каждые полгода кого-то хоронили. В один день сразу троих. Целая семья – братья Яковлевы. Причём не убили, а конкретно несчастный случай, в кювет вылетели на трассе… Ты здесь с тачкой своей не протиснешься, обойди лучше с той стороны!
Мы снова вышли на нормальную дорогу. Юра остановился и подождал, пока я выковыряю из кроссовок набившийся снег.
– Видишь столбик с римской цифрой? – Юра показал на бетонный пенёк. – Это номер квартала. Если указатель с обычными цифрами – тогда участок. Аллеи, дорожки, где асфальт положен, указаны на плане. Тропинки запоминай. И прими к сведению: освещение только на центральной аллее! Так что успевай до темноты. Приходи лучше к половине девятого утра, чтоб лишний час в запасе иметь.
Юра остановился перед оградой из каменных тумб, соединённых чугунными цепями.
– Глянь, если интересно. Авторитетный был человек…
Памятник представлял собой чёрную гранитную плиту не меньше двух метров в высоту и метра в ширину. На ней был изображён широкоплечий мужик в костюме. Он стоял, уверенно расставив ноги в элегантных туфлях, в позе, полной расслабленного достоинства. Низкий лоб обрамлял короткий ёжик волос. Волевое лицо, через бровь до скулы косой шрам. Рубашка расстёгнута на две верхних пуговицы, так что виднеется крестик. Левая рука в кармане брюк, между пальцами второй дымящаяся сигарета.
Гравировка была настолько искусной, что мне на секунду показалось, будто по чёрной глади плиты вьётся сизый дымок. За правым его плечом виднелись узнаваемые луковки Благовещенского собора, слева была площадь Гостиного двора и белый “мерседес”. А чуть пониже выбито: “Керзаченко Григорий Афанасьевич 1957–2001”.
У подножия плиты находились каменный вазон и простенькая латунная лампада с чашей из красного стекла.
– Кирза… – пробормотал я. – Надо же.
– Знаешь такого? – удивился Юра. Потом спохватился: – Хотя чего я спрашиваю? Ты ж в теме!.. Вот его застрелили. Ни киллера, ни заказчика так и не нашли. Насмотрелся? Тогда пойдём…
Я катил тачку и оглядывался по сторонам. С двух сторон аллеи на меня смотрели мёртвые братки. Все в полный рост, до жути напоминающие собственные застывшие отражения в зеркалах. Будто их невидимые призраки и после смерти всё никак не могли наглядеться на себя в полировке плит – не уходили от надгробий, стояли и отражались: разбившаяся семья Яковлевых – триптих из фигур, каменное трюмо и позади шестисотый “мерин”-убийца; немолодой татуированный Пименов в рубашке с короткими рукавами; подкачанный Бараболя с помповым ружьём на плече; смеющийся Лыков в трениках “адидас”, сидящий на корточках, в руке сигара и пистолет; насупленный, одутловатый Табачник с питбулем на поводке…
– Юр, – спросил я, чтобы заглушить эту пустынную тишину, – а ты на кого учился?
– На помощника машиниста.
– Успел поработать?
– Где-то годик на “машке” покатался.
Я невольно улыбнулся:
– Что-то кругом одни Маши последнее время!
– Тепловоз, – пояснил Юра. – Два эм шестьдесят два, в простонародье – “машка”.
– А чего не остался на железной дороге?
Юра посмотрел так, будто я ляпнул несусветную глупость:
– По деньгам в депо голяк был полный! Двое суток смена, потом два дня отдыхаешь – отсыпной и выходной. Женился… А семью кормить надо? Надо. Платят копейки. Думаю, да ебись-провались такая работа!..
– Я читал недавно, что машинистам в метро много платят. Шестьдесят тысяч в месяц!
– Да быть такого не может! Пиздёж какой-то! Больше двух косарей?
– Объявления в вагоне висели, сам прочёл. Так и пишут: “Набираем на учёбу”. Стипендия шестнадцать тысяч.
– Ну не зна-а-аю, – он недоверчиво потянул, – в моё время таких зарплат не было. В общем, я сначала через знакомых устроился на Хованское копать. Потыкался там, а потом мы семьёй в Загорск переехали. Жена у меня отсюда. И вот сам посуди, за десять лет квартиру нормальную купили, машину купили, все одеты-обуты… Цыганская улица! – сам себя перебил и показал на статные памятники – гранит в позолоте. – В девяносто восьмом чечены приезжали и цыган основных постреляли вместе с бароном их.