Которые бизнес свой тут держали…
– А что не поделили?
– Наркоту, что ещё? Цыгане тут давно дела мутили. Воровская нация, что говорить. Но конкретно те были какие-то морально устаревшие. Они стрелу забили и припёрлись с ножами! Прикинь?! Типа по понятиям. А чечены их из калашей постреляли, да и всё, – презрительно закончил.
Юра остановился, сверился с блокнотиком.
– Ты постой, я по-быстрому разметочку сделаю.
Он взял из тачки топорик и пошагал узенькой тропкой между оградок, на ходу доставая из кармана колышки. Я остался на аллее в белом одиночестве.
Закрыл и открыл глаза. Если бы не рыхлая дорожка наших шагов с обочины, можно было бы подумать, что я просто очнулся здесь посреди утра. Со всех сторон на меня смотрели эмалевые овалы, похожие на округлённые от удивления глаза. На плитах поновее попадались и гравированные портреты, больше похожие на карандашные рисунки уличных художников. Памятники словно бы наблюдали за мной, приглядывались.
Время, до того тикавшее в штатном режиме, с каждой секундой тяжелело и замедлялось. Я длинно выдохнул и не увидел пара. Тихое безмолвие окружало меня, ровная кладбищенская тоска, непечальная печаль. Лишь невесомо кружил микроскопический снег, заметая следы, мысли, чувства. Вся зимняя природа замерла вместе со мной, и это оцепенение напоминало сувенирный шар, замкнутый стеклянный универсум с вечной метелью в городке мертвецов…
Надсадно и хрипло, как заядлый курильщик, каркнула ворона, затем оттолкнулась лапами от ветки, взлетела, хлопая шумными крыльями. На кусты посыпался липкий, тяжёлый снег. У меня помимо воли зевком подтянуло живот, будто я глянул вниз с кручи. Остановившееся было время снова потрусило, словно замечтавшаяся лошадёнка после кнута.
За оградками мелькала синяя спина Юры. Донёсся холодный сухой стук, точно медленный кладбищенский дятел взялся заколачивать гвозди. Я оставил тачку и пошёл поближе, чтобы посмотреть, чем Юра занят.
Одна стенка, похожая на кованое кружево, была снята и приставлена к ближайшему дереву. Внутри оградки находилось простое бетонное надгробие – плита с акриловым фотоовалом старушечьего лица. Я прочёл курсив: “Шукалова Валентина Иосифовна 1902–1984”. Рядом стоял выкорчеванный из земли, железный, с плохо читаемой табличкой крест – неожиданно длинный, с метровой “ногой”, ржаво-чёрной от старости и земли.
Юра обушком топора заколачивал в подёрнутый инеем дёрн четвёртый колышек. Потом достал из кармана моток бечёвки и по-моряцки ловко соединил ей колышки, обозначив периметр будущей могилы.
– Прям так тщательно всё обозначаешь, – я удивился.
– А нельзя по-другому! – Юра поднял на меня порозовевшее лицо. Встал и отряхнул снег с колена. – Я ж тут ещё и смотритель, кроме прочего! Всё на мне. И могилы, и учёт захоронений, документация по установке памятников, разрешение, оформление. До хрена, если честно, ответственности!..
Я подумал, что если кто и метил бы на кресло Пенушкина, так это Юра.
– Деда придавить придётся, – он указал на вколоченные колышки.
– В смысле, придавить?
– Ну, сверху гроб поставить… Подзахоронение в родственную могилу. По санитарным нормам разрешается только по прошествии двадцати лет. Вот заодно и ответ, почему положено копать на глубину два метра. Все ж ленятся на самом деле, хитрят, недобирают, думают, что хватит и до уровня глаз. А есть кладбищенский цикл – эти самые двадцать лет гниения. Где-то меньше, где-то больше, от почв зависит. А кладбище, оно… – Юра, подыскивая слова, сделал перемалывающее движение руками, – проектируется на два производственных цикла. Оно должно быть открытым лет сорок! В самом Загорске Первое городское с середины восьмидесятых закрыто, только подзахоронения. А про Москву вообще молчу! Там практически все кладбища закрытые! Какой гроб?! Только кремация и урна! И то прилично бабла занесёшь!
– Ну, недешёвая земля в Москве, – сказал я. – Логично.
– Слыхал, может, поговорку: “Земля-то бесплатная. А платят за оградку”. Намёк словил?
– Не очень.
– Землю на кладбище нельзя купить. Она не продаётся. Её город выдаёт в бессрочное пользование и до момента, пока за могилой следят. Если могилу признали бесхозом, тогда похоронят ещё кого-то.
– А платят, значит, за оградку?
– В каждой шутке доля шутки, – Юра сунул топорик в тачку. – По сути, за право в установленное администрацией время посещать могилу – то есть хоть каждый божий день с утра до вечера. В кассе кладбища клиенты оплачивают копарей, дополнительные услуги по погребению, благоустройство могильного участка…
– А откуда тогда разговоры берутся, что типа безбожно торгуют местами на кладбище?
Его скулу тронула злая улыбка:
– Мало ли? Может, где-то недобросовестные сотрудники и нарушают закон. У нас всё прозрачно. На все виды работ выписывается наряд, как на заводе…
– А чего ж тогда Гапон со своим “Элизиумом” на кладбище пёр? – спросил я. – Если всё по закону?
По окаменевшему лицу Юры я догадался, что попал в точку, и довольно болезненную. Он мрачно помолчал – крутил обручальное кольцо на безымянном пальце, словно завинчивал поглубже и потуже.
– А чего он по факту добился? Ну привёл своих копарей, ну доебались они к дяде Жоре. А его ударить – это вообще совести надо не иметь. Или Суренчика. Они вообще безответные. Кто ж виноват, что Пенкин наш Евгений Витальевич характера не показал, потому что показывать нечего? Просто пустил ситуацию по бороде… Давно же ходили слухи, что кладбище с баланса комбината собираются снять… – Юра вдруг расплылся в двусмысленной ухмылочке. – Да чё я тебе, собственно, рассказываю, ты и сам всё прекрасно знаешь! Иначе чего бы ты здесь на работу устраивался, так?..
Я снова взялся за тачку и покатил её вслед за Юрой.
– Сурен только с виду чаморошный, а так выносливый. Хороший мужик, но пьющий очень. Прапор бывший. Сюда из Армении съебал. Воевал даже вроде в Карабахе. Щас помалкивает об этом. Чё улыбаешься?
– Пенкин… – сказал я. – У моей бывшей попугайчик жил. Пенкиным звали. Пидор волнистый. Я его дверью случайно пришиб!..
Я думал, Юра хотя бы улыбнётся, а он вообще не обратил внимания.
– Пенушкин долго произносить. Поэтому сокращённо – Пенкин… У Сурена руки золотые, он трактор этот конченый чинит каждый раз.
– А дядя Жора откуда взялся?
– Вообще человек божий. Дома нет, отовсюду выгнали. Куда ж ему деваться? Так и живёт в бытовке.
Деревья и кустарник поредели, а потом и вовсе кончились. Открылось засаженное памятниками и крестами поле в белой пустоте. Сразу стало ветрено и холодно. Но, кроме прочего, здесь было много тоскливее. Тощий подлесок добавлял кладбищу хоть какого-то уюта.
Судя по указателю, мы вышли прямиком к тридцать шестому участку, на котором вчера надрывал спину Сурен. Тут находились недавние захоронения. Среди памятников преобладала “реквиемовская” продукция – я узнал её по фирменному “каменному” глянцу, которым так гордился Шервиц. Ближе к полю торчали одни времянки – деревянные или стальные кресты.
– Юр, а откуда бетон в земле?
– А с войны ещё. Линия укреплений – блиндажи, доты. Их, конечно, авиация и артиллерия разнесли, но такие куски иногда попадаются, что держись! Гильзы находили, каски выкапывали. Оружия не попадалось, врать не буду… Так-то грунты лёгкие – суглинок. Я летом в среднем могилу влёгкую за два часа копаю…
Юра остановился. Перед нами было неровное поле – всё в рытвинах и буераках. Высохший заиндевелый бурьян гнилыми стрелами торчал из сугробов. Справа, едва различимая из-за снежной взвеси, тянулась бурая лента трассы. С другой стороны, похожие на спичечные коробки, виднелись домики – окраина Загорска или какой-то посёлок.
Пограничные могилы были совсем свежими – заваленные цветастыми венками. Деревянные кресты времянок напоминали мачты, с которых ветром сорвало флаги и паруса. Могилы постарше, уже прибранные, выглядели как рубцы или швы, наложенные грубым стежком. От них тянуло мёрзлыми, комковатыми внутренностями потревоженной земли.
Юра вытащил “шахтёрку” и за пару быстрых минут расчистил от снега нужную площадку. Затем, вооружившись рулеткой, принялся размечать землю. Тщательно промерив отступы от соседних могил, взялся за топорик.
– Так всё строго? – спросил я.
– А ты думал!.. – Юра мастерски, с двух ударов, загонял колышки. – Каждый метр на учёте.
Начинали помаленьку коченеть ноги.
– Мне кажется, или на этом месте реально земля холоднее? – спросил я.
– Не кажется. Гниение – оно типа пола с подогревом. А это новый квартал, мертвецов мало. Плохо отапливают…
С неба сыпал и, не долетая до земли, таял снег, брызгал по лицу крошечными ледяными иголочками, оседал белой искристой пылью на воротнике и рукавах бушлата.
Юра покончил с бечёвкой, поднялся.
– Кладбищенская земля – особая. В дом её приносить не нужно, поэтому обязательно сменка нужна. На старых кладбищах это вообще железное правило, там всё насквозь пропитано трупными выделениями. Здесь в поле земля более-менее чистая. Но принцип один: поработал – переоделся. И ещё совет на будущее – термос с собой бери, горячего хлебнуть. А вот алкоголь не рекомендую.
– Да я и не пью…
– И повторю, могила – не канава. В ней человеку типа до Страшного суда лежать. – При этом он иронично двинул бровью, и я сразу понял, что Юра неверующий. – Выглядеть она должна достойно. Конкретно тут будут хоронить пятнадцатилетнего пацана.
– Опыт имеется, – успокоил я. – Справлюсь.
Вытащил из тачки “машу”, вскинул на плечо.
– Землю вынутую складируй аккуратно. Не сыпь особо на соседние могилы…
– Юр, а можно только могилу копать, а на похоронах не присутствовать?
– А чё так? – он подкурил из горсти. – Нервишки бережёшь?
– Да не то чтоб…
– Ссышь на чужое горе посмотреть?
– Да кто ссыт?! Просто…
– Ты копаешь, – с расстановкой произнёс Юра, – и ты закапываешь. По ходу пьесы ещё следишь, чтоб в могилу никто из родственников не кинулся. Когда молодёжь хоронят, мамашек только успевай ловить!.. А вот гроб опускать тебе пока не обязательно, чтоб случайно не напортачить, не перевернуть. Но там, в принципе, ничего сложного, просто синхронно опускать, и всё.