оставался приоткрыт – выступала костяная кромка зубов между покрытыми гримом, почти в тон с лицом, коричневыми губами.
Дядя Жора и Сурен закрыли гроб крышкой, заскрипели болтами. И тогда маленькая Лидия Андреевна стремительно прижала кулачок к глазу и заплакала тонко и горестно, как осиротевший ребёночек.
И столько было в этом плаче безысходного отчаяния, что слёзы у меня сами покатились, сначала тёплые, затем холодные, но от ветра текли они не по щекам, а по вискам, как пот, и я размазывал их о плечо. Напротив меня по другую сторону гроба стоял дядя Жора и тоже плакал. И никуда нельзя было деться от этого неизбывного простого горя – только доделать до конца свою работу.
“К чёрту! – с отчаянием думал я, опуская гроб. – Хватит!” Беззвучно клялся, что с сегодняшнего вечера ноги моей тут не будет и никто, даже Алина, не заставит меня ещё раз появиться на кладбище…
– Лидия Андреевна, – пробормотал седой, когда мы закончили набрасывать землю. – Надо товарищам дать тысячу рублей!
– Не надо! – я не сразу узнал свой голос. – Нам ничего не надо!
Я даже вообразить не мог, что у кого-то повернулась бы рука взять могильные чаевые с этой женщины.
– Спасибо, – отвечал седой.
Жалобным эхом отозвалась Лидия Андреевна:
– Си…бо…
А я хотел одного – побыстрее сбежать оттуда. Чтоб не видеть больше эту Лидию Андреевну с платочком у глаза, безвременного Тимофея. В тот день я почти возненавидел кладбище за причинённое мне страдание.
У меня не было ни малейшего желания возвращаться, оставаться у могилы и пить поминальную водку, о которой деловито спохватился кашляющий “коллега” сразу после того, как нахлобучил на себя шапку. Вытащил из куртки телескоп пластиковых стаканчиков, мутную чекушку “Столичной”.
Витя сперва окликнул меня, а потом догадался, что мне нехорошо, и больше не останавливал. Я стыдился, что наши видели меня плачущим. Чувствительный дядя Жора тоже был падок на слезу, но никто бы его не осудил – копаря с многолетним стажем. Он просто был добрым, а не слабым. Я же понимал, что четверть часа назад дал реальную слабину, и мне казалось, это не осталось незамеченным.
Я размашисто шагал мимо серых, пятнистых, как гиены, топольков, по инерции бормоча, что с меня довольно. Сердце вскоре успокоилось, и внутренний голос язвительно одёрнул меня, напомнив, что финала ждать недолго. Уговор по кладбищу был вроде на месяц. Я-то просился до весны, но как решил сам Мултановский, оставалось неясным.
Ноги, поплутав среди могильных тропок, сами вывели на главную аллею, а оттуда прямиком в контору. Я и сам не особо понимал, зачем мне туда.
Антон был на месте – в демонстрационно-торговом зале, среди венков, искусственных цветов и гробов, похожих на диковинные устричные раковины. Прохаживался в своём тёмно-синем, с искрой, костюме, только галстук в этот раз был алый, прихваченный зажимом-крестом.
Антон обратил ко мне прыщеватый, точно объеденный комарьём лоб с наползающим лаковым коком.
– Привет… – круглые, как у пекинеса, масленые глаза смотрели полунасмешливо. – Чего такой перевёрнутый?
– Обычный! – не согласился я. – А тебя чего не было?
– А чё я там забыл? – он ответил. – Ну закопали очередного дяденьку…
Циничный его тон когтями полоснул по моим недавним переживаниям.
– Антоха, вот скажи… – я старался говорить спокойно. – Тебе вообще людей жалко бывает?
– Мне? – переспросил он, улыбаясь. – Нет. Особенно если учесть, что жалко у пчёлки… – Затем панибратски толкнул меня пальцами в плечо: – А говоришь, не грузануло тебя!..
– Я ж сказал! Нормально всё!
– Да ладно! – не поверил Антон. – Я ж вижу, что нахлобучило! – И добавил с отвратительной интимной развязностью, будто разговор шёл об эрекции: – Не парься. Со всеми случается. Даже с такими, как ты!
– Это с какими?!
И тогда он выдал:
– С прирождёнными могильщиками! – И прибавил: – Натурн борн! – будто английский лучше прояснял его мысль.
– Вот что ты несёшь?! – до меня не сразу дошло, что Антон вообще-то не издевается.
Он кругло, не моргая, смотрел.
– Я к тому, что подработать на кладбище многие пытаются, но не задерживаются надолго. А вот ты…
– Вообще случайно оказался! – перебил я. – Стечение обстоятельств!
Он продолжал улыбаться. Зубы у него были негодные, серые.
– И если чё, – я торопился выговориться, – я тут на месяц! Ну максимум до весны!..
– Не-е-е, такие, как ты, с кладбища уже не уходят. И появляются не просто так. Это не случайность, а зов… А то, что тебя проняло или прослезило, так это – тьфу! Ерунда!
– Какой ещё зов?! – я пытался отшутиться. – Сердца?
– Это я по зову сердца, – сказал Антон со вздохом. – А таких, как ты, кладбище само зовёт. Это намно-о-ого круче!
– Бля-а… – я демонстративно закатил глаза. – И что всё вышесказанное означает? Типа, умру я скоро?
– Да нет же!
Спину лизнул холодок, но я сказал, шутливо взмолившись:
– Антон, ради бога! Смертолюбы, ведьмы, а теперь ещё зов какой-то!..
Он даже не обратил внимания:
– Я тебе на конкретном примере объясню. Вот у меня один знакомый… В двенадцать ночи проснулся. И не спалось ему. Долго ворочался, потом встал, собрался и вышел на улицу. Идёт, идёт себе… И потом будто внутри что-то стукнуло! Остановился. Стоит и ждёт. – Антон выдержал драматическую паузу. – И через пять минут в двадцати метрах от него на полной скорости насмерть разъёбывается мотоциклист! Представляешь?! Вот такой у него оказался зов. Теперь он важный человек в похоронной сфере. И у тебя наверняка тоже что-то такое было. Если поделишься информацией, конечно…
– Вот честно, не припомню никакого зова.
– Просто ты или не придал значения, или же не хочешь говорить. Это нормально, скрытность я уважаю.
– Антон, никто при мне не погибал, не разбивался!
– Говорю же – разное у всех. Но про тебя, – добавил он с неожиданной важностью, – мне ещё непосредственное начальство намекнуло.
– Пенушкин, что ли? – я удивился.
– Нет, – Антон покачал головой. – Совсем другое начальство…
– Мултановский?
Он решительно встряхнул коком:
– На кладбище множество слоёв, интересов и столкновений…
– Гапон? – продолжал я насмешливо гадать. – Из “Элизиума”.
– Нет же!
– Кто тогда?!
– Старшие товарищи… – со строгой уклончивостью ответил Антон.
– Может, расскажешь?
Он с самым серьёзным видом покачал головой:
– Не могу. Но сказали, что у тебя большое кладбищенское будущее.
Я бы не придал особого значения и “зову”, и каким-то загадочным “товарищам”, но буквально на следующий вечер Алина на свой лад повторила слова Антона, что кладбище – “это моё”.
Кстати, сами похороны Алину не интересовали вообще. Она даже из вежливости не спрашивала, каково мне живётся и чувствуется. Я боялся, что Алина подобные разговоры расценит как нытьё, старался держать марку крепкого, в меру циничного человека.
Пару раз пытался обсудить, но в ответ слышал полусонное:
– Это всё гипохрония! Успокойся… – будто все тревоги объяснялись исключительно разрежённым клабищенским временем.
А меня тянуло поговорить. Не жаловаться, а просто поделиться новыми неуютными переживаниями.
Рассказал про похороны тучного чиновника.
– Чегодаев, – назвала мертвеца Алина. – Начальник жилкомхоза. Вот не поверишь, была уверена, что он долго не протянет.
– Меня до сих пор преследует его мёртвый запах.
– Я на первом курсе на Профсоюзной квартиру снимала. И соседку мою, старушку одинокую, нашли через неделю. Жидкую, ибо летом дело было. На весь подъезд штын стоял! Я три дня не могла отмыться! Мне казалось, что от меня просто разило трупом! Волосы, кожа – будто сама протухла!..
– Именно! – я обрадовался пониманию. – Вроде и пахнуть не должно уже, а всё равно, как подумаю о нём, так сразу и чую.
– Фратер мой бывший рассказывал, как они по юности с товарищами простейшие техники погружения в низший астрал отрабатывали.
– Фратер – это кто?
– Духовный брат. А ты что подумал?
– Типа разновидность бойфренда.
– Не, даже не трахались… Хотя вру, один раз пробовали по обкурке, но сразу прекратили. Ну, что ты так смотришь, милый? Я же сказала – бывший. Он теперь на всю свою больную голову – радио “Радонеж” и молиться-поститься. Но тогда, если честно, все конкретно пересрали. И я в том числе.
– А что было-то?
– Долго объяснять… Но одно скажу: инвокация Хоронзона – страшнейшая вещь! И ритуалы Нахемот. Но я про другое хотела рассказать. Они устраивали медитации на трупах. Не человеческих, понятно. Кошечки, собачки, птички. Вот он и рассказывал, как на рынке купил тушу свиную, три дня на неё тупил под всякий адовый трешачок, дум-метал. Ты понимаешь, для чего…
– Нет, не понимаю.
– Чтобы не бояться атрибутов смерти – вида плоти, запаха. В первые разы организм погружению очень противится. А когда с выходами всё ок, от медитаций на трупах переходят к более сложным техникам, типа прорастания в потоки. А тебе всё легко даётся! Просто на блюдечке с траурной каёмочкой!
– Что даётся? – я не понял. – О чём ты вообще?!
– Клад-би-ще, – произнесла по слогам.
– Да меня уже тошнит от него! – И добавил: – Вот честно, я своё будущее другим видел!
Тут я слукавил, потому что ничего такого конкретного я не представлял. И в прежние, и в нынешние времена я просто жил, надеясь, что однажды моя жизнь сама собой чудесно наладится и наступит долгое, до горизонта событий, безликое счастье.
– Да?! А ты никогда не задумывался, Володя, что у тебя просто не было другой дороги? Взгляни на свою жизнь! Всё одно к одному. Даже армия. И Никита с “Реквиемом”. Он тебя, кстати, не собирался к себе забирать, точно знаю. А как увидел – бац, и перещёлкнулось! Только не у него в мозгах.
– А где же?
– В пространстве смертной ноосферы! Среда кладбищенская тебя увидела и втянула. Приняла как родного! Как ты за два месяца продвинулся! Не удивляет, не настораживает?!