Она пришла раньше обычного. Не включая свет, присела на пуфик.
– Володя, а я договорилась насчёт тебя… – и от неё снова потянуло смесью табака и ликёра. – Завтра ты пойдёшь на собеседование.
– Куда? – бодро спросил я, заранее радуясь, что в хмельном состоянии Алина вряд ли включит подозрительность. – И что за работа?
– Всё расскажут. Но человек о-о-очень, – с томным придыханием выделила, – перспективный в твоей, то есть в нашей сфере. Может, даже самый перспективный в Загорске.
– Кто ж это такой? – я весело удивился.
Алина померцала глазами, улыбкой.
– А ты его знаешь, Володенька… И главное, он тебя тоже. Эй!.. – в её голосе прорезались встревоженные нотки. – Не вздумай отказываться! Мне стоило адских ресурсов договориться о твоей встрече с ним!
И чуть раньше, чем я сам догадался, о ком идёт речь, подсказала:
– Гапоненко. Генеральный директор “Элизиума”! Помнишь его?
Она застала меня врасплох. Я отшатнулся, промямлил категоричное: “Нет, к Гапону не пойду!”
Да только Алина и слушать ничего не хотела:
– Просто сходи и поговори! Узнай хотя бы, что тебе предлагают! Отказаться сможешь всегда!
– Ну не могу я к нему! Не могу! – рабским шёпотом возражал я. – Нельзя! Ведь все наши от меня отвернутся.
– Какие, к дьяволу, наши? – она презрительно хмыкала. – Мултановский, что ли? Да он первый слил тебя! Уволил!
– Получится ещё хуже, чем с Никитой!
– Да им похуй! Уже забыли, кто ты такой! Ну, милый!..
Так мы упрашивали друг друга. Ах, если б я ещё не чувствовал свою вину перед ней! И дикий страх, что она, раздражённая моим упрямством, полезет в комп и обнаружит, как я там наследил.
Удивительно, Алина давно уже не была такой нежной и вкрадчивой. Отказалась даже от ежевечерней сигареты под кофеёк, сразу потащила меня в спальню. Обнимала, приторно ластилась. Шепнув на ухо непристойность, шлепком отправила мыться. Когда я вернулся в спальню, она голая сидела с ногами на кровати. Прищуренный пупок с металлической капелькой пирсинга внутри выглядел точно зажмуренный глаз, невесть как взявшийся посреди обезжиренных складочек её тощего, мускулистого живота.
Поманила, я подошёл вплотную. Алина, деловито закусив пухлую губу, потянула вниз мои трусы, подхватила стремительно тяжелеющий член, взвесила его на ладони. Сказала, причмокнув:
– Хуй… – и взгляд у неё сделался лисьим. Потрогала ртом, умильно скульнула. – Какая ж я пошленькая. Но тебе ведь нравится, да?
– Очень…
Через полминуты сосредоточенной ласки сказала вдруг:
– Прям мечтаю, что похоронную конторку Мултановского закроют! Или нет! Пусть его уволят, а тебя поставят вместо него!..
– Лучше бы ты стала замом у Кудашева, – пробормотал я. – Или вообще главной по благоустройству!
– Да кто же меня из секретуток повысит, Володенька? Максимум любовницей сделают, чтоб я в обеденный перерыв сосала… – Снова обволокла жарким, глубоким дыханием, слюной. – Разве ты хочешь, чтобы я кому-то ещё?.. Вот так делала?
– Нет!.. – я мотнул головой.
Горячо прошлась языком:
– Мне заказана дорога наверх… Сам посуди, какая из меня чиновница? Я ж сверху донизу забитая, как калифорнийский сёрфер! – пока говорила, быстро двигала рукой. – В администрации карьеры мне не сделать… Даже в школу не взяли английский преподавать. Прикинь, у них не было училки, а всё равно отказали. Поэтому вся надежда только на тебя, Володенька…
– Хорошо… – я то ли согласился, то ли просто озвучил моё блаженное состояние. Повлёк Алину за плечи, но услышал:
– Сегодня хочу тебя только ртом…
Встав на колени, нацелила меня на своё запрокинутое лицо, снова ускорила руку, так что движения слились в бледное мерцание. Я судорожно гладил её коротко стриженный мальчишеский затылок, смотрел на дышащие, как жабры, тонкие крылья носа, на покорные узкие пятки.
Вдруг отпустила меня, сомкнула рот. Я, мыча, помогая себе рукой, брызнул перламутровыми дорожками на её сжатые губы, подбородок, ключицы, татуированного бёртоновского червяка. Несколько одиноких капель шлёпнулись на паркет – мутные белые пуговицы.
От наслаждения я на миг оглох. Алина широко улыбнулась, и перламутр оказался у неё на зубах – протёк, просочился в улыбку. Мне показалось, что я чувствую клейкий запах моего семени – так пахнут накрахмаленные простыни…
– Любишь меня? – спросила торжествующе.
– Люблю, – прошептал я обречённо.
– Всё сделаешь, как я прошу? – зубы её блестели, точно покрытые жидким лаком.
– Всё…
Похвалила:
– Хороший мальчик… – сглотнула и облизнулась. – И очень вкусный.
Я бы согласился на что угодно, лишь бы она повторялась – эта улыбка, полная перламутра.
Собеседование Гапон назначил почему-то на полдень. Договорились, что у центрального входа в Первую городскую больницу меня встретит Руслан Шайхуллин и сопроводит в кабинет к Гапону – типа заново познакомит.
Алина перед уходом протянула чек из “Перекрёстка”, на обратной стороне которого нацарапала шайхуллинский телефон.
– Набери его заранее. Ты же помнишь Русика?
– Ну да, – я заспанно кивнул, – бровастый, волосы длинные. И кельтские татухи на руках.
– Слёзно прошу, – Алина взмолилась, – веди себя с ним нормально! Не как отбитый гопник! Русик вообще-то не горел желанием с тобой видеться, – она счастливо, словно это была прекрасная новость, заулыбалась. – Вот честно не понимаю, чем вы, Кротышевы, на людей жуть нагоняете? Ну, с Никитой ясно, он бандито-гангстерито. А с тобой же явно другая история. Русик жаловался, взгляд у тебя параноидальный, тяжёлый.
– Близорукий киллер, чё… – я развёл руками. – Не знаю, чего он испугался. Я ему слова плохого не сказал тогда в “Шубуде”.
– Как видишь, остерегаются вас нормальные люди. Боятся!
Полагаю, с её стороны это был завуалированный комплимент. Догадываясь о моём унылом состоянии, Алина, видимо, хотела так ободрить меня, показать, что в глазах посторонних я крутой, опасный.
– И босой не ходи! – шикнула на прощание. – Тапки надень, а то потом полезешь в кровать с грязными ногами!
А я и правда повеселел. Занятно было думать, что есть во мне что-то особенное: сила, мрачная харизма.
Шайхуллину я позвонил перед выходом, представился, сказал, что “от Алины”. Тот отвечал запыхавшимся гулким голосом, будто взбегал по этажам. Условились без пяти двенадцать в вестибюле главного корпуса, чтобы не мёрзнуть на крыльце.
Общаться с Гапоном не хотелось. Не потому, что я испытывал к нему особую неприязнь. Мне он ничего плохого не сделал – ну, пытался пару раз подколоть в “Шубуде”. Но как бы там ни было, я доверял мнению Никиты, а брат уж наверное неспроста считал Гапона мразью. Заодно я помнил ироничный рассказ Валеры Сёмина, как Гапон припёрся на бандитскую стрелку, а потом улепётывал, комично потеряв протез. Ушлый похоронщик Мултановский Гапона люто ненавидел, а с ним вся его команда и союзники – тот же Шелконогов. В общем, все люди, которые недавно считали меня своим, были настроены против Гапона. И получалось, идя с ним на контакт, я вроде как противопоставлял себя не только брату, но и всему коренному похоронному сообществу Загорска.
Алина, пока завтракала, активно подогревала во мне обиду на Мултановского, бубнила: слил, предал, подставил! Убеждала, что я уже сэкономил Мултановскому сотни тысяч рублей. Не знаю, насколько были верны Алинины подсчёты, но гордыня одолела меня, и я тоже забрюзжал дуэтом: “Сволочи неблагодарные!” После остыл и подумал, что ничего такого я, в общем-то, не совершил – просто повстречал девушку Машу. На самом деле это ей был обязан Мултановский “доро́гой смерти”, я же всего лишь оповестил Никиту, после схватился с тремя чоповцами и отбился, не посрамив фамильной чести.
Словом, по гамбургскому счёту, не было у меня никаких исключительных заслуг перед “комбинатом добрых услуг” – как говорится, совпало и повезло. Но, безвозвратно лишившись брата, я не хотел разлучаться с Алиной. Поэтому и придумалась элементарная стратегия. Я решил сходить на встречу и ни о чём не договориться. Кто сказал, что собеседование должно быть успешным?! Пообщаюсь, а после с чистой совестью доложу Алине, что благодарен ей за протекцию, но раз не сложилось с Гапоном, то поищем другие варианты.
Утро выдалось солнечное, без единого облачка. Уличный воздух пахнул морозцем и соляркой. По Ворошилова с выхлопным рёвом ползли уборочный трактор со щёткой, а за ним грузовик, сгребающий отвалом к обочине соскобленную дорожную слякоть.
Остановка находилась в нескольких минутах от Алининого дома. Прежде чем я почувствовал холод, подъехала маршрутка до центра.
В салоне никого не было. Я даже уточнил у водителя:
– Работаете?
На что он утвердительно ответил:
– Везу…
Я протянул ему оплату без сдачи, уселся на ближайшее кресло, привалившись к окошку.
Обычно в маршрутках играла совершенно непотребная попса, а тут мелодии известных кинофильмов сменяли одна другую. От комфортного одиночества я размяк, поплыл взглядом по запорошенным тротуарам, деревьям, заборам, крышам. Невысокие, превратившиеся в сугробы домики походили на сказочные лесные хоромы – заячьи или лисьи. Солнечным золотом полыхали высокие купола. Мир был светлым и праздничным, как чистый лист, с которого возможно начать всё заново.
Когда подъезжали к Гостиному двору, в динамике нежно и сипло заиграл какой-то духовой инструмент, а вслед за ним вступил оркестр. Я сразу же вспомнил название композиции – “Одинокий пастух”. Она звучала в фильме “Убить Билла”, но я слышал её намного раньше. У матери возле компьютера долгое время валялся двойной компакт “Romantic collection Vol. 2” с треснувшей крышкой и цыганским вкладышем.
Я вышел на площади Ленина возле рынка. Водитель неожиданно спросил, знаю ли я, что за инструмент играет, и сам же пояснил:
– Пан-флейта.
Я благодарно кивнул ему на прощание и без зазрения совести подумал, что эта чуть охрипшая меланхоличная флейта и есть мелодия моего сердца, что жизнь добра, мудра, полна грусти и счастья.