Они с трудом выбрались на палубу и замерли в изумлении. На секунду Джону показалось, что произошло нечто невероятное и они оказались где-то совсем в другом месте. Но потом он разглядел, что просто старого деревянного форта больше не было и что соотношение между гарнизоном и городом изменилось. Перед ним был новый город — элегантный, красивый и солидный, выстроенный на долгие времена.
Линия каменных домов с небольшими орнаментальными садиками перед ними выстроилась вдоль береговой линии реки и смотрела на набережную. Огромные деревья были оставлены на своих местах, чтобы бросать тень на дорогу. И вокруг каждого дерева по кругу располагались изящные круговые скамейки, чтобы прохожий мог посидеть и отдохнуть в тени. Каждый дом был огорожен новеньким деревянным забором, а один или два дома даже имели низенькие каменные стенки, отгораживающие сад от улицы. Тротуар был несколько поднят на деревянных балках, чтобы туфли дам оставались сухими, а под ним располагались канавы, по которым дождевая вода и сточные воды уходили в реку.
Дома строились в два и даже в три этажа, так близко, что все они фактически примыкали друг к другу и выглядели как приличные лондонские дома, а не сляпанные абы как сооружения из дерева и грязи. Это были хорошо спланированные, почтенные дома с центральным входом, по бокам от которого располагались окна с застекленными рамами и аккуратно навешенными ставнями.
Люди, прогуливающиеся по дороге и вдоль набережной, тоже изменились. Резкое деление на одного-двух богачей и толпу остальных — голодных, изможденных тяжелым трудом нищих, исчезло. Градация между обладателями богатства и общественного положения и остальными стала теперь более щадящей, но тем не менее легко угадываемой при взгляде на рубахи и жилетки простых работяг, на домотканую одежду мастеровых и мелких плантаторов, сшитую из добротных темных тканей, и, наконец, шелка и атласы нарядов джентри.
И еще теперь в Джеймстауне были рабы. У Джона зарябило в глазах от бесчисленного множества темнокожих мужчин и женщин, что-то приносивших и уносивших, бежавших послушной рысцой за тележками, хватающих швартовы и взбегающих на борт корабля по сходням, разгружающих тележки и сбрасывающих вниз тюки с хлопком.
Женщины с подносами на головах пробирались сквозь толпу, предлагая купить свежие овощи и фрукты. У многих на щеке или на лбу виднелись клейма владельца. У многих на спине были застарелые шрамы от порки. Но некоторые, к примеру женщины-торговки, были явно свободны и продавали плоды собственного труда, вольно разгуливая со своим товаром и вызывающе покачивая бедрами под ярко раскрашенными платьями.
Матрос убрал релинг, убедился, что сходни надежно закреплены, и потом отступил в сторону. Джон сошел по мосткам на берег.
Он не надеялся найти ее снова, зная, что она даже не захочет посмотреть на него. Но он не ожидал, что в стране вообще исчезнут соплеменники Сакаханны.
Последняя война с индейцами оказалась действительно последней. Казнь Опечанканау означала гибель всего племени, а не просто смерть их последнего великого полководца. Часть индейцев ушла в глубь континента и там соединилась с другими племенами, согласившимися принять их к себе. Но потом и им тоже пришлось уходить, уходить на запад, прочь от береговой линии, от наступающих белых, от шума падающих срубленных деревьев и недостатка дичи. Кое-кто пошел в услужение, но это было больше похоже на рабство, потому что жалованья им не платили, никаких вольностей не допускалось, и они работали до самой смерти, так и не услышав ни слова благодарности. Некоторые попали в тюрьму за преступления, заключавшиеся в том, что они поднимались на защиту собственных деревень. Они пребывали в заключении, пока болезни и отчаяние не заканчивали работу, начатую войной.
Джон останавливал каждую из тех немногих женщин и детей повхатанов, которых встречал в Джеймстауне, и спрашивал о Сакаханне и Аттоне, называя их по имени. Но все только качали головой при встрече с этим странным белым мужчиной и притворялись, что не понимают, о чем он говорит, хотя он задавал свои вопросы и по-английски, и на языке повхатанов. Невежество и глухота были их последними средствами защиты, они изображали невежество и глухоту, надеясь, что выживут каким-то образом, цепляясь за самый краешек жизни на земле, которая некогда безоговорочно, целиком и полностью принадлежала им.
Джон вместе с другими мужчинами, прибывшими на корабле, отправился в контору губернатора, где хранились карты территории, и там заявил права на земельный надел, который тут же продал Уильяму Ли вместе с землей, которой он уже владел раньше.
— А вам самим земля не нужна? — спросил Ли.
Джон покачал головой.
— Я — не плантатор, — сказал он. — Я уже пробовал это дело и понял, что у меня нет ни умения, ни терпения. Я — садовник. Вы оплатили мое путешествие, кое-что даже еще и осталось, и я рад этому, но я собираюсь провести здесь время в лесах, собирая самые интересные растения, какие только смогу найти. И с этим грузом отправлюсь в обратный путь.
С ними в конторе был еще один джентльмен, который обернулся, услышав разговор о растениях, и заинтересованно посмотрел на Джона.
— Ага! Теперь я знаю, кто вы! — воскликнул он. — Уверен, вы не кто иной, как Джон Традескант. Не знал, что вы собрались снова навестить нас.
Джон почувствовал маленький всплеск гордости при мысли о том, что слава бежала впереди него.
— Здравствуйте, господин…
— Простите, — ответствовал плантатор. — Меня зовут сэр Джосайя Эшли. Я видел ваш сад, когда последний раз был в Лондоне. И заказал несколько растений для своего сада здесь.
— Вы занимаетесь садоводством? — недоверчиво спросил Джон. — В Виргинии?
Плантатор рассмеялся.
— Конечно, вы сами увидите, что со времени вашего последнего приезда здесь многое изменилось. У меня дом, а перед домом к реке спускается сад. Разумеется, его нельзя сравнивать с теми великолепными садами, в которых доводилось работать вам. Но я лично получаю массу удовольствия от этой пары акров.
— И у вас там растут только английские растения? — поинтересовался Джон, памятуя о другой безнадежной попытке вырастить английский сад на чужой земле, на Барбадосе.
— У меня растут цветы и деревья и из здешних лесов, — ответил сэр Джосайя. — Конечно, я очень люблю английские растения. Они напоминают нам о доброй старой родине. Но здесь я нашел столько совершенно потрясающих цветов и кустарников! Я посадил их в своем саду, и они великолепно себя чувствуют.
— Мне бы так хотелось их увидеть. И если у вас есть какие-то лишние экземпляры, я бы предложил вам за них очень приемлемую цену.
Сэр Джосайя поклонился.
— Вы должны остановиться у нас.
— Я не осмелюсь навязывать вам свое общество, — робко начал Джон.
— Это Виргиния, — напомнил ему собеседник. — Гости у нас отнюдь не обуза, а скорее единственный источник развлечения. Ваш приезд будет для нас истинным удовольствием. Уверен, что вы в курсе последних событий в Лондоне.
— Что ж, тогда с превеликим наслаждением.
— Я еду домой завтра, — сказал сэр Джосайя. — Я заберу вас прямо из гостиницы.
— Едете? — переспросил Джон.
— О да, теперь у нас есть дорога вдоль реки. Конечно, табак по-прежнему перевозят по воде, но я обычно приезжаю в город в своем экипаже.
Джон вытаращил глаза.
— Да, я вижу, все и в самом деле изменилось.
Он помолчал.
— Могу я задать вам один вопрос? Когда я был здесь в последний раз, еще перед войной, я провел какое-то время с повхатанами. Они помогали мне в лесах, когда я занимался сбором растений.
— Неужели?
Сэр Джосайя натянул перчатки и надел шляпу. Джон понял, что вера жителей Виргинии в то, что сам местный воздух таил в себе опасность, была по-прежнему жива.
— Я вот думал, куда они могли подеваться?
— В основном умерли, — ответил сэр Джосайя без малейшего сожаления в голосе. — Нехорошо получилось. Могли бы жить с нами в полной гармонии. Но они предпочли другой путь. Очень печально все вышло.
— Все умерли?
— Осталась тут одна деревня.
— Деревня?
— Где-то милях в десяти в глубь континента сохранилась деревня повхатанов. Можете отправиться туда и навестить ее, если хотите. Но сомневаюсь, что даже если вы узнаете там кого-то, ему разрешат оттуда уйти. Только если вы заявите, что берете этого человека в услужение и будете нести ответственность за его поведение.
— А я могу это сделать?
Сэр Джосайя помялся в нерешительности.
— Прошу прощения, но вы не сможете привести дикаря в мой дом.
— У вас нет рабов?
Сэр Джосайя рассмеялся:
— Конечно, есть. Как еще здесь можно выращивать табак? Но я не хочу видеть местных туземцев вблизи границ своих земель. Мои рабы — африканцы, других мне не надо.
— Но я могу навестить деревню и посмотреть, не найду ли я там кого-нибудь из тех, кого я знал?
— Конечно.
Сэр Джосайя дал знак клерку.
— Джордж, выдайте господину Традесканту разрешение на посещение деревни дикарей. Я подпишу его. Вы сходите туда сегодня?
— Да, — тихо ответил Джон. — Сегодня. Сразу же.
Хозяйке в гостинице он сказал, что вернется к обеду, а на следующий день уедет.
— А куда вы сейчас собираетесь? — спросила она с той свободой в обращении, которая была вполне допустима в новой колонии.
— Хочу найти тут кое-кого, — объяснил Джон. — В деревне повхатанов.
— Старую служанку? — фыркнула она. — Если нужна служанка, лучше купите черную девчонку. Вам обойдется немногим дороже семи фунтов. И служить она будет гораздо лучше, чем любая индианка. Черные и живут дольше, и в общении они приятнее. На вашем месте я обзавелась бы чернокожей служанкой.
— Я хочу найти конкретного человека, — уточнил Джон, тщательно подбирая слова. — Не раба. Вы можете показать мне дорогу?
— Конечно, — сказала она. — У нас ведь всего одна дорога и есть. Отсюда на восток, в глубь страны, и еще есть дорога на запад, к побережью. Деревня индейцев к северу отсюда. Пойдете по дороге вверх по реке и спросите первого встречного. Каждый вам покажет.