Прощаясь, Джон снял шляпу и ушел.
Она была права — по всей стране между плантациями, расположенными по берегу реки, деревьев оставалось немного. Чтобы найти редкие растения, ему приходилось углубляться далеко в глубь леса, взбираться на высокие холмы, идти по течению рек и при этом питаться тем, что мог найти. На несколько месяцев он нанял каноэ, спустился вниз по реке к побережью, в ту болотистую местность, которую Сакаханна показала ему, когда была маленькой девочкой. Он даже побывал там, на плохой воде, где племя пыталось построить деревню и выжить, когда на них началась охота. Там он нашел маленькое растеньице, изящную валериану, завернул ее в листья и осторожно упаковал во влажную землю, чтобы забрать с собой в Джеймстаун. Он надеялся, что ему удастся уговорить этот росток прижиться в Ламбете, и тогда он будет напоминать ему о племени, даже если исчезнут все остальные их следы на земле.
За все время пребывания он несколько раз возвращался в Джеймстаун, чтобы упаковать несколько бочонков с растениями и отправить их в Ковчег. Во время своего второго визита он получил письмо от Эстер.
Сентябрь 1655 года
Дорогой муж!
Твой новый клен прибыл благополучно и теперь растет в саду рядом с твоим первым виргинским кленом, так что посетители могут сравнить оба экземпляра и убедиться, что они немного отличаются друг от друга. Я напишу тебе и сообщу, меняет ли этот клен цвет листьев осенью и тоже ли становится алым.
Из-за небрежности матросов некоторые маргаритки пострадали от соленой воды, но Френсис посадила остальные в вазоны и уверяет, что жить будут. А еще она говорит, что твой виргинский вьюнок нужно назвать традесканцией. Этим летом он расцвел и выглядел совершенно прелестно, с огромными цветами, очень симпатичными и пестренькими. Цветы живут всего один день, но на следующий день распускается много новых. Ты не написал, переживут ли они зиму, на всякий случай мы поместили вьюнок в оранжерею, собрали семена и набрали отводков. Лорд Ламберт умолял продать ему немного семян для его необыкновенного сада, и мы согласились — по шиллингу за полдюжины.
Френсис чувствует себя хорошо, летом она жила со мной, было много и других гостей, которые приезжали, чтобы посмотреть редкости, и оставались, чтобы насладиться отдыхом в нашем саду. Элиас Эшмол был у нас постоянным гостем, и многие другие твои друзья передают тебе приветы.
Может быть, ты еще не слышал, но лорд-протектор назначил генерал-майоров — по одному на каждое графство, чтобы они следили за работой мировых судей, церковных старост и духовных лиц. В Ламбете это нововведение не приветствуется, но в письме я воздержусь от дальнейших комментариев.
Как всегда, я ухаживаю за твоими редкостями и твоим садом, и у меня все в порядке.
Март 1656 года
В марте, когда затихли самые страшные зимние бури, Джон загрузил свои виргинские сокровища на корабль, направлявшийся в Лондон. Пара плантаторов пришли проводить его на причал и надавать поручений, чтобы он выполнил их в Лондоне. Джон принял от них пакеты и задания, но при этом не отрывал глаз от своих бочонков с растениями и ящиков с разными диковинами.
Он вез с дюжину молодых деревьев в кадках, которые собирался держать на палубе, прикрыв от соленых брызг маленьким навесом, сплетенным из тростника. Три деревца были совершенно новым виргинским орехом, таких никогда не видывали в Англии. Были там и неизвестные ранее тополя, и тоненькие хлыстики виргинских кипарисов. Он надежно упрятал корешки нескольких новых астр, гераней и нового вьюнка в кадки с сырым песком. В водонепроницаемом сундучке, запечатанном свечным воском, готовились к путешествию семена, собранные Джоном прошлой осенью, — морозник, американцы называют его «башмачки», виргинская петрушка, изящный, прелестный виргинский водосбор, американский дороникум — цветок, похожий на маргаритку, но с лепестками огненно-оранжевого цвета и черной сердцевиной, такой же яркий, как бархатцы.
Джон взирал на свои сокровища с радостью богатея-купца, везущего домой золото. Он рассовал письма и пакеты по глубоким карманам куртки и отошел от релинга, когда сходни отдали на берег.
— До свидания! — крикнул он.
— Когда мы увидим вас снова? — прокричал сэр Джосайя.
— Через несколько лет! — прокричал над расширяющейся полосой воды Джон. — Когда мои запасы снова подойдут к концу. Когда мне понадобятся новые чудеса.
— Тогда вы точно вернетесь! — крикнул сэр Джосайя. — Это земля чудес.
Джон рассмеялся и помахал на прощанье рукой, встав на палубе так, чтобы видеть, как город постепенно исчезает из виду. Ветер и течение подхватили небольшой корабль и понесли вниз по реке, к морю.
«Никогда бы не подумал, — подумал про себя Джон. — С того самого времени, когда я приехал сюда в первый раз. Никогда бы не подумал, что они выживут и построят в лесу такой город, почти столицу».
Новые ухоженные берега реки быстро скользили мимо. Джон посмотрел назад, туда, где отсвет на воде создавал обманчивое впечатление, что ничего не изменилось.
— До свидания, — тихо сказал он стране и женщине, которую когда-то любил.
Апрель 1656 года
Когда тюльпаны начали набирать цвет и приготовились распустить бутоны, Джон вернулся в свой сад, в Ковчег и к своей жене. Повозка прогрохотала через знакомый мостик и въехала на конный двор. Заслышав шум, Эстер выглянула в окно из зала с редкостями, увидела Джона, восседающего рядом с возницей, и бегом бросилась вниз по ступеням, в объятия мужа.
— Конечно, могла бы догадаться, что не пропустишь еще одной весны! Но, по правде говоря, не ожидала тебя раньше середины лета.
— Я уже был готов остаться, да тут подвернулся корабль, который шел прямо домой, — пояснил Джон.
Они разомкнули объятия и взглянули друг на друга, как старые друзья после долгой разлуки. Волосы Эстер под аккуратным чепцом стали почти такими же белыми, как и полотно. Лицо похудело и стало жестче. На нем появились линии горя, которые уже навсегда останутся там. Джон в свои сорок восемь лет выглядел поджарым и в лучшей форме, чем перед путешествием. За дни, проведенные в седле и в пеших походах, он загорел до черноты и сбросил жирок, накопленный за годы спокойного существования.
— Выглядишь прекрасно, вот только волосы поседели, — отметил он.
Она слегка улыбнулась.
— Начала седеть еще до того, как ты уехал, — сказала она. — После смерти Джонни.
Джон кивнул.
— Я заехал навестить его могилу по пути домой. Хотел сказать ему, что вернулся. Я всегда обещал ему, что в следующий раз мы поедем вместе. Кто-то посадил там маленькие нарциссы.
— Френсис, — сказала она. — А когда вырастет вьюнок, она хочет посадить его рядом с могилой твоего отца, чтобы он обвил надгробный камень. Она сказала, они оба должны видеть его.
Они оставили возчика и помощника садовника разгружать повозку и рука об руку пошли к дому. Взойдя на террасу, Джон оперся на перила и осмотрел свой сад.
Клумбы перед домом сверкали цветом ранних тюльпанов, за ними в саду простирался ковер из желтых, белых и оранжевых нарциссов. Над ними на ветвях вишневых и персиковых деревьев начали проклевываться маленькие розовые бутоны. Ветвились мощные каштаны, на них набухали и лопались, вырываясь из бледно-зеленых чешуек, толстые клейкие почки.
— Как хорошо дома, — с удовольствием сказал Джон. — Что тут нового?
— Я тебе писала, что Кромвель распустил парламент и поставил армию управлять нами?
Он кивнул.
— Ну и как оно?
Эстер пожала плечами:
— Не знаю, как насчет всей страны, но у нас в Ламбете все идет неплохо. Теперь они выполняют работу мировых судей и делают это справедливо и непредвзято. Позакрывали много распивочных, а это только к лучшему. Строже теперь относятся к нищим, попрошайкам и праздношатающимся, а значит, улицы стали чище. Но налоги!
Она покачала головой.
— Выше, чем когда-либо, и теперь они не забывают собирать их. Они — упрямые ребята, и это их погубит. Никто не возражает против запрета субботних игр и плясок вокруг майского шеста, даже против закрытия публичных домов особо не протестуют. Но налоги!
— А мы с прибылью? — Джон любовался обильным цветением сада.
— В растениях — да. — Она проследила за его взглядом. — И если честно, то дела у нас идут совсем недурно. Нам пошло только на пользу, что членов парламента отправили по домам. Сквайрам и сельским жителям делать особо нечего, разве что садами своими заниматься. Генерал-майоры Кромвеля руководят страной, а дворяне в Лондоне сидят без дела, да и в графствах работы для них не осталось. Все, что раньше делали сквайры и мировые судьи, теперь делают офицеры. Все, что им осталось, — это сады.
Джон хмыкнул:
— Нет худа без добра.
— Верно, — напомнила она. — Ведь Кромвель дал стране мир.
Он кивнул.
— Ты видела лорда Ламберта? Что он говорит?
— Был здесь пару недель тому назад, посетил нашу выставку нарциссов. Ему захотелось сделать сад в оранжевом, золотом и желтом цвете, и он решил купить ярко-желтый морозник. Счастливым он не выглядел. Он работал над новой конституцией для страны. Он хотел, чтобы Кромвель стал лордом-протектором с избираемым парламентом. А потом Кромвель назначил генерал-майоров и распустил парламент. Мне кажется, он считает, что все это попахивает тиранией. Но он абсолютно ничего по этому поводу не говорил. Он хранит верность Кромвелю…
— Он всегда остается лояльным, — прервал ее Джон.
— Но заметно, что он в напряжении, — сказала она. — Ему не нравится, что армия поставлена над народом. Он хочет, чтобы правил избранный парламент, а не военные.
Джон обнял жену за талию.
— А ты? — нежно спросил он, коснувшись губами ее чистого чепца. — Ты в порядке?
Она молча кивнула. Он не стал требовать ответа. Они оба знали, что и сейчас, и всегда ответ будет один и тот же — она тоскует по Джонни. Они оба всегда будут тосковать по Джонни.