Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.
— Тебе больно? Ты ушиблась?
Она хотела ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон, не раздумывая, обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.
Она боялась, она очень боялась. И боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.
Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю, и она так и останется лежать на улице.
— Эстер! Эстер!
Джон крепко держал жену, ее охватила буря рыданий.
— Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!
Она мгновенно перестала плакать.
— Как ты назвал меня?
Он сам не понимал, что говорит.
— Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… — повторила она.
Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник.
— Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.
На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.
— Я испугался за тебя, — сказал он, как будто это был грех — назвать жену ласковым именем. — На секунду я забылся.
— Ты забыл, что уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я — твоя жена, жена, которую ты… любишь, — сказала она.
Он кивнул.
— Я рада, — мягко сказала она. — Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.
Он очень нежно высвободился из объятий.
— Мне не следует забывать, что я уже был женат, — твердо сказал он и пошел к дому.
Эстер осталась рядом с повозкой, глядя на то, как за ним закрылась кухонная дверь. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.
Лето 1641 года
За все лето Эстер больше ни разу не появилась на рынке. Она была права, опасаясь настроений, царивших в деревне Ламбет.
Как-то ночью мальчишки-подмастерья точно с цепи сорвались, эту лихорадку подхватили рыночные торговки и даже серьезные прихожане местной церкви. Они собрались в решительную толпу и прошли по улицам, выкрикивая: «Долой папистов! Долой епископов!» Самые громкие и отчаянные крикуны осмелились даже повторить пару раз «Долой короля!».
Они перебросили несколько горящих веток через высокие стены пустующего дворца архиепископа и попытались прорваться через запертые ворота, правда, без особого энтузиазма. Потом они прошли по Хай-стрит Ламбета и выбили все окна, в которых не горел свет в поддержку парламента. Они промаршировали вниз по дороге, но так и не добрались до Ковчега.
И Джон возблагодарил Господа за удачу Традескантов, вновь поместившую их на самой грани великих событий и опасностей и в то же время пощадившую семью, находившуюся на волосок от крупных неприятностей.
После той ночи Джон посылал на рынок помощников садовника и конюха. И хотя они часто путались в заказах и останавливались в тавернах, чтобы пропустить по кружечке эля, по крайней мере, это означало, что любое ворчание по поводу королевского садовника направлено не на Эстер.
Джону пришлось уехать в Отлендс. Но перед отъездом он заказал деревянные ставни на все окна в доме, особенно на большие окна венецианского стекла в зале редкостей. Он нанял еще одного работника, чтобы тот не спал по ночам, а наблюдал за Саус-роуд на случай, если по ней пойдет толпа. И как-то глубокой ночью они с Эстер с затененными фонарями вышли из дома вычистить старый ледник и поставить тяжелый засов на толстые деревянные двери, чтобы получилось надежное хранилище для самых ценных экспонатов.
— Если они пойдут против нас, бери детей и уходи из дома, — распорядился Джон.
Она покачала головой, и он не смог не восхититься ее хладнокровием.
— У нас есть пара мушкетов, — возразила она. — И я не позволю банде бездельников-подмастерьев разорить наш дом.
— Тебе не следует рисковать, — предупредил он.
Она улыбнулась напряженной, решительной улыбкой.
— Сейчас все, что ни делай, все рискованно, — сказала она. — И я прослежу за тем, чтобы мы безопасно пережили это время.
— Но я должен уехать. — В голосе Джона было беспокойство. — Меня вызывают в Отлендс. На следующей неделе туда приедут их величества, и я должен показать им сады в самом наилучшем виде.
Она кивнула.
— Я знаю, ты должен уехать. Я постараюсь сделать так, чтобы здесь все было в порядке.
Джон был в Отлендсе, ожидая, что приедет весь двор, но королева появилась в одиночестве. Короля и половины двора не было. Шли слухи, он отправился на север, чтобы самому вести переговоры с шотландцами.
— Он в Эдинбурге и все исправит. — Королева, улыбаясь любезной улыбкой, нашла Джона в саду, обрезающего розы.
Она старалась скрывать скуку. С ней было только несколько придворных дам. Старая свита, состоявшая из флиртующих, артистичных бездельников, распалась. Самые предприимчивые и амбициозные джентльмены сопровождали короля. От двора воюющего короля исходил притягательный аромат возможностей и продвижения, а молодежь устала от мира и двора, в течение столь долгого времени посвященного супружеской любви.
— Все разрешится благополучно, — обещала королева. — Как только они увидят своего короля, он очарует их и заставит признать, что они были глубоко не правы, выступив против него.
Джон кивнул.
— Надеюсь, что так оно и будет, ваше величество.
Она подошла к нему поближе и понизила голос.
— Мы не вернемся в Лондон, пока все не уладится, — призналась она. — Даже в мое маленькое поместье в Уимблдоне. Мы шагу не сделаем к Вестминстеру! После смерти моего лорда Страффорда…
Речь ее прервалась.
— Они говорят, что следующей после графа буду я! Они будут судить меня за то, что я давала королю изменнические советы!
Джону с трудом удалось удержаться от того, чтобы не взять в свои руки одну из ее маленьких белых ручек. Она выглядела по-настоящему испуганной.
— Он должен был держать себя с ними смелее, — прошептала она. — Мой муж не должен был позволять им схватить Страффорда и Лауда. Если он будет позволять им хватать наших людей одного за другим, то мы все пропали. И тогда он останется совсем один, а они уже попробовали крови. Он должен был грудью встать на защиту Уильяма Лауда, он должен был сделать все, чтобы спасти Страффорда. Как я могу быть уверена, что он защитит меня, если понадобится?
— Ваше величество, так далеко все не зайдет, — попытался утешить ее Джон. — Вы же сами говорите, что король вернется домой и все разрешится.
Она сразу повеселела.
— Он может швырнуть им в парламент пару баронских титулов и должности при дворе, — сказала она. — Они ведь все низкого происхождения, обычные простолюдины из провинции. У них нет ни образования, ни воспитания. Они откажутся от своего безрассудства, если предложить им хорошую цену.
Джон почувствовал, как в груди поднимается хорошо знакомое чувство раздражения.
— Ваше величество, я думаю, что они — люди принципиальные. И лорда Страффорда они обезглавили не по капризу. Я думаю, они верят в то, что делают.
Она тряхнула головой.
— Конечно же, нет! Они постоянно в своих собственных целях плетут интриги с шотландцами, или голландцами, или с кем-нибудь еще. Палата лордов их не поддерживает, двор против них. Это просто мелкие человечишки из деревень, кукарекающие, как маленькие петушки на собственных навозных кучах. И мы должны просто свернуть им шеи, как маленьким петушкам.
— Молюсь за то, чтобы король нашел способ договориться с ними, — упорно повторил Джон.
Она улыбнулась ему чарующей улыбкой.
— Ну конечно, я тоже! Он пообещает им что угодно, тогда они проголосуют за налоги, так нужные нам, за армию, чтобы разгромить шотландцев. Потом они могут возвращаться к своим навозным кучам, а мы сможем снова править без них.
Осень 1641 года
Дела короля и королевы могли бы обернуться по-разному, если бы не четвертое королевство — Ирландия.
Новость о том, что Страффорд мертв, пронеслась по Ирландии, как огонь по пустоши. Страффорд заправлял в Ирландии со смесью жесткого законопослушания и ужасающего произвола. Он правил ирландцами, как циничный старый солдат, и единственным законом в стране был закон неодолимой военной силы.
Как только он умер, ирландские католики в дерзком урагане ярости восстали против протестантских угнетателей. Страффорд жестоко подавлял их. Но Страффорда больше не было. Самые разные слухи носились по королевству, пока наконец каждый крестьянин, который называл себя мужчиной, не взялся за вилы или мотыги и не набросился на вновь прибывших протестантских поселенцев и жадных захватчиков ирландских земель — протестантских лордов. Восставшие не щадили ни самих поселенцев, ни их женщин, ни детей.
Новости о том, что произошло, самым жутким образом приукрашенные перепуганным воображением протестантского меньшинства в стране, которая им не принадлежала, дошли до Лондона в октябре и в тысячи раз усилили ненависть против католиков. Даже Эстер, обычно такая рассудительная и уравновешенная, отбросила благоразумие и вечером в семейной молитве молилась вслух о том, чтобы Господь покарал ужасных варваров-ирландцев и сохранил свой избранный народ, находящийся в этой самой что ни на есть варварской стране. И дети Традесканта, Френсис и Джонни, с глазами, полными ужаса от того, что слышали в кухне и на конюшне, тоже испуганно прошептали «аминь».
Католические повстанцы поднимали протестантских детей на пики, жарили их на костре и ели на глазах мучеников-родителей. Католические повстанцы жгли дома и замки вместе с их протестантскими владельцами, запертыми внутри. У каждого был рассказ, полный свежего и невероятного ужаса. Никто не подвергал эти истории сомнению. Все они были правдой. Все происходящее было хуже самого страшного ночного кошмара. А на самом деле все было еще хуже, чем рассказывали.