Какое-то время ему вообще казалось, что холодная погода никогда не кончится и не освободит их от праздной жизни в Джеймстауне. Но Хоберт клялся, что он не поднимется по реке, пока на земле лежит снег.
— Там можно умереть, и никто не узнает, никому до этого не будет дела, — говорил он. — Мы останемся в городе, пока земля не прогреется как следует, тогда мы сможем плыть вверх по реке, и вокруг нас не будет огромных ледяных глыб. Я не рискну выбираться из города до весны.
— Весной опаснее будет оставаться здесь, — спокойно добавила его жена. — У них тут в жару бывают страшные лихорадки. Я бы лучше перебралась отсюда до того, как наступит лето.
— Со временем и переберемся, — Хоберт посмотрел на нее из-под бровей, как бы предупреждая, чтобы сидела тихо-мирно и не вмешивалась в разговоры мужчин.
— Когда будет на то Господня воля, — приятным голосом добавила она, ничуть не испугавшись.
Джон знал, что Хоберт прав, и все-таки изнывал от нетерпения. Всех, кого он встречал в городе, Джон спрашивал, помнили ли они девочку или ее мать, но ему отвечали, что все индейцы были похожи друг на друга и если девочка пропала, то, вне всякого сомнения, она что-то украла или предала своего господина и бежала в леса к своему племени.
— И несладко ей там приходится, — сказала как-то раз какая-то женщина, пока ждала своей очереди к единственному в городе глубокому колодцу, чтобы набрать воды.
— Почему? — тут же переспросил Джон. — Что вы хотите этим сказать?
— Потому что с каждым днем их оттесняют все дальше и дальше. Конечно, не сейчас, зимой наши мужчины не ходят в леса, темнеет слишком рано, а холод убивает человека быстрее, чем стрела. Но когда наступит весна, мы соберем своры собак и отряды охотников и отправимся в лес на охоту за краснокожими, мы заставим их отступать все дальше, и дальше, и дальше, пока вся земля не станет нашей, только тогда мы сможем безопасно жить на этой земле.
— Но ведь она еще ребенок! — воскликнул Джон. — А ее мать — одинокая женщина.
— Они размножаются даже в одиночестве, — с суровой решительностью добавила женщина. — Не хочу пугать вас, сударь, но на этой земле останемся либо мы, либо они. И мы полны решимости победить. И будь там волки, или медведи, или индейцы, им придется отступить и дать нам дорогу, или они умрут. Как еще сделать эту землю своей?
Джон едва ли мог осуждать эту беспощадную логику. Ведь у него самого было четыре надела прибрежной земли и девственного леса. И он сам, бывало, с предвкушением говорил, как расчистит деревья и построит дом. Он знал, что его собственная земля — это еще двести акров, где уже никогда не будут охотиться повхатаны.
Апрель 1643 года
Ему пришлось ждать до апреля, и тогда наконец он вместе с Хобертами поплыл на лодке вверх по реке осмотреть участки, расположенные по соседству.
Это была хорошая земля. Деревья подступали к кромке воды, их густые кроны затеняли берега. Толстые серые корни опускались прямо в реку, выступившую из берегов. Джон привязал каноэ, которое он одолжил в городе, к нависающему стволу и сошел на берег, на свою собственную новую землю.
— Мой Эдем, — тихо промолвил он про себя.
Деревья жили своей жизнью.
В листве пели птицы, они ухаживали друг за другом, преследовали друг друга, дрались и строили гнезда. Он увидел птиц, которые выглядели похожими на хорошо знакомые английские разновидности, но были или заметно больше, или раскрашены самым странным образом. Видел он и других птиц, совершенно ему незнакомых, живших в этом новом и чудесном мире. Там были птицы, похожие на маленьких цапель, но только белые, как голубки; странные уточки, головки у которых сверкали, как сундучки, покрытые разноцветной эмалью.
Почва была плодородной, темной. Эта земля никогда не знала плуга, столетиями она сама создавала себя из опавших листьев и гниющей зелени. Чувствуя себя несколько глупо, Джон опустился на четвереньки, взял в руку горсть земли, растер ее между ладонями и поднес к носу и губам. Это была хорошая темная земля, на которой все будет расти и плодоносить.
Берег полого поднимался от реки, значит, вода не будет затапливать поля. Примерно в полумиле от береговой линии был небольшой холм. Там Джон решил поставить дом. Когда деревья будут расчищены, у него получится прекрасный вид на реку, а ниже по холму он сможет видеть свой собственный причал, где будут грузить собственный табак, отправляя его вниз по течению.
Джон подумал, что поставит дом под прямым углом к реке. Это будет скромный дом, ничего общего с великолепием Ламбета. Это будет дом пионера — одна комната внизу и лестница, ведущая наверх, где под крышей будет еще небольшое низенькое помещение для хранения припасов.
У одной стены будет очаг, который сможет обогревать все маленькое зданьице, крыша будет из тростника, а может, покрыта деревянной дранкой. Первые несколько лет пол будет просто из утоптанной земли, возможно, позже Джон настелет доски. Голые окна будут открытыми, без стекол, но на них появятся толстые деревянные ставни, которые он будет закрывать на зиму и в плохую погоду.
Этот дом будет лишь немногим отличаться от той хибарки, которую английский нищий может построить на общинной земле и считать себя счастливчиком. Но это будет нормальный дом для этого нового мира, где нет ничего, что принималось бы как должное, и где мужчины и женщины крайне редко владеют чем-нибудь, помимо того, что они построили или сделали для себя сами.
В задумчивости Джон протянул руку к вьющейся лиане, отщипнул побег и сунул его в карман. Она будет обвивать его дверь. Может, его лачуга будет всего лишь крошечным островком посреди бескрайнего дикого леса, но все равно при доме будет сад.
Дом построили быстро. В Джеймстауне были бригады строителей, работавших на поденной оплате.
Бертрам и Джон наняли такую бригаду, они сначала поставили дом Хобертов, а потом и дом Джона, уменьшенную версию в том же стиле. По условиям рабочих, их должны были снабжать едой и элем. Гвозди, самую дорогую часть любого дома, тоже поставлял заказчик. Их пересчитывали каждое утро и каждый вечер проверяли расход.
Рабочие объяснили Джону, что, когда он захочет построить себе новый дом в другом месте, ему придется сжечь этот, просеять золу и выбрать все гвозди. Древесину для постройки брали, просто расчищая площадку под дом, а вот гвозди нужно было везти из Англии.
— Но если и дальше вы будете строить так же, у вас никогда не будет готовых домов на продажу, — заметил Джон. — Никогда не будет готовых домов для вновь прибывших.
— Сами могут себе построить, — ответил рабочий с грубоватой прямотой Нового Света. — А если сами не могут, значит, придется обходиться без дома.
Пока рабочие строили дом, Сара Хоберт готовила еду — жарила мясо на костре на длинных шампурах, способом, которому колонисты научились у своих индейских проводников.
Джон вспоминал Сакаханну, сидевшую на корточках перед их маленьким костром и жарившую форель, нанизанную на зеленые прутики. Сара пекла хлеб из тяжелого темного теста, которое замешивала из ржаной муки. Пшеницу колонисты не выращивали.
Когда дом Хобертов был закончен и строители перешли на дом Джона, Сара перешла вместе с ними и там продолжала готовить на всех, не сетуя на то, что она предпочла бы начать вскапывать свои поля или сажать свой собственный огород.
— Спасибо, — неуклюже поблагодарил Джон, когда Хоберты усаживались в каноэ, чтобы проплыть немного ниже по реке и вернуться на свой участок. — Без вас мне ничего не удалось бы сделать.
— Мы тоже без твоей помощи так быстро не справились бы, — сказал Бертрам. — Через месяц или два я заеду, посмотрю, как у тебя дела. Если мы хотим выжить на этой земле, мы должны быть как братья, Джон.
Джон отвязал канат и бросил его Саре, ожидающей на корме.
— Смешно, — сказал он. — Я думал, это страна, в которой легко жить, легко соорудить себе кров над головой, легко прокормиться. Но сейчас мне кажется, мы не живем, а все время выживаем.
Хоберты смотрели на него с решимостью, написанной на бледных лицах, обращенных к Джону. Течение уже относило каноэ от берега.
— Конечно, это борьба, — ответила Сара, констатируя очевидное. — Господь определяет нам жить в этом трудном мире, борясь с трудностями на пути к праведности.
— Да, но ведь мы в новом мире, — не согласился Джон. — И этот новый мир исполнен естественного добра, природного изобилия.
Она покачала головой, и каноэ тут же закачалось. Бертрам взялся за весло.
— Мужчины и женщины рождены для борьбы.
— Скоро увидимся! — крикнул Бертрам, и голос его пронесся над расширяющейся полоской воды. — Я как-нибудь навещу тебя, когда мы сами уже устроимся.
Джон, прощаясь, поднял руку и стоял, глядя, как они удаляются вниз по реке. Бертрам греб неумело, в его движениях не было легкости и грациозности Сакаханны. Сара чопорно сидела на носу и была совершенно похожа на жену рыбака в лодке, плывущей где-нибудь по Темзе. Течение подхватило их, и Бертраму нужно было только слегка подправлять каноэ.
После того как они исчезли за излучиной, Джон еще долго смотрел на текущую воду, а потом повернулся и по еле заметной, еще свежей тропинке пошел к своему новому дому.
Дом, эта простая маленькая коробка из свежесрубленной древесины, стоял на квадрате расчищенной земли. Джон повалил только те деревья, что были нужны для строительства. Ненужные ветки и прочий древесный мусор все еще валялись в полном беспорядке вокруг.
Джон остановился на склоне и полюбовался домом. Дом был квадратным, немногим больше сарая или простой хибары, но Джон сам валил деревья для постройки, сам строгал доски для двери, вставлял грубые рамы в оконные проемы и вязал для крыши снопы из тростника. И теперь он гордился результатом.
Подойдя поближе, он посмотрел на дом внимательнее. С одной стороны от двери он посадил черенок, который срезал, когда впервые ступил на свою новую землю. Он принялся, Джон увидел свежий зеленый побег лианы, которая в начале лета расцветет пышными золотыми цветами, как турецкая настурция. Но с другой стороны двери, там, где он еще ничего не делал, кто-то вскопал землю, очистил ее от камней и посадил еще одно вьющееся растение, которое он не мог распознать и которое уже выбросило стрелку, коснувшуюся новенькой стены. Значит, совсем скоро, может, уже этим летом, дверь будет обрамлять какой-то новый цветок, посаженный кем-то другим.