Френсис положила зеленый букет и пошла с первоцветами в комнату редкостей, к большому зеркалу. Ее высокие каблучки гулко стучали по доскам пола. В комнате остались только большие экспонаты да вещи поменьше, которыми можно было пожертвовать ради спасения остальных. Зал казался достаточно роскошным, чтобы обмануть солдата-мародера, который мог вообразить, что видит все сокровища. Эстер держала ключ от ледника на цепочке на шее, и ивы густо разрослись, надежно укрывая двери.
Френсис взяла цветы, отщипнула мягкие стебли и воткнула их в локоны за ушами.
— Красиво? — спросила она, поворачиваясь к брату.
— Неплохо. — Он старался не демонстрировать свою гордость.
И с этими словами Джонни взял Френсис под руку.
Венчание прошло в церкви Святого Варфоломея на Олд-Фиш-стрит в Сити, Эстер была одним свидетелем, а Томас Стритер, друг Александра, — другим. Вечером они, обедая в доме Александра напротив лондонского Тауэра, подняли тост за отца новобрачной.
— Интересно, где он сейчас? — задумчиво проговорил Стритер.
Александр бросил быстрый взгляд на несчастное лицо Эстер.
— По мне, где бы он ни был, лишь бы все было благополучно, — сказала она.
Эстер было тяжело расставаться с Френсис. Она растила ее с той поры, когда та была печальной светловолосой девочкой девяти лет от роду, подавленной ответственностью за брата и дни напролет скучающей по матери. Девочка была слишком гордой, чтобы просить о помощи, и упрямой, как все Традесканты. Она была слишком независимой, чтобы просить о любви. Но всю свою жизнь, как самое дорогое воспоминание, Эстер хранила в памяти тот момент, когда Френсис, не поднимая глаз, потихоньку придвигалась в ее сторону, пока не прислонилась к уютному боку мачехи и не почувствовала оберегающую руку, мягко легшую на ее плечо.
— Я буду скучать по тебе, — прошептала Эстер, прощаясь на следующий день в тесном холле дома Александра.
— Ах, мама! — Френсис бросилась к ней в объятия. — Но я буду часто навещать вас в Ковчеге! И ты будешь приезжать к нам! Да, Александр?
Александр Норман, помолодевший на много лет, будто абсолютная радость разгладила морщины на его лице, просиял улыбкой, глядя на Эстер.
— Если захотите, приезжайте и живите с нами. А я буду тогда считать себя турецким пашой — с двумя такими красавицами в доме.
— Мне нужно приглядывать за Ковчегом. — Эстер глубоко вздохнула. — Но я надеюсь, что вы будете частенько навещать нас. А если в городе появится чума…
— Я сразу же пошлю Френсис к вам! — заверил Александр. — Не беспокойтесь. И буду писать вам, сообщая все новости.
После этого ей оставалось только уйти. Эстер задержалась на мгновение дольше необходимого, и, когда Френсис отступила назад, в объятия мужа, Эстер почувствовала такую боль во всем теле, как будто что-то медленно и глубоко отрывали у нее от сердца. Она сразу же улыбнулась.
— Господь вас благослови, — сказала она, как будто боль не сжимала ей все внутри. — Будьте счастливы.
Она вышла из прелестного холла и оказалась на улице. Лондонский Тауэр отбрасывал тень на улицу, и, пока она закутывалась в накидку, утренний холод успел пробрать ее до костей. В то же мгновение Джонни уже оказался рядом и, как настоящий кавалер, предложил ей руку. С его помощью Эстер быстро дошла до реки, где они сели в лодку, чтобы добраться до дома.
— Все прошло прекрасно, — решительно сказал Джонни, отворачиваясь от нее.
— Очень хорошо, — ответила Эстер, растирая щеки руками в перчатках. — Чума побери этот холодный ветер, у меня от него глаза слезятся.
— У меня тоже, — согласился Джонни.
Апрель 1645 года, Англия
Эстер казалось, что весной 1645 года Ковчег, Традескантов Ковчег, в растерянности плыл по течению. Выполнять обещание, данное Джону Традесканту, — заботиться о его внуках и о редкостях — становилось все сложнее. Хотя она всегда думала, что бы ни происходило со всем остальным, уж по крайней мере это обещание она будет выполнять.
Но Френсис теперь стала взрослой женщиной с собственным домом и новой, отдельной жизнью. А Джонни подрастал, и через четыре, а может, пять лет он уже пойдет воевать. Все молодые люди в Англии знали, что им придется повоевать, прежде чем они состарятся. И Джонни, даже ее драгоценный Джонни не мог быть исключением.
Редкости были спрятаны хорошо, и Эстер могла только надеяться, что они не пострадают ни от холода, ни от сырости. Ледник был надежно заперт и заколочен, перед ним Джозеф посадил вишню, одно из прекрасных вишневых деревьев Традескантов. Саженец прекрасно принялся и раскинул ветви так, что, казалось, двери там вовсе никогда и не было. Распустившиеся листья скрыли очертания стен, а когда раскрылись цветы, то совсем ничего нельзя было рассмотреть за колышущимся белым облаком.
— Нам придется срубить это дерево, когда мы захотим открыть дверь и достать сокровища, — тихо сказал Джозеф Эстер, когда она гуляла по саду.
— Если и дальше все будет идти как сейчас, нам никогда не придется доставать их, — ответила она и пошла дальше.
Сад выглядел так же прелестно, как и каждую весну, будто война не была главным занятием всей страны, будто голод и чума не были неотъемлемым признаком наступающего лета. Нарциссы склоняли головки в плодовом саду, ростки тюльпанов на грядках набирали силу, их бутоны наливались и румянились легкими полосками цвета. И если осенью в живых останется хоть кто-то, все еще жаждущий купить тюльпаны, то в плодородной земле сада Традескантов их будет ждать целое состояние.
Но покупателей не было, никто не ждал у дверей зала с редкостями, желая заплатить деньги за посещение, растения не продавались. Ковчег медленно тонул под грузом долгов. Джозеф работал за половину жалованья и содержание, все его помощники разбежались, ушли на войну, горничных уволили. И только кухарка оставалась с ними и делила с Эстер работу по дому.
На деревьях появились первые зеленые листья, и Эстер вдыхала их свежий аромат. Трава стояла высоко. Когда нарциссы отцветут, Джозеф выкосит траву и уберет сено. Ветви фруктовых деревьев раскачались, соприкасаясь тонкими ветвями, на которых уже начали появляться листья и почки, налитые обещанием будущих цветов. Сад должен быть самым радостным местом. Но Эстер проходила между плодородием и бурлящей жизнью сада, как женщина, промерзшая до костей и уставшая до смерти.
Она дошла до дальнего конца сада и взглянула на пруд. Прошли годы с того времени, как они с Джонни приходили сюда кормить уток. Годы с тех дней, когда они садились в маленькую утлую лодчонку и он катал ее туда-сюда, рассказывая, что он совсем-совсем наверняка будет великим моряком, как дед, будет охотиться на пиратов в Средиземном море или поплывет к ледяным границам России. А теперь она сама была женой другого путешествующего Традесканта и думала, что, пожалуй, в этом году ей уже пора собрать всю свою отвагу и признать наконец тот факт, что Джон никогда больше не вернется домой.
Со времени его отъезда она получила только одно письмо, в котором он писал, что покидает Джеймстаун и собирается построить дом дальше по реке и что она не должна ждать от него известий в течение какого-то времени. Потом она получила груз с индейскими редкостями и пару бочонков с растениями, плохо упакованными и плохо доставленными, что доказывало — Джон не следил за их погрузкой на борт. И с тех пор ничего. Последние новости, дошедшие из колоний, были о восстании индейцев и нападении на Джеймстаун. Говорили о том, что всех плантаторов, живших вдоль реки, скальпировали и вырезали, снимая кожу.
Она думала, ей пора научиться перестать искать Джона повсюду, научиться перестать ждать его. Она решила, что подождет до лета, а там, если не будет никаких известий, придумает, как сказать Джонни, который иногда все еще был ее маленьким мальчиком, а иногда — совсем юношей, что его отец не вернется домой и что теперь он будет единственным оставшимся Садовником Традескантом.
— Прошу прощения, — вежливо сказал кто-то за ее спиной. — Я ищу Джона Традесканта.
— Его нет, — Эстер устало обернулась. — Я — его жена. Чем могу помочь?
Перед ней стоял один из красивейших мужчин, когда-либо встреченных ею. Он изящным жестом снял шляпу, и, когда поклонился, выставив вперед ногу в высоком замшевом коричневом сапоге, перья шляпы коснулись земли. Он был одет в серое — достаточно неяркий цвет, который мог указывать на то, что он был человеком парламента, да при этом еще и одним из самых унылых пресвитерианцев.[18] Но его густая кудрявая шевелюра, богатый кружевной воротник и улыбчивая дерзость выдавали в нем кавалера.
Первым побуждением Эстер было улыбнуться в ответ, он был из тех мужчин, перед которым любой женщине трудно устоять. Но потом она вспомнила, в какие времена они живут, и оглянулась на дом, словно ожидая увидеть там отряд солдат под его командованием, а его самого — достающим из кармана ордер на арест.
— Чем могу помочь? — повторила она.
— Я ищу тюльпаны, — сказал он. — Все знают, что сад Джона Традесканта — единственный в Англии, куда стоит заглянуть. И к тому же сейчас слишком смутные времена, чтобы гоняться за цветами в Голландии.
— У нас есть тюльпаны, — серьезно сказала Эстер, не воспользовавшись возможностью подхватить разговор о тяжелых временах. — Вы желаете какой-то конкретный сорт?
— Да, — ответил он. — А что у вас есть?
Эстер улыбнулась. Словесная дуэль была хорошим подходом к тому, чтобы назвать растение, в зените своей славы стоившее дороже дома.
— У нас есть все, — ответила она с простой гордыней профессионала, лучшего в своем деле. — Было бы гораздо лучше, если бы вы просто сказали, что хотите. Мы всегда назначаем только разумную цену, господин…
Он отступил на шаг, как будто для того, чтобы оценить ее заново, точно первое впечатление о ней как о просто одетой, незамысловатой женщине скрывало силу ее характера и ее гордость.
— Меня зовут Джон Ламберт,