Он приносил в небольшой фермерский домик образец за образцом, прикапывая растущие растения на грядках для рассады, закладывал семена в песок или рис, чтобы они оставались сухими. Он приносил растение за растением, чтобы добавить их в коллекцию Ламбета. И по мере того как он добавлял то новое дерево — к примеру, виргинский клен, то новый цветок — желтый кипрей, то новую траву — виргинскую петрушку, он понял, что привезет домой, в Англию, взрыв новизны. Если бы страна жила в мире и люди продолжали бы интересоваться своими садами, он бы прослыл создателем невиданных чудес, более великим специалистом по растениям и ботаником, нежели даже его отец.
Он искренне полагал, что во время своих длительных экспедиций, когда уходил в лес на рассвете и возвращался в сумерках, а иногда уходил на рассвете и возвращался только на рассвете следующего дня, когда он спал в лесу, невзирая на холодные ветры, предупреждавшие о скорой смене времени года, он думал только о своих растениях. Но где-то глубоко в сердце и в уме он прощался. Прощался с Сакаханной-девочкой, чью невинность он так высоко ценил, с Сакаханной — молодой женщиной, которую он любил, и с Сакаханной — гордой красавицей, которая впустила его в свое сердце и в постель, а потом прогнала.
Джон прощался с ней, прощался с лесом, который она любила и делила с ним, и к тому моменту, когда «Мейкпис» причалил к оконечности пирса и поднялся вверх по течению к доку Джеймстауна, Джон уже попрощался со всем, что было дорого его сердцу, и был готов уехать.
У него собралось с полдюжины бочонков с семенами и корнями, уложенными в песок, и два бочонка с саженцами, присыпанными землей, которые нужно было поливать каждый день. Он составил свой груз на причале и погреб на каноэ вверх по реке, в Джеймстаун, посмотреть, не привез ли этот корабль письмо и деньги от Эстер.
Едва ли он рассчитывал получить их. Но это было частью ритуала расставания с Сакаханной и возвращения к Эстер — быть на пристани и встречать каждый приходящий корабль, показывая тем самым свою веру в то, что Эстер сделает все возможное и даже невозможное, чтобы как можно быстрее прислать ему деньги. Их план не должен был сорваться по его вине.
Как обычно, толпа на причале выкрикивала приветствия и предлагала товары и комнаты для съема. Царила обычная анархия при прибытии корабля. Вещи сбрасывали на пристань, дети визжали от волнения, друзья приветствовали друг друга, заключались сделки. Джон встал на кабестан[20] и крикнул поверх голов толпы:
— Есть кто-нибудь с письмом для Джона Традесканта?
Сначала никто не ответил, он прокричал вопрос снова и снова как уличный торговец, расхваливающий свой товар. На сходнях появился седовласый мужчина, выглядевший слабым и больным, старавшийся не выпускать из вида матросский сундучок со своими пожитками, и поднял голову.
— Я! — сказал он.
— Слава богу!
Джон спрыгнул со своего наблюдательного пункта. И в тот же миг его накрыла волна жестокого разочарования — ему далее незачем здесь оставаться, он должен покинуть землю Сакаханны, точно так же, как он покинул ее саму.
Он протолкался через толпу с приветственной улыбкой на лице.
— Я — Джон Традескант.
— Я — преподобный Уолтер де Карей. Ваша жена доверила мне письмо для вас.
— Как она там?
Викарий кивнул.
— Выглядела она неплохо. Отважная женщина, как мне показалось.
Джон подумал об упрямой решимости Эстер.
— Бесценное создание, — коротко сказал он.
Он открыл письмо и сразу же понял, что она сделала все, о чем он просил. Ему осталось только пойти в офис Виргинской компании и получить свои двадцать фунтов. Эстер заплатила эти деньги лондонскому банкиру, и документ, скрепленный печатью, доказывал это.
— Благодарю вас, — сказал он. — А теперь могу я как-то помочь вам? У вас есть где остановиться? Помочь вам отнести багаж?
— Если бы вы помогли мне с этим сундучком? — неуверенно проговорил преподобный. — Я полагал, здесь будут носильщики или слуги…
— Это Виргиния, — предупредил его Джон. — Здесь все — свободные землевладельцы.
Зима 1645 года, Англия
В октябре Френсис и Александр Норман приплыли по реке, чтобы провести пару дней в Ламбете. Эстер уговаривала их остаться подольше, но Александр сказал, что не рискует оставлять свой бизнес слишком надолго. Война, кажется, подходила к концу, каждый день он отгружал все новые партии бочонков с порохом, и поговаривали, что Бейсинг-Хаус наконец пал перед армией Кромвеля.
Не то чтобы это был важный стратегический пункт, как, например, Бристоль, второй город в королевстве, который принц Руперт сдал всего лишь месяц тому назад. Но это была крепость, славящаяся в народе своей упрямой преданностью королю. Когда Джонни узнал, что Руперта уволили с королевской службы, Бейсинг-Хаус стал его новой привязанностью. Именно в Бейсинг-Хаус он собирался сбежать и пойти там на военную службу. Даже Эстер, чьи воспоминания о королевском дворе были полны не только впечатлений о притворстве и сумасбродстве, но и памятью о мгновениях великой красоты и блеска, жаждала, чтобы Бейсинг-Хаус по-прежнему был верен королю Карлу, пусть даже изменится все остальное в королевстве.
Крепость принадлежала маркизу Винчестерскому, переименовавшему ее в «Оплот Верности» и закрывшему ворота, когда вся местность вокруг перешла на сторону парламента. Этот открытый вызов казался Эстер гораздо более славным способом провести войну, нежели заниматься садоводством в Ламбете и продавать тюльпаны сторонникам парламента.
Иниго Джонс, знававший еще дедушку Джонни и работавший вместе с ним для герцога Бекингемского, благополучно отсиживался в Бейсинг-Хаусе за прочными стенами собственной конструкции. Художник Вацлав Холлар,[21] друг Традескантов, и многие другие, которых Эстер хорошо знала, тоже укрылись там. Ходили слухи о двадцати иезуитских священниках, нашедших убежище в крепости, и о гиганте ростом в семь футов.[22] Сама маркиза и дети тоже остались в осажденной крепости. Маркиза, когда ей предоставили возможность свободно покинуть Бейсинг-Хаус, отказалась оставить мужа. На каждом оконном стекле в доме она вырезала клятву «Aimez Loyaute»,[23] чтобы, пока дом стоит и окна не разбиты, оставалось письменное свидетельство — все еще есть хотя бы одно место, где сохранили безоговорочную верность Карлу.
— Я — такая же глупышка, как Джонни, потому что тоже хотела бы быть там, — призналась Эстер Александру.
Они сидели по обе стороны каминного огня в гостиной. У окна Френсис и Джонни играли в карты на спички.
— Там люди, которых я знала с детства. Кажется таким несправедливым отсиживаться здесь в комфорте, пока они смотрят в лицо опасности…
— У них была большая свобода выбора, нежели у вас, — утешил ее Александр. — Вы дали слово Джону, что будете защищать Ковчег. И в любом случае свою роль вы сыграли. Когда восстание роялистов докатилось до вашего порога, вы же дали им лошадь и помогли, чем могли.
Эстер фыркнула:
— Вы же знаете, как сильно я этого хотела!
— Не впадайте в любовь к делу только потому, что оно проигрывает! — предупредил ее Александр. — Прежде чем король обрек себя на поражение, он был глуп и безрассуден. Джон предпочел уехать, чтобы только не служить ему. И я всегда восхищался вашей решимостью пережить эту войну, не участвуя в ней. И если она подходит к концу, это еще не причина, чтобы рваться воевать. Лишь глупцы любят безнадежное дело только потому, что оно проиграно.
Эстер кивнула.
— Вы правы, — сказала она. — Но Бейсинг-Хаус — это просто какая-то сказочная история.
— Боюсь, конец этой истории будет совсем не романтическим, — мрачно сказал Александр. — Кромвель доставил туда тяжелую артиллерию. Иного финала, кроме поражения, и быть не может. Никакие стены не смогут вечно противостоять артиллерии.
Александр оказался прав. Уже на следующий день, еще до того, как они с Френсис уехали, пришли новости. Бейсинг-Хаус пал, сотня мужчин и женщин были убиты. Даже оконные стекла с выгравированными словами не выжили в схватке. Кромвель приказал разрушить дом и уничтожить все.
Это была одна из многих битв, в которых парламент теперь неумолимо одерживал победы. Самого крупного покупателя тюльпанов у Эстер, Джона Ламберта, хвалили во всех сообщениях за то, что он был быстрым и смелым командиром кавалерии, а отряды парламента стали неудержимыми. Под командованием Кромвеля армия наконец освоила свое ремесло, военная дисциплина соединилась с абсолютной преданностью идее. Они верили, что освобождали страну от тирании и несли стране новое правление закона и справедливости. Они сражались так, как только могут сражаться мужчины, вкладывающие в борьбу всю душу, а против них оставались лишь несколько плохо оплачиваемых, под плохим командованием и не желающих воевать отрядов роялистов.
Король отступил в крепко пьющий и богато живущий Оксфорд, вернулся к комфорту жизни во дворце и развлекался так хорошо, как только мог себе позволить. Единственным следствием и признанием долгой цепи поражений были попреки и обвинения в адрес генералов. Принц Руперт потерял свой пост за то, что не удержал Бристоль, и ничто из того, что говорил он сам или его друзья, не помогло ему добиться справедливого разбора дела от короля, которому он так верно служил.
Зима стояла на удивление холодная, никто упомнить не мог таких холодов. Френсис писала мачехе, что катается на коньках по Темзе у Тауэра и что, если и дальше будут стоять такие морозы, она сядет в сани и отправится к ним в гости по замерзшей реке. Эстер, завернувшись в старый походный плащ Джона Традесканта, в шляпе из русских мехов, что он привез из своих путешествий, каждое утро выходила в сад смахивать снег с ветвей драгоценных деревьев, чтобы они не сломались под тяжестью снега и льда. Каждый вечер она садилась у огня из хвороста и маленьких веточек, ужинала картофельной похлебкой и думала над тем, когда же придет весна и принесет ли она домой ее мужа.