— Ты заботливо ухаживала за ней, — сказал он. — Ни одна мать не сделала бы этого лучше.
Она улыбнулась, услышав эти слова.
— Я не могла бы любить ее больше, даже если бы сама родила ее, — сказала она. — Я уже давно думаю, что у нее две матери — одна в раю, и это Джейн. А вторая здесь, на земле, — это я.
Он сел в кресло рядом с ней и привлек ее к себе на колени. Эстер обвила руками его шею, склонив голову ему на плечо. В первый раз она позволила себе поплакать о ребенке, которого они потеряли.
— Будут еще дети, — сказал Джон, поглаживая ее волосы. — У нас будут десятки внуков, и от Френсис, и от Джонни.
— Но этого мы потеряли, — сказала Эстер. — И если бы это был мальчик, она назвала бы его Джоном.
Лето 1646 года
Все лето Френсис провела в Ковчеге, пообещав Александру, что не вернется в его дом в Сити, пока холодная осенняя погода не выморозит чуму из города. Но они провели врозь не так уж много ночей. Война закончилась, и спрос на бочонки для пороха упал. Часто вечерами Александр садился в лодку у Тауэра и вместе с приливным течением поднимался вверх по реке к Ламбету. А там он шел по тропинке к Ковчегу и видел жену, сидевшую на ограде и ожидавшую его, как когда-то — когда она была маленькой девочкой.
Год был неудачный. Как и предсказывали, заболело очень много народу. И в городе развелась масса предсказателей и вещунов, а также иных мужчин и женщин, готовых кричать на всех уличных перекрестках о том, что-в стране не может быть мира, пока король остается с шотландцами, которые увезли его в Ньюкасл. Король должен вернуться в Лондон и объясниться, он должен встать перед вдовами и сиротами и просить у них прощения. Король должен предстать перед парламентом и договориться, как жить с ним в мире. А вот чего король не должен делать — так это продолжать дебаты, посылать парламенту аргументы в свою пользу и обсуждать теологию с шотландскими ковенантерами.[28] И вообще, не наслаждаться жизнью так беспечно и счастливо, будто страна и не воевала долгие годы, а в итоге ни к чему не пришла.
— Он не может быть счастлив, — Джон не согласился с Джонни, который принес эти новости с рынка в Ламбете. — Он не может быть счастлив без королевы и двора.
— Ему нужно только подождать, и Монтроз[29] спасет его! — заявил Джонни. — Шотландцы — его враги. Укрывшись у них, он сделал очень умный ход. Они защищают его от других врагов, от английского парламента, а он тем временем ждет Монтроза. Ради короля Монтроз с боями прорвется через Шотландское нагорье.
— У Джонни теперь новый герой, — Эстер улыбнулась мужу.
Она просматривала в повозке покупки — все ли он купил, а кухарка относила проверенное в кухню.
— Он горой стоял за принца Руперта, а теперь этот Монтроз.
— Говорят, никто никогда его не поймает, он скачет по горам, как олень! — продолжил Джонни. — Ковенантеры никогда не сумеют схватить его, он слишком проворный и умный. Он знает все горные тропы. Когда они ждут его в одном месте, он исчезает в горах, а потом атакует их совсем с другого направления!
— Если описывать его подвиги, как в балладе, то все кажется таким легким, — трезво заметил Джон. — В реальности все происходит не так скоро. И настоящие поражения заставляют людей по-настоящему страдать.
В ответ Джонни лишь покачал головой — его невозможно было переубедить. Но позже, летом, он все-таки познал горечь поражения. День 25 июня[30] он провел на маленьком озерце, в своей лодочке, бесцельно кружа по озеру. Оксфорд — город короля — сдался, а принца Руперта, любимца двора, надежду роялистов, самого лихого, самого обаятельного, самого красивого генерала за всю войну, отправили в ссылку, и ему никогда не будет позволено вернуться в страну.
В сумерках Эстер спустилась к озеру посмотреть, как там Джонни. Становилось прохладно, в камышах у дальнего берега пруда квакали лягушки. Летучие мыши, как ночные стрижи, кружились и падали, хватая танцующую над серой водой мошкару. Она увидела маленькую лодочку с веслами в уключинах и Джонни, скорчившегося на корме. Его длинные ноги свисали через борт, каблуки сапог доставали до воды, за ними тянулась рябь, будто из-под воды выпрыгивали рыбки.
— Плыви сюда, — мягко позвала она, ее голос разнесся над неподвижной водой. — Плыви сюда, Джонни. Война окончена, и этому нужно радоваться, а не печалиться.
Маленькая скорчившаяся фигурка в лодке оставалась неподвижной.
По дорожке подошел Джон и встал рядом с Эстер.
— Он не хочет возвращаться, — огорчилась она.
Джон взял ее за руку.
— Вернется.
Джон попытался увести Эстер, но она не хотела уходить.
— Он все это время так обожал принца Руперта. Когда Руперт сдал Бристоль, он проплакал всю ночь.
— Проголодается и вернется, — сказал Джон. — Есть преданность и любовь, но есть и желудок тринадцатилетнего мальчика. Скоро вернется.
Он заговорил громче.
— На ужин у нас сегодня клубника. А еще кухарка напекла к клубнике марципанового печенья. Сливки у нас есть?
— Да, да, — отчетливо проговорила Эстер. — Телячьи котлетки с йоркширским пудингом и жареной картошкой… и салат с перцем.
На заштилевшей лодке обозначилось еле заметное движение.
Джон решительно взял Эстер под руку и потащил прочь от берега.
— Мне не хочется оставлять его одного здесь, — прошептала она.
Джон хмыкнул.
— Если он не вернется домой к моменту, когда ужин будет стоять на столе, можешь послать меня сплавать к нему, — сказал он. — Обещаю.
Джон мог легко отнестись к отчаянию Джонни по поводу ссылки принца Руперта, но мысль о том, что король оставался в Ньюкасле, в руках шотландцев, преследовала и его. В июле пришли известия о том, что посланцы из Англии пытаются убедить короля прийти к договоренности с парламентом и что все это время над королем работали, чтобы он подписал договор с шотландцами.
— Если он не сможет договориться ни с англичанами, ни с шотландцами, то что же с ним будет? — спросил Джон у Эстер. — Он должен отказаться либо от своей армии, чтобы вернуться домой, в Англию, либо от своей религии, чтобы тогда присоединиться к шотландцам. Но он не может просто ждать и ничего не предпринимать.
Эстер ничего не ответила. Она думала, что король как раз очень даже может ждать и ничего не предпринимать, пока королева ведет за него кампанию во Франции, Монтроз рискует своей жизнью и жизнью своих солдат в горах Шотландии, а Ормонд[31] пытается прорваться через лабиринт самообмана королевских интриг в Ирландии.
— Если бы ирландцы перешли на его сторону, присоединились бы к Монтрозу и стали сражаться за короля… — предположила она.
Джон бросил на нее быстрый раздраженный взгляд.
— Католики и шотландцы? — переспросил он. — Стали бы сражаться за протестантского короля? Ирландская армия? Такой союз и полдня бы не продержался, а страна никогда бы его не простила.
— А он и в самом деле протестантский король? — осторожно спросила Эстер.
Джон уронил голову на руки.
— Никто теперь уже не знает, во что он верит и что защищает. Как все могло докатиться до такого?
— А во что веришь ты сам? — спросила его Эстер. — Ты всегда был против двора и католиков.
Джон устало пожал плечами:
— Я уехал в Виргинию не только потому, что не хотел убивать англичан. Я уехал, потому что разрывался на части. Я служил королю, и мой отец служил королю или его слугам всю свою жизнь. Я не могу просто отвернуться от него и притвориться, что его безопасность мне безразлична. Отнюдь нет. Но все равно он не прав, и он не прав с того самого момента, когда…
Джон помолчал.
— Когда он ввел своих солдат в палату общин, — сказал он. — Нет, еще раньше. Когда он позволил этому безумцу, герцогу Бекингему, руководить страной. Когда он взял в жены католичку и завел от нее католических детей. С того самого момента, когда он, отказавшись внимать своим советникам, твердо решил из короля стать тираном.
Эстер ждала.
— Я хочу, чтобы королевство освободилось от его тирании, я всегда этого хотел. Но мне не нужно королевство без него. Или без его сына. Есть в этом хоть какой-то смысл?
Эстер кивнула и перешла к гораздо более насущному предмету разговора:
— Может, пора распаковать редкости?
Джон коротко рассмеялся.
— Ты думаешь, мир уже наступил? При том, что король до сих пор в Ньюкасле и отказывается прийти к соглашению с собственным парламентом?
— Я не думаю, что наступил мир, — спокойно ответила она. — Но если мы сможем показывать редкости и приглашать людей заглянуть в наш сад, посмотреть растения из Виргинии, то мы заработаем хоть какие-то деньги уже этим летом. А мы все в долгах, Джон. Всем жилось нелегко в эти военные годы, и сейчас мы зарабатываем не больше нескольких шиллингов в месяц.
Он встал с кресла.
— Пойдем посмотрим на это дерево, — сказал он.
Они стояли перед высокой вишней. Ей было не очень приятно расти перед дверью ледника, и поэтому весной на ней распустилось лишь несколько цветков. А из них образовалось только несколько зеленых вишенок, которые тем не менее вполне могли созреть и налиться соком.
— Ну, не могу я вот так взять и срубить ее, — опечалился Джон. — Она неплохо подросла, хотя и не дает хорошего урожая.
— Ты можешь передвинуть ее? — спросила Эстер.
Она посмотрела выше дерева, на вход в ледник, туда, где росли плющ и жимолость. Никто не смог бы разглядеть там очертания двери, разве только те, кто знал, что она там есть. Ей нравилась сама идея, что садовые растения помогали спрятать редкости. Весь Ковчег вместе с нею работал над тем, чтобы спасти драгоценные предметы.
— У моего отца был способ передвигать даже большие деревья, — задумчиво сказал Джон. — Но это требует времени. Надо набраться терпения. Самое малое, уйдет пара месяцев.