— Давай сделаем это, — решила Эстер. — Я просто стыжусь нашей выставки в том виде, в каком она сейчас. Хочу, чтобы все сокровища снова вернулись в комнату редкостей.
Она не сказала Джону, что, пока короля удерживали шотландцы, у нее не было никаких опасений за судьбу семейных сокровищ. Эстер очень верила в шотландскую практичность и в то, что угрюмые ковенантеры окажутся невосприимчивыми к очарованию Стюарта. И до тех пор, пока король у шотландцев, даже если они отвезут его совсем далеко, в Эдинбург, Эстер чувствовала себя в полной безопасности.
Пересадка вишневого дерева запомнилась Эстер как процедура, совпавшая с окончательной гибелью всех надежд беглого короля. Оба процесса проходили медленно и постепенно. Джон выкопал канаву вокруг отцовского вишневого дерева, поливая его по утрам и вечерам. Новости из Ньюкасла оповещали, что король не соглашался ни на что: ни на предложения англичан, ни на варианты приютивших его шотландцев.
Медленно раскачивая ствол с помощью Джозефа и Джонни сначала в одну, потом в другую сторону, Джон подкопался под дерево и очень осторожно отряхнул лопатой почву с корней, оставив в земле только самые большие корни. Шотландский священник, который два месяца упорно боролся с королевской совестью, вернулся домой в Эдинбург, где и умер. Поговаривали, что от разбитого сердца, обвиняя себя в том, что самый упрямый человек в Англии так и не захотел понять, в чем заключаются его же собственные интересы.
Три раза в день Джон обильно поливал дерево смесью, изобретенной его отцом, из крапивы, навоза и воды. Доходили до них и известия о том, что сама королева писала королю, умоляя его договориться с шотландцами для того, чтобы он мог быть, по крайней мере, королем Шотландии.
Джон обрезал дерево, аккуратно удалив те лишние ветви, которые высасывали силу из ствола. Шотландские ковенантеры, продолжая вести переговоры со своим царственным узником, между собой пришли к выводу, что он просто безумец. Кто еще, как не безумец, придя к ним без армии, без власти, без союзников, мог вообразить, что шотландцы будут воевать за него, причем на его условиях, против своих братьев по религии, только за «спасибо».
Джонни и Джозеф, а с другой стороны Джон и Александр очень бережно воткнули жерди вокруг дерева так, что оно получило поддержку. Потом Джон спустился в канаву, полную грязи, и высвободил последние корни. Он начал тащить самый длинный, самый сильный корень и громко выругался, когда корень обломился, а он сам с глухим стуком упал на спину в жидкую грязь.
— Ну, вот дерево и погибло, — печально прокомментировал Джозеф.
Джон выбрался из канавы промокший насквозь и в высшей степени злой. Вчетвером они аккуратно вынули дерево из ямы и понесли в другой конец сада, где уже была выкопана новая яма. Они поставили в нее дерево, любовно расправили корни, снова присыпали их землей и легонько утоптали ее. Джон отошел и полюбовался на свою работу.
— Криво стоит, — сказала, за его спиной Френсис.
Джон гневно обернулся.
— Шутка, — усмехнулась она.
Теперь вход был свободен. Эстер, спасаясь от паутины и пауков, повязала на голову тряпку и занялась плющом и жимолостью. Ключ в замке повернулся, дверь на грязных петлях со скрежетом отворилась.
Джон заглянул внутрь. Маленькое круглое помещение было выстлано соломой, а на полу штабелями стояли сундуки и коробки с сокровищами его отца. Он схватил грязную руку Эстер и поцеловал ее.
— Спасибо за то, что сохранила их, — сказал он.
Осень 1646 года
Эстер, Джонни и Джозеф выкапывали луковицы тюльпанов в саду Ковчега. Они работали, глубоко погружая пальцы в холодную почву. Даже обычные луковицы были слишком ценными, чтобы повредить их вилкой или располосовать лопатой. На земле рядом с Эстер рядком стояли драгоценные фарфоровые горшки для самых ценных сортов. Дорогие луковицы уже были выкопаны и разделены, а просеянная земля вернулась на грядки.
Джозеф и Джонни наполняли заранее надписанные мешки луковицами тюльпанов «Флейм». Почти все они размножились, некоторые дали двух или трех деток, уютно примостившихся рядом с материнской луковицей. Все три садовника улыбались от удовольствия. Независимо от того, вернется ли цена на тюльпаны на прежний уровень или так и останется такой низкой, какой ее сделал обрушившийся рынок, все равно в том богатстве, которое возникало как бы само по себе в темноте и тайне под землей, неизбежно таилось нечто изобильное и волнующее.
Послышались шаги по деревянному настилу террасы. Эстер подняла глаза и увидела Джона Ламберта. Он выглядел очень изысканно, одет, как всегда, нарядно, с темно-фиолетовым пером в шляпе и водопадом белоснежных кружев у горла и на манжетах. Эстер поднялась на ноги, ее кольнуло чувство досады из-за своих грязных рук и взлохмаченных волос. Она отряхнула фартук из мешковины и подошла к гостю.
— Простите, что появился без предупреждения. — Его таинственная улыбка как бы вобрала в себя ее румянец. — Считаю за честь, что застал вас работающими среди ваших растений.
— Я вся в грязи, — Эстер, отступая, уклонилась от его протянутой руки.
— А я пахну лошадьми, — беспечно возразил он. — Я возвращаюсь из дома в Йоркшире. Не мог устоять перед искушением и вот заглянул к вам посмотреть, готовы ли уже мои тюльпаны.
— Вот они. — Эстер указала на три заполненных мешка, стоявшие в углу террасы. — Я как раз собиралась отослать их в ваш дом в Лондоне.
— Я этого и ожидал. Вот почему я и заехал к вам. Сейчас я направляюсь в Оксфорд и хотел бы привезти самые лучшие тюльпаны именно туда. Я помещу их в горшки и поставлю у себя в комнатах.
Эстер кивнула.
— Жаль, что вы не встретились с моим мужем, — сказала она. — Сегодня он в Лондоне. У него небольшая торговля с плантатором из Вест-Индии, он отсылает ему кое-какие товары.
— Да, жаль, что мы не встретились, — любезно подтвердил Джон Ламберт. — Боюсь, что я не могу задержаться. Пока не поправится мое здоровье, я буду губернатором Оксфорда.
Эстер рискнула быстро взглянуть на него.
— Я слышала, что вы болели… Сочувствую.
Он улыбнулся ей теплой, задушевной улыбкой.
— Сейчас я уже почти здоров, да и дело, которое я назначил себе, почти выполнено. Слава богу, у нас снова будет мир, госпожа Традескант. А я пока что могу тихо посидеть в Оксфорде, постараюсь привести колледжи хоть в какой-то порядок и проследить, чтобы их сокровища были в безопасности.
— Сейчас тяжело быть хранителем красивых вещей.
— Скоро наступят лучшие времена, — прошептал он. — Могу я забрать свои тюльпаны прямо сейчас?
— Конечно. Вы хотите забрать все тюльпаны в Оксфорд?
— Пошлите тюльпаны «Флейм» в мой лондонский дом, там их может посадить моя жена. Но редкие тюльпаны и виолетты — я хочу, чтобы они были рядом со мной.
— Если вам удастся вывести настоящий фиолетовый, дайте нам знать. — Эстер жестом велела Джозефу взять помеченный мешок с луковицами редких сортов и отнести к повозке, ожидающей на улице у садовых ворот. — Тогда мы купим у вас луковицу.
— Я вам подарю, — торжественно объявил Джон Ламберт. — Как знак уважения к собрату — хранителю сокровищ.
Он посмотрел на сад и заметил Джонни.
— А как поживает наш кавалерийский офицер?
— Ужасно расстроен, — сказала Эстер. — Вы позволите ему исполнить перед вами парадный поклон?
Джон Ламберт сложил руки рупором вокруг рта.
— Эй! Традескант!
Услышав крик, Джонни поднял голову, бегом бросился от грядки с тюльпанами, резко остановился, затормозив каблуками, и склонился в поклоне.
— Командир! — сказал он.
— Добрый день.
Джонни расцвел улыбкой.
— Ты, наверное, был разочарован тем, как складывалась ситуация в эти несколько последних месяцев. Сожалею, — мягко сказал Джон Ламберт.
— Не могу понять, что же пошло не так! — страстно выпалил Джонни.
Джон Ламберт ненадолго задумался.
— Ну, прежде всего дело в том, как мы использовали пехоту, — сказал он. — Кромвель наконец научил их, во-первых, быстро перестраиваться, а во-вторых, удерживать занятые позиции, даже если враг атакует. А после того, как король изгнал Руперта, боевой дух среди его командиров был очень низким. А это один из важнейших ключей к победе, особенно в войне внутри одной страны. Здесь все должны доверять друг другу. И тут Кромвель оказался совершенно прав, когда убрал из армии членов парламента. Мы сделали армию одной большой семьей, где все молятся вместе, и думают вместе, и сражаются вместе.
Джонни, жадно вслушиваясь в его слова, кивнул.
— Значит, принц Руперт не виноват, что потерял Бристоль! — воскликнул он.
— На самом деле так оно и есть, — согласился Джон Ламберт. — В основном это погода виновата. Шел дождь, и порох намок. Они собирались заминировать городские стены, только бы не допустить, чтобы мы взяли укрепленный город. Они заложили мины в подкопах, но пошел дождь, и мины не взорвались. Ни один командир не смог бы тут ничего сделать. Но было и еще кое-что…
— Что, сэр?
— Тут речь идет о вере, — медленно сказал Ламберт. — Осталось слишком мало таких, как ты, Джонни, кто безоговорочно верит в короля. Но есть очень много других, фактически большая часть моей армии, кто воистину верит, что, если им удастся выиграть эту войну, мы сможем построить здесь страну лучше, чем была. Лучше для всех. Они думают, что выполняют волю Бога и волю народа. Они думают, что они построят мир справедливости и равенства — мы так думаем.
— Сэр, вы левеллер? — спросил Джонни.
Эстер хотела было вмешаться, но Ламберт остался невозмутим.
— Думаю, мы все левеллеры так или иначе, — сказал он. — Просто одни заходят дальше, чем другие. Но все честные люди, которых я знаю, полагают, что править нами должны с нашего согласия, а не по капризу короля. Мы думаем, что у нас должен быть парламент, выбирать который будет вся страна, и выборы должны проходить каждые три года. Мы не считаем, что король и только король должен решать, когда и где парламент будет заседать и будет король прислушиваться к нему или нет.