Юлия распахнула дверь, вошел мужчина средних лет и среднего роста, даже костюм выглядит средним, хотя, конечно, знатоки скажут, что пошит из чего-то особого и лучшим модельером.
– Господин Косиновский? – спросил я. – Прошу садиться. Это наш очень даже ценный сотрудник, господин Лукошин.
Косиновский кивнул, улыбка скользнула по его европейскому лицу.
– Да-да, заместитель по вопросам безопасности. Внештатный, разумеется.
Он опустился в кресло, уверенный в себе, загорелый, костюм в самом деле хорош, не кричит о богатстве хозяина, но и не маскирует под простого служащего. Лицо спокойное, в глазах интерес и дружелюбие, совсем не то выражение на лице Лукошина, не любит, когда называют его должность и его внештатное хобби.
– Я не отниму у вас много времени, – сказал Косиновский. – Сейчас очень напряженная пора, понимаю. Я, знаете ли, с детства был помешан на древней истории, в институте немало наломал копий в спорах о происхождении Рюрика…
Лукошин проговорил раздраженным голосом:
– А что тут спорить? Он был славянин, ясно.
Косиновский мягко улыбнулся.
– Это ясно не всем.
– Всем разумным, – отрезал Лукошин еще раздраженнее. – Вы, господин Косиновский, наверняка считаете его немцем, а то и евреем?
Косиновский позволил себе слегка приподнять брови.
– Немцем еще понятно, но почему евреем?
– Да фамилия у вас… какая-то…
Я поморщился, Лукошин слишком уж в лоб старается раскачать олигарха, пробить невозмутимость, хотел вмешаться, но Косиновский ответил с той же мягкой улыбкой:
– Мои предки родом с Украины. Когда-то, еще до Хмельницкого, было всенародное восстание против поляков под командованием гетмана Косиновского…
Лукошин подумал, кивнул:
– Что-то слышал. Тогда евреев всех повырезали, да?
– Да, – подтвердил Косиновский. – Иезуитов, евреев, почти всех поляков… да и своих тоже резали, тогда демократией и не пахло. У меня такое предложение, господин Зброяр…
Теперь он обращался непосредственно ко мне, игнорируя Лукошина, я принял вид полнейшего внимания, сказал вежливо:
– Да-да, слушаю вас.
– Почему бы, – сказал он с явным удовольствием, чувствовалось, что заговорил о любимом, более приятном, чем всего-навсего делать деньги, – почему бы не снять хороший исторический фильм о Рюрике? При наших мизерных бюджетах такой фильм можно снять за миллион долларов! Я охотно вложу десять, а если очень понадобится, то и больше. Очень уж хочется увидеть детскую мечту осуществленной! Разве добиваемся высот и зарабатываем много денег не для осуществления своих мечтаний?..
Лукошин молчал, зыркал исподлобья, я сказал осторожно:
– О Рюрике материалов много, выбирать есть из чего. Но все они противоречат друг другу. Достаточно сказать, что нет единства даже в его происхождении, а это в данном случае крайне важно…
Он кивнул, подхватил:
– Что нам на руку, верно?
– Верно, – согласился я.
– Вы уже догадываетесь, что я хочу предложить?
– Если вы пришли к нам, – сказал я, – уже зная программу нашей партии, то да, догадываюсь.
Он слегка наклонился вперед, вперив в меня взгляд острых серых глаз цвета закаленной стали.
– Вы знаете, что такие наглядные средства, как фильмы, телесериалы и песни… даже частушки… воздействуют на аудиторию лучше, чем самые умные речи или умело составленные отчеты.
– Сильнее, – поправил Лукошин сварливо. Пояснил, видя приподнятую бровь Косиновского: – Не лучше воздействуют, а сильнее.
Косиновский кивнул.
– Полностью с вами согласен, господин Лукошин. Но нам это и надо, не так ли?
Лукошин фыркнул.
– Нам? Вы в этом деле тоже с нами?
– В этом – да, – подтвердил Косиновский. – Итак, давайте сразу к делу. У вас есть умелые сценаристы, чтобы быстро сделали то, что нам нужно?.. Или мне взять и это в свои руки?
Лукошин вскинулся, протестуя, как же доверять проклятому олигарху такое, но я опередил его:
– Господин Косиновский, мы слишком далеки от киношного мира. Это будет пустая трата времени. Ваша идея, вам ее и осуществлять. С нашей же стороны обещаем любую помощь… какую сможем, естественно. Боюсь, что, кроме массовок, наши ребята помочь ни в чем не смогут.
Он улыбнулся, взглянул на часы, поднялся.
– Очень приятно было иметь с вами дело, господин Зброяр. И с вами, господин Лукошин. Начинаем работу, придется спешить. Я буду держать вас в курсе!
Когда за ним закрылась дверь, Лукошин подошел к окну, осторожно приоткрыл краешек занавески. Я сказал торопливо:
– Не надо, заметят. Смотри, все видно.
Он некоторое время наблюдал, проговорил со смешком:
– Выходят телохранители… Ага, вот еще трое выводят и его самого… на трех машинах приехал! Охрана, как у президента.
– Ты чего задирался? – спросил я.
– Не люблю богатых, – ответил он, не поворачиваясь, видно было, как провожает взглядом двигающиеся машины. – А этот… у него же денег горы! В списке самых богатых людей планеты!.. Добро бы сам заработал, как Билл Гейтс, так нет же…
– А как? – спросил я.
Он пожал плечами, повернулся ко мне.
– Наворовал. Подсуетился. Вовремя провернул операцию с ваучерами. Хапанул то, что принадлежало другим.
Я сказал раздраженно:
– После падения советской власти все разделили на всех и всем раздали по маленькому кусочку. В том числе и Косиновскому – один ваучер. Да еще членам его семьи по ваучеру. Никто не заставлял силой остальных лохов отдавать ему свои ваучеры!.. А то, что он у них забрал, – правильное дело. Все равно бы пропили, просрали. Ладно, давай о деле. То, что он задумал снять фильм о Рюрике, – прекрасно. Понятно, в каком духе все будет сделано.
– А если нет?
– Иначе бы не приходил к нам, – отрезал я. – Ты это знаешь.
– Знаю, – ответил он, но голос оставался мрачным. – Значит, и другие олигархи к нам потянутся. Не все, конечно, и не так откровенно… кто-то предпочтет действовать через посредников, но нам надо быть готовыми!
– А мы готовы, – ответил я.
Он кивнул, взгляд его оставался острым. Меня не надо обманывать, говорил он. Мы вовсе не готовы, мы всегда не готовы, как наше коммунальное хозяйство, не подозревающее, что зимой обязательно выпадет снег.
ГЛАВА 10
В воскресенье – первая встреча с будущими избирателями. Не агитация, а просто разъяснение своей позиции. Я устал спорить со своими, что в нашем случае агитировать не надо: это не использование непонятного даже медикам тестостерона в лечении и фитнесе, все представляют, что такое Соединенные Штаты Америки, нужно всего лишь достаточно внятно указывать, что вот такие, какие мы есть, не выживем. Уже не выживем. Сегодня перед нами только два пути: сожрет Китай, чуточку поделившись с Японией, плюс что-то отхватят исламские фундаменталисты, или же успеем сдаться Штатам, чтобы совместно с ними отстаивать западную цивилизацию, ведь она, если честно, уже давно наша. Да она наша еще с момента прихода Рюрика. Да нет, при чем тут Рюрик, мы всегда были Западом!
Летом не увидеть восход, солнце поднимается к небу в то время, которое считаем ночью, а сейчас либо еду на работу, либо уже в офисе, а из-за домов только-только выкатывается вверх красный раскаленный шар, за ним остается шлейф, как за футбольным мячом на экране жидкокристаллического телевизора с малой скоростью отклика.
Я приехал, как уже привык, в сопровождении охраны, некоторое время держались в сторонке, прячась за темными стеклами автомобилей. День на диво ясный, хотя небо серое без единого намека на просвет, снег выпадал редко, его растоптали, вбили в асфальт и в щели между булыжниками, разнесли на колесах автомобилей, и на площади сейчас сравнительно чисто, если не считать обычного мусора из-под чупа-чупсов, жареной картошки, хлопьев кукурузы, оберток сникерсов и всевозможных шоколадных батончиков.
На левой половине площади поставили небольшую трибуну, наша молодежь выступала с авторскими песнями, вышел Белович и спел несколько песен, к восторгу собравшихся. В сторонке поставили столик со скромной табличкой: «Прием в партию». Бронштейн фотографировал, тут же выводили на принтере, заполняли анкеты, пришлось и мне появиться: пожимал руки вступившим и вручал памятку члена РНИ.
Бронштейн вполголоса предупредил, что Дятлов и Троеградский привели своих сторонников, постараются сорвать митинг. Вон уже их люди снуют в толпе, раздают листовки. На их стороне Курицын, талантливый писатель, мастер коротких емких слоганов, он приготовил нам несколько гадких сюрпризов.
Наконец к микрофону вышел Белович, призвал к тишине, объявил о выступлении лидера РНИ товарища Зброяра. Я бодро взбежал на трибуну, во внутренностях холодно, колени вздрагивают. Народу тьма, вся площадь от края и до края в кучках молодежи, старшее поколение, напротив, пробивается поближе к трибуне, здесь стоят плотно.
Я взялся за микрофон, инстинктивный жест, так чувствуешь себя чуть бодрее, хотя штырь ввинчен в пол крепко, так просто не сдвинешь, поздоровался, только открыл рот для прочувствованной речи, как один из стариков в передних рядах закричал срывающимся голосом:
– Предатель! Иуда! За сколько сребреников продаешь Россию?
Его сосед тут же крикнул еще громче:
– Сколько тебе заплатили, оборотень?
Я помолчал, крики стали громче, возмущеннее, я стоял как оплеванный, в самом деле сказать нечего, не могу же спорить и оправдываться, да и не перекричишь толпу, вот-вот разъярятся так, что пойдут громить направо и налево, правых и виноватых. Как там насчет русского бунта?..
Но подлинной ярости в толпе не чувствовалось, я вскинул руки, призывая к тишине. К моему удивлению, шум начал утихать, я приблизил губы к решетке микрофона и сказал как можно громче:
– Боюсь, вы не совсем ясно представляете, что такое националисты. И какие у нас цели.
Старик выкрикнул:
– Сохранить Россию любой ценой!
Его сосед слева крикнул еще громче:
– И русскость!
Прозвучали голоса: