– И что же?
Он развел руками.
– Отказался.
– Почему?
– Ответил честно: там получает в двенадцать раз больше, чем на службе охраны президента. К тому же он – глава охранной службы, подчиняется только Куйбышенко и Уварову, а здесь первым не будет.
– Жаль, – ответил я. – Ладно, будем просто дружить. Меня с ним тоже связывает пара интересных эпизодов.
Коршунов кивнул, похоже, уже знает многое, наверное, от того же Терещенко, старые друзья помогают друг другу хотя бы информацией, начал методично рассказывать, что Кремль будет лихорадить первую неделю: сейчас он начинает шерстить всю систему безопасности и удалять из секретной службы тех, кто мог бы руководствоваться симпатиями или антипатиями. Это не значит, что кто-то из них сам мог удавить меня голыми руками, хотя и такое не исключено, но вполне может дать возможность террористу подойти для выстрела или даже на расстояние ножа.
Пока что для моей защиты будут использоваться все те же ограждения и ряды ОМОНа, а также секретные агенты в штатском в толпе. Для передвижения – одинаковые черные лимузины с одинаковыми номерами, а в особо опасных местах или для дальних поездок уже не привычные пять-шесть, а до десятка, пусть возможный террорист попытается угадать, в каком президент, а в каком только охрана. И, конечно же, многочисленные двойники. Раньше это было только темой для анекдотов, но двойники в самом деле используются постоянно, а с нынешней техникой, боюсь, моя родная мать не сразу отличит, где ее сын, а где не совсем он.
Но все равно вы, господин президент, так тряхнули Россию, что сейчас нет человека, который относился бы к вам равнодушно. Впервые опросы показывают, что все разделились на четко выраженные группы: одни нового президента обожают, другие – ненавидят, а равнодушных просто нет. Всего лишь потому, что это не проблема Курильских островов: они далеко, отдать или не отдать – разницы для россиянина особой нет, да многие признаются честно, что просто не могут разобраться, что лучше: отдать или не отдать, а вот с присоединением к Штатам всем все ясно! Либо «ура», либо «долой сволочь».
Сейчас, как мне прозрачно намекнул Коршунов, все телохранители и агенты секретной службы повязаны с моей жизнью так, что, если со мной что-то случится серьезное, они не просто потеряют теплые места и высокие жалованья, но и жизни. По крайней мере те потеряют, кто допустил преступную ошибку.
Но, подумал я хмуро, когда это останавливало фанатиков? Разве сейчас останавливает шахидов? Разве бомбисты пытались спасти свои жизни и скрыться, когда стреляли или бросали бомбы в царя?
Мы еще не закончили с Коршуновым, явились Конецпольский и Горшков. Коршунов обменялся с ними рукопожатием и сразу же покинул нас, а главный разведчик страны доложил с ходу:
– По нашим данным, в Китае в несколько раз возросла активность переговоров по высокочастотной связи! Такое настораживает всегда, это не далекая Австралия. К тому же понимаем, чем это вызвано.
– Цон Ген, – сказал Горшков многозначительно. – Цон Ген!
– Цон Ген, – согласился Конецпольский, – известно, что он склонен к диктаторству. Это не мягкоступающий Хуань Гун.
– Они все склонны, – заметил Горшков. – Конфуцианство, в Китае очень развито послушание. Потому это может быть вовсе и не диктаторство, а сознательное ограничение гражданами собственных свобод для блага общества. А для нас это выглядит подавлением личности!
– Не завидуй, – посоветовал Палеев. – Нам никогда не дождаться, чтобы в России добровольно хоть от чего-то отказывались. Наоборот, всего и побольше, да чтобы обязательно на халяву!
Я оглянулся:
– Где Палеев? Надо связаться со штатовцами. Поторопить… у меня все время тягостное ощущение, что в последнюю минуту все рухнет, сорвется, мы провалимся под лед…
Конецпольский кивнул, в глазах понимание и сочувствие.
– Думаю, штатовцы такие сообщения получили раньше нас и уже наверняка принимают меры. Наши аэродромы в самом деле готовы? У них тяжелые транспортные самолеты, им нужны длинные посадочные полосы.
– Готовы, – пробурчал Горшков и добавил с затаенной гордостью: – Я велел их готовить, когда господин Зброяр только-только начал разворачивать борьбу за кресло президента.
Конецпольский поднялся.
– Вызову начальника внешней разведки.
Я взглянул на часы, до выступления по Центральному телевидению десять минут. Первое обращение нового президента, надо бы вздрагивать каждой жилкой, но чувствую только странное опустошение, как Гоголь, что написал последнюю книгу и ощутил, что главное дело сделано, теперь можно лечь и умереть.
В комнате, где помещается часть моего штаба, Лысенко устало улыбнулся мне, а я с подозрением уставился на широкий экран. Там я беззвучно открываю и закрываю рот, произнося речь перед заполненным залом в Промышленной академии.
Я поинтересовался ядовито:
– Мультик думаешь сделать? Или для шутерной баймы скин придумал?
– Надо видеть, – пояснил он. – Теперь вы президент, Борис Борисович! Каждое слово на вес золота. Я уже третий час прокручиваю одни и те же фразы, а теперь вот уже и без звука, чтобы проследить за жестикуляцией. У многих это выглядит очень неадекватно. А ведь вам придется выступать не перед сторонниками или противниками, а гораздо хуже: перед народом! А народ не только из слесарей и прачек, профессура – тоже народ, только злой и ядовитый, фальшь и дурь сразу раскусят.
Я сказал сердито:
– А мне разве надо притворяться?
– Правда часто выглядит неправдоподобнее, чем ложь, господин президент! Это я говорю как старый газетчик. Чтобы убедить человека, не обязательно говорить правду, надо только умело жестикулировать, владеть речью, делать в нужных местах паузы, говорить со страстью…
В соседнем зале суетились телевизионщики, таскали аппаратуру, устанавливали яркие лампы с отражателями. Под стенами застыли агенты секретной службы. Всех телевизионщиков проверили и перепроверили, невзирая на то, что каждого знают еще и в лицо, но вдруг среди них отыщется фанатик, русский шахид? Конечно, никто ничего лишнего не пронес, металлодетекторы отсеивали тех, у кого в кармане оказывалась даже пилочка для ногтей, но никакой металлоискатель не читает мысли, а наброситься на президента можно даже не с пилочкой, а с какой-нибудь деталью от телекамеры… Кто знает, вдруг она может превратиться в острый нож?
Юлия вместе с телевизионщиками готовила место съемки, а я пока просмотрел доклад, составленный советниками бывшего президента. Каждый абзац противоречит другому, неужели не видно им самим, нет, конечно же, видно, однако советники принадлежат к разным группам, выражают их интересы, и потому каждый тянет одеяло на себя, доказывает свое.
Лысенко следил с сочувствием, я отшвырнул доклад в сторону.
– Правильно, – одобрил он. Заметив мой хмурый взгляд, объяснил: – Это мне надо готовиться, а вы столько лет толкали речи перед студентами!
– Тогда мои обмолвки ничего не стоили, – огрызнулся я.
Ведущий телепередачи сказал негромко:
– Одна минута. Приготовьтесь, господин президент.
– Пятьдесят секунд…
– Сорок…
– Тридцать…
– Двадцать…
– Десять…
Я судорожно сжал под столом руки. Наконец-то пришло осознание, что сейчас по всей стране люди усаживаются перед экранами, на меня смотрят в залах аэропортов, в летящих самолетах, в вагонах поездов, дома и на службе, на отдыхе, в загранкомандировках, автолюбители слушают за рулем, глядя на дорогу, а на предприятиях рабочие и служащие поглядывают на экраны портативных телевизоров, на сотовые, словом, сейчас вся страна слушает человека, который закрывает историю России.
Я перевел дыхание, натянул на лицо приветливую улыбку собранного и решительного человека, стойкого и уверенного в себе, посмотрел в объектив телекамеры. Еще во времена моего предшественника было дано указание захватывать в кадр пространство не шире стола, а еще лучше – только самого президента, сидящего за столом. В конце концов, главное все-таки выступление президента, а не обстановка зала. Да и создается доверительная атмосфера, будто президент находится один на один с телезрителями, в худшем случае – между ними стоит еще один человек, телеоператор, но уж никак не зал, набитый агентами охраны президента, что внимательно следят за руками корреспондентов, а те из-за этого нервничают, покрываются потом, стараются двигаться как можно медленнее, руки все время держат на виду, никто не рискнет полезть в карман за носовым платком.
Выступать я не любил, в этом слишком много от работы, которую оставил в университете, однако и президент не волен жить, как изволит: если в универе я читал от и до лекции студентам, то сейчас приходится выступать перед аудиторией, охватывающей всю Россию, а Палеев говорит, что и весь мир, что на самом деле правда: мои выступления сейчас слушают не только аналитики различных разведывательных служб, но и простой народ во всех странах мира. Да и непростой – тоже.
Непростой, мелькнула мысль, слушает намного внимательнее.
Как и учила Юлия, на обратном пути я прошел мимо телекамер, не поворачивая головы, сейчас не тот случай, чтобы улыбаться и расточать сладкие улыбки. Корреспонденты выкрикивали что-то, я не вслушивался, мозг кипит, надо же что-то делать дальше, а я не готов, хоть в последние дни уже и продумывал, чем займусь, если вдруг да изберут президентом, но оказалось, что продумывал глобальные проекты, а вот ежедневную текучку…
Лукошин и Лысенко протиснулись сквозь ряды агентов, я ощутил облегчение, когда они пошли рядом. Четвертым шел Палеев, руководитель моей, да, теперь уже моей канцелярии. Вот этот и должен быть всегда рядом для всей текучки, рутины, ежедневных мелочей. Он и его многочисленный аппарат.
Везде в коридорах агенты секретной службы, но, кроме того, во дворе подтянутые спецназовцы собираются группками вокруг бронетранспортеров. Сердце екнуло: уж не готовится ли государственный переворот? Хотя слишком рано, я еще не успел разочаровать новых сторонников.