К тому моменту я провел городские собрания в восьми штатах, объясняя в общих и сложных терминах, что может означать реформа здравоохранения. Я принимал телефонные звонки от членов AARP в прямом телеэфире, отвечая на вопросы обо всем — от пробелов в покрытии Medicare до завещаний. Поздно вечером в договорной комнате я просматривал непрерывный поток служебных записок и электронных таблиц, убеждаясь, что понимаю тонкости коридоров риска и лимитов перестрахования. Если иногда я впадал в уныние и даже злился из-за количества дезинформации, заполонившей эфир, я был благодарен своей команде за готовность добиваться большего и не сдаваться, даже когда битва становилась ужасной, а шансы оставались большими. Такое упорство двигало всем персоналом Белого дома. В какой-то момент Денис Макдоноу раздал всем наклейки с надписью FIGHT CYNICISM. Это стало полезным лозунгом, статьей нашей веры.
Зная, что мы должны предпринять нечто грандиозное, чтобы перезагрузить дебаты о здравоохранении, Экс предложил мне выступить в прайм-тайм перед объединенной сессией Конгресса. Это был гамбит с высокими ставками, объяснил он, который использовался только дважды за последние шестнадцать лет, но он дал бы мне шанс выступить непосредственно перед миллионами зрителей. Я спросил, о чем были два других совместных выступления.
"Самый последний случай был, когда Буш объявил войну террору после 11 сентября".
"А другой?"
"Билл Клинтон рассказывает о своем законопроекте о здравоохранении".
Я рассмеялся. "Ну, это сработало отлично, не так ли?"
Несмотря на неудачный прецедент, мы решили, что стоит попробовать. Через два дня после Дня труда мы с Мишель забрались на заднее сиденье "Зверя", подъехали к восточному входу в Капитолий и повторили шаги, которые мы сделали семь месяцев назад к дверям палаты представителей. Объявление сержанта по оружию, свет, телекамеры, аплодисменты, рукопожатия вдоль центрального прохода — по крайней мере, на первый взгляд, все выглядело так же, как и в феврале. Но настроение в зале на этот раз было другим: улыбки были немного принужденными, в воздухе витал ропот напряжения и сомнений. А может быть, это просто мое настроение было другим. Ликование или чувство личного триумфа, которые я испытывал вскоре после вступления в должность, теперь сгорели, сменившись чем-то более прочным: решимостью довести дело до конца.
В течение часа в тот вечер я как можно более прямолинейно объяснял, что наши предложения по реформе будут означать для семей, которые смотрели: как они обеспечат доступное страхование для тех, кто в нем нуждается, а также предоставят важнейшую защиту тем, кто уже имеет страховку; как они не позволят страховым компаниям дискриминировать людей с предсуществующими заболеваниями и устранят пожизненные ограничения, которые обременяют такие семьи, как семья Лоры Клицка. Я подробно рассказал, как план поможет пожилым людям оплачивать жизненно важные лекарства и обяжет страховщиков покрывать плановые осмотры и профилактическое лечение без дополнительной оплаты. Я объяснил, что разговоры о поглощении правительства и "панелях смерти" — это чепуха, что законодательство не добавит ни цента к дефициту, и что время для его реализации настало.
За несколько дней до этого я получил письмо от Теда Кеннеди. Он написал его еще в мае, но поручил Вики подождать до его смерти, чтобы передать его. Это было прощальное письмо на двух страницах, в котором он благодарил меня за то, что я взялся за реформу здравоохранения, называя ее "великим незавершенным делом нашего общества" и делом всей своей жизни. Он добавил, что умрет с некоторым утешением, веря, что то, над чем он работал долгие годы, теперь, под моим руководством, наконец-то произойдет.
Поэтому я закончил свою речь в тот вечер цитатой из письма Тедди, надеясь, что его слова поддержат нацию так же, как они поддержали меня. "То, с чем мы столкнулись, — писал он, — это, прежде всего, вопрос морали; на карту поставлены не только детали политики, но и фундаментальные принципы социальной справедливости и характер нашей страны".
Согласно данным опросов, мое обращение к Конгрессу усилило общественную поддержку законопроекта о здравоохранении, по крайней мере, на время. Что еще более важно для наших целей, оно, похоже, укрепило хребет колеблющихся демократов Конгресса. Однако оно не изменило мнение ни одного республиканца в палате. Это стало ясно менее чем через тридцать минут после выступления, когда я развенчал фальшивое утверждение о том, что законопроект застрахует не имеющих документов иммигрантов — относительно малоизвестный пятисрочный конгрессмен-республиканец из Южной Каролины по имени Джо Уилсон наклонился вперед на своем месте, указал в мою сторону и крикнул, его лицо раскраснелось от ярости: "Вы лжете!".
На кратчайшую секунду в зале наступила ошеломленная тишина. Я повернулся в поисках оратора (как и спикер Пелоси и Джо Байден, Нэнси была поражена, а Джо покачал головой). У меня возникло искушение сойти со своего места, пройти по проходу и ударить этого парня по голове. Вместо этого я просто ответил: "Это неправда", а затем продолжил свою речь, пока демократы освистывали Уилсона.
Насколько все помнят, ничего подобного никогда не происходило перед выступлением на совместной сессии — по крайней мере, в наше время. Критика со стороны Конгресса была быстрой и двухпартийной, и уже на следующее утро Уилсон публично извинился за нарушение этикета, позвонил Раму и попросил, чтобы его сожаления были переданы и мне. Я преуменьшил значение этого вопроса, сказав репортеру, что я ценю извинения и очень верю в то, что все мы совершаем ошибки.
И все же я не мог не обратить внимание на сообщения в новостях о том, что онлайн-взносы на кампанию по переизбранию Уилсона резко возросли в течение недели после его выступления. Очевидно, для многих избирателей-республиканцев он был героем, говорящим правду власти. Это был признак того, что "Чайная партия" и ее союзники в СМИ добились большего, чем просто демонизация законопроекта о здравоохранении. Они демонизировали меня и, тем самым, дали понять всем республиканцам, находящимся у власти: Когда речь идет о противостоянии моей администрации, старые правила больше не действуют.
Несмотря на то, что я вырос на Гавайях, я никогда не учился управлять лодкой; это не было развлечением, которое могла позволить себе моя семья. И все же в течение следующих трех с половиной месяцев я чувствовал себя так, как, по моим представлениям, чувствуют себя моряки в открытом море после жестокого шторма. Работа оставалась тяжелой и порой монотонной, ее усложняла необходимость латать течи и спускать воду. Поддержание скорости и курса в условиях постоянно меняющихся ветров и течений требовало терпения, умения и внимания. Но в течение некоторого времени в нас жила благодарность выживших, нас подталкивала к выполнению повседневных задач новая вера в то, что мы все-таки доберемся до порта.
Для начала, после нескольких месяцев задержки Баукус, наконец, открыл дебаты по законопроекту о здравоохранении в финансовом комитете Сената. Его версия, которая повторяет модель Массачусетса, которую мы все использовали, была более жесткой в отношении субсидий незастрахованным, чем мы бы предпочли, и мы настояли на том, чтобы он заменил налог на все страховые планы, основанные на работодателях, повышенными налогами на богатых. Но, к всеобщей чести, обсуждения были в целом содержательными и свободными от высокопарности. После трех недель изнурительной работы законопроект вышел из комитета с перевесом 14 к 9. Олимпия Сноу даже решила проголосовать "за", обеспечив нам единственный республиканский голос.
Затем спикер Пелоси организовала быстрое принятие объединенного законопроекта Палаты представителей, несмотря на единообразную и бурную оппозицию со стороны GOP, голосование по которому состоялось 7 ноября 2009 года. (На самом деле законопроект был готов уже давно, но Нэнси не хотела выносить его на обсуждение Палаты представителей и заставлять своих членов голосовать по сложным политическим вопросам, пока не была уверена, что усилия Сената не сойдут на нет). Если нам удастся добиться принятия Сенатом в полном составе аналогичной консолидированной версии своего законопроекта до рождественских каникул, полагали мы, то мы сможем использовать январь для переговоров о различиях между версиями Сената и Палаты представителей, отправить объединенный законопроект на утверждение в обе палаты и, если повезет, получить окончательный вариант закона на мой стол для подписания к февралю.
Это было большое "если", и оно во многом зависело от моего старого друга Гарри Рида. Лидер сенатского большинства, верный своему обычно тусклому взгляду на человеческую природу, полагал, что на Олимпию Сноу нельзя рассчитывать, как только окончательный вариант законопроекта о здравоохранении попадет на обсуждение. ("Когда Макконнелл действительно закрутит ей гайки, — сказал он мне совершенно искренне, — она сложится, как дешевый костюм"). Чтобы преодолеть возможность филибастера, Гарри не мог позволить себе потерять ни одного члена своей фракции из шестидесяти человек. Как и в случае с Законом о восстановлении, этот факт давал каждому из этих членов огромный рычаг для требования изменений в законопроекте, независимо от того, насколько пристрастными или непродуманными могли быть их просьбы.
Такая ситуация не располагала к высокому размышлению о политике, что вполне устраивало Гарри, который умел маневрировать, заключать сделки и оказывать давление, как никто другой. В течение следующих шести недель, пока сводный законопроект представлялся на рассмотрение Сената и начинались длительные дебаты по процедурным вопросам, единственное действие, которое действительно имело значение, происходило за закрытыми дверями в офисе Гарри, где он встречался с противниками один за другим, чтобы выяснить, что нужно сделать, чтобы они согласились. Некоторые хотели получить финансирование на благонамеренные, но малополезные проекты. Несколько наиболее либеральных членов Сената, которые любят выступать против завышенных прибылей Большой Фармы и частных страховщиков, внезапно оказались совсем не против завышенных прибылей производителей медицинского оборудования с заводами в их родных штатах и подта