Мы знали, что всегда существует вероятность того, что один или два члена Палаты представителей могут внезапно передумать, и у нас будет мало голосов, если вообще будут.
У меня был еще один источник беспокойства, на котором я не позволял себе зацикливаться, но который был в глубине моего сознания с самого начала. Сейчас мы обсуждали, защищали, волновались и пришли к компромиссу по 906-страничному законодательному акту, который повлияет на жизнь десятков миллионов американцев. Закон о доступном здравоохранении был плотным, тщательным, популярным только у одной политической стороны, влиятельным и, безусловно, несовершенным. И теперь его нужно было реализовать. Поздно вечером, после того как мы с Нэнси-Энн в последнюю минуту обзвонили членов парламента, отправляющихся на голосование, я встал и посмотрел в окно, на Южную лужайку.
"Лучше бы этот закон работал", — сказал я ей. "Потому что с завтрашнего дня американская система здравоохранения принадлежит нам".
Я решил не смотреть предварительные многочасовые речи, которые произносились в зале заседаний Палаты представителей, вместо этого я ждал, чтобы присоединиться к вице-президенту и остальным членам команды в комнате Рузвельта, когда начнется голосование, примерно в семь тридцать вечера. Один за другим голоса накапливались по мере того, как члены Палаты представителей нажимали кнопки "за" или "против" на электронных панелях для голосования, а результаты голосования выводились на экран телевизора. По мере того, как количество голосов "за" медленно увеличивалось, я слышал, как Мессина и некоторые другие бормотали себе под нос: "Ну же… ну же". Наконец, число голосов достигло 216, на один больше, чем нам было нужно. Наш законопроект прошел с перевесом в семь голосов.
Зал разразился аплодисментами, люди обнимались и давали друг другу руки, как будто только что стали свидетелями победы своего бейсбольного клуба с разгромным хоум-раном. Джо схватил меня за плечи, его знаменитая ухмылка стала еще шире, чем обычно. "Ты сделал это, парень!" — сказал он. Мы с Рамом обнялись. Он привел своего тринадцатилетнего сына, Зака, в Белый дом в тот вечер, чтобы посмотреть голосование. Я наклонился и сказал Заку, что благодаря его отцу у миллионов людей наконец-то будет медицинская помощь, если они заболеют. Ребенок засиял. Вернувшись в Овальный кабинет, я сделал поздравительные звонки Нэнси Пелоси и Гарри Риду, а когда закончил, застал Аксельрода стоящим у двери. Его глаза были немного красными. Он сказал мне, что ему нужно было побыть одному в своем кабинете после голосования, поскольку оно вызвало поток воспоминаний о том, через что пришлось пройти ему и его жене Сьюзан, когда их дочь Лорен впервые заболела эпилептическими припадками.
"Спасибо, что выдержал это", — сказал Экс, его голос захлебнулся. Я обнял его, чувствуя, как меня захлестывают собственные эмоции.
"Вот почему мы делаем эту работу", — сказал я. "Вот. Прямо здесь".
Я пригласил всех, кто работал над законопроектом, в резиденцию на частное празднование, всего около ста человек. Это были весенние каникулы Саши и Малии, и Мишель увезла их на несколько дней в Нью-Йорк, так что я был предоставлен сам себе. Вечер был достаточно теплым, чтобы мы могли пообщаться на балконе Трумана, где вдалеке виднелись монумент Вашингтона и мемориал Джефферсона, и я сделал исключение из своего правила трезвости в будние дни. С мартини в руке я обошел всех, обнимая и благодаря Фила, Нэнси-Энн, Жанну и Кэтлин за всю проделанную ими работу. Я пожал руки десяткам младших сотрудников, многих из которых я никогда не встречал и которые, без сомнения, чувствовали себя немного ошеломленными, стоя на своем месте. Я знал, что они трудились на заднем плане, подсчитывая цифры, готовя проекты, рассылая пресс-релизы и отвечая на запросы конгресса, и я хотел, чтобы они знали, насколько важна была их работа.
Для меня это был праздник, который имел значение. Ночь, которую мы провели в Грант-парке после победы на выборах, была необыкновенной, но это было лишь обещание, еще не выполненное. Эта ночь значила для меня больше — обещание было выполнено.
После того, как все ушли, далеко за полночь, я прошла по коридору в комнату Договора. Бо свернулся калачиком на полу. Большую часть вечера он провел на балконе с моими гостями, пробираясь сквозь толпу, ища, кого бы погладить по голове, а может быть, уроненное канапе, чтобы перекусить. Сейчас он выглядел приятно уставшим, готовым заснуть. Я наклонился, чтобы почесать его за ушами. Я подумал о Теде Кеннеди и о своей маме.
Это был хороший день.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МИР КАК ОН ЕСТЬ
ГЛАВА 18
Как только отдача салюта стала для меня второй натурой, повторяясь каждый раз, когда я садился на борт "Морской пехоты-1" или "ВВС-1" или общался с нашими войсками, я постепенно становился более комфортным и эффективным в своей роли главнокомандующего. Утренний PDB стал более сжатым по мере того, как я и моя команда лучше знакомились с повторяющимся составом персонажей внешней политики, сценариями, конфликтами и угрозами. Связи, которые раньше были непрозрачными, теперь стали для меня очевидными. Я мог навскидку сказать, какие войска союзников находятся в Афганистане и насколько они надежны в бою, какие иракские министры являются ярыми националистами, а какие несут воду иранцам. Ставки были слишком высокими, проблемы слишком запутанными, чтобы все это могло показаться совершенно обыденным. Вместо этого я стал воспринимать свои обязанности так, как, по моим представлениям, чувствует себя специалист по обезвреживанию бомб, когда зажимает провод, или канатоходец, когда сходит с платформы, научившись избавляться от излишнего страха ради сосредоточенности, стараясь при этом не расслабляться настолько, чтобы совершать небрежные ошибки.
Была одна задача, с которой я никогда не позволял себе даже отдаленно смириться. Каждую неделю или около того моя помощница Кэти Джонсон клала на мой стол папку с письмами соболезнования семьям погибших военнослужащих, которые я должен был подписать. Я закрывал дверь в свой кабинет, открывал папку и замирал над каждым письмом, читая имя вслух, как заклинание, пытаясь вызвать в памяти образ молодого человека (женщины погибали редко) и то, какой была его жизнь — где он рос и ходил в школу, какие дни рождения и летние купания составляли его детство, в каких спортивных командах он играл, о каких возлюбленных мечтал. Я думала о его родителях, жене и детях, если они у него были. Я медленно подписывала каждое письмо, стараясь не испачкать плотную бежевую бумагу левой рукой, держа ручку боком. Если подпись выглядела не так, как я хотела, я перепечатывала письмо, прекрасно понимая, что ничего из того, что я сделала, никогда не будет достаточно.
Я был не единственным человеком, который отправлял такие письма. Боб Гейтс также переписывался с семьями погибших в Ираке и Афганистане, хотя мы редко, если вообще когда-нибудь, говорили об этом.
У нас с Гейтсом сложились прочные рабочие отношения. Мы регулярно встречались в Овальном кабинете, и я нашел его практичным, ровным и освежающе прямолинейным, со спокойной уверенностью, способным как аргументировать свою позицию, так и иногда менять свое мнение. Его умелое управление Пентагоном заставляло меня не обращать внимания на те случаи, когда он пытался управлять и мной, и он не боялся брать на себя ответственность за священных коров Министерства обороны, включая усилия по сокращению оборонного бюджета. Он мог быть колючим, особенно с молодыми сотрудниками Белого дома, и наши различия в возрасте, воспитании, опыте и политической ориентации делали нас далеко не друзьями. Но мы признавали друг в друге общую рабочую этику и чувство долга — не только перед нацией, которая доверила нам обеспечить ее безопасность, но и перед войсками, чье мужество мы наблюдали каждый день, и перед семьями, которые они оставили после себя.
Помогло то, что по большинству вопросов национальной безопасности наши суждения совпадали. Например, летом 2009 года мы с Гейтсом разделяли сдержанный оптимизм в отношении событий в Ираке. Не то чтобы условия там были радужными. Иракская экономика была в руинах — война разрушила большую часть базовой инфраструктуры страны, а падение мировых цен на нефть истощило национальный бюджет, и из-за парламентского тупика иракскому правительству было трудно выполнять даже самые основные задачи. Во время моего краткого визита в апреле я предложил премьер-министру Малики предложения о том, как он мог бы провести необходимые административные реформы и более эффективно взаимодействовать с суннитской и курдской фракциями Ирака. Он был вежлив, но защищался (очевидно, он не изучал "Федералист № 10" Мэдисона): По его мнению, шииты в Ираке составляют большинство, коалиция его партии набрала наибольшее количество голосов, сунниты и курды препятствуют прогрессу своими необоснованными требованиями, а любые представления об учете интересов или защите прав меньшинств Ирака являются неудобством, которое он допускает только в результате давления США.
Этот разговор стал для меня полезным напоминанием о том, что выборы сами по себе не создают функционирующую демократию; пока Ирак не найдет способ укрепить свои гражданские институты, а его лидеры не выработают привычку к компромиссу, страна будет продолжать бороться. Тем не менее, тот факт, что Малики и его соперники выражают враждебность и недоверие через политику, а не через дуло пистолета, считается прогрессом. Даже после вывода американских войск из населенных пунктов Ирака число террористических атак, спонсируемых АКИ, продолжало снижаться, а наши командиры сообщали о постоянном улучшении работы иракских сил безопасности. Мы с Гейтсом согласились, что Соединенные Штаты должны будут играть важную роль в Ираке еще долгие годы — консультировать ключевые министерства, обучать силы безопасности, выходить из тупика между фракциями и помогать финансировать восстановление страны. Но если не произойдет существенного разворота, окончание войны Америки в Ираке наконец-то стало очевидным.