Конечно, именно в этом и заключалась проблема. Еще до моего вступления в должность мы слышали о дружеских отношениях MMS с нефтяными компаниями и недостатках в регулировании — включая широко разрекламированный скандал в конце правления Буша, связанный с откатами, наркотиками и сексуальными услугами — и мы обещали реформировать это место. И на самом деле, как только он возглавил Министерство внутренних дел, Кен Салазар устранил некоторые из наиболее вопиющих проблем. На что у него не хватило времени или ресурсов, так это на коренную реорганизацию MMS, чтобы она могла жестко регулировать такую богатую и технологически сложную отрасль.
Я не могу упрекнуть Салазара в этом. Изменение практики и культуры в государственных учреждениях — дело нелегкое, и его редко удается завершить за несколько месяцев. Мы столкнулись с подобными проблемами в ведомствах, отвечающих за регулирование финансовой системы, где перегруженные и недоплачивающие регуляторы едва успевали за сложными, постоянно меняющимися операциями массивных международных финансовых институтов. Но это не оправдывает того факта, что никто из моей команды не предупредил меня о том, что у MMS все еще есть такие серьезные проблемы, прежде чем рекомендовать мне одобрить план МВД по открытию дополнительных территорий для разведочного бурения. Да и вообще, в разгар кризиса никто не хотел слышать о необходимости вкладывать больше денег в федеральные агентства. Они также не хотели слышать о том, как повышение зарплат госслужащим поможет этим агентствам улучшить управление и конкурировать с частным сектором в привлечении высококлассных технических специалистов. Люди просто хотели знать, кто позволил компании BP пробурить скважину на глубине трех с половиной миль под поверхностью океана, не зная, как ее заткнуть, а суть заключалась в том, что это произошло при нас.
Хотя вопросы о MMS не давали покоя репортерам, то, что действительно перевернуло отношение общественности, было решение BP в конце мая — которое я поддержал в интересах прозрачности — начать публиковать видеозаписи утечек в реальном времени, поступающие с подводных камер компании. Первые кадры горящей буровой установки Deepwater Horizon получили широкое освещение. Но кадры самого разлива, состоящие в основном из снимков сверху, слабых багровых полос на фоне сине-зеленого океана, еще не полностью отражали потенциальные разрушения. Даже когда волны, покрытые нефтяными пятнами, и сгустки нефти, известные как смоляные шарики, начали достигать внешних берегов Луизианы и Алабамы, у съемочных групп было не так много впечатляющих кадров для работы — особенно учитывая, что после десятилетий морского бурения воды Персидского залива изначально были не такими уж чистыми.
Подводное видео изменило все это. Внезапно люди во всем мире смогли увидеть нефть, пульсирующую толстыми столбами из окружающих обломков. Иногда она казалась сернисто-желтой, иногда коричневой или черной, в зависимости от освещения камеры. Клубящиеся шлейфы выглядели мощно, угрожающе, как исчадия ада. Кабельные новостные сети начали круглосуточно транслировать эти кадры в углу экрана вместе с цифровым таймером, напоминающим зрителям о количестве дней, минут и секунд с момента начала разлива.
Видео, казалось, подтверждало расчеты, сделанные нашими собственными аналитиками независимо от BP: утечки, вероятно, выкачивали от четырех до десяти раз больше, чем первоначально предполагалось — пять тысяч баррелей нефти ежедневно. Но больше, чем пугающие цифры, изображения подводных топляков — наряду с внезапно увеличившимся количеством видеороликов с пеликанами, покрытыми нефтью, — сделали кризис реальным в сознании людей. Люди, которые раньше не обращали особого внимания на разлив нефти, вдруг захотели узнать, почему мы не делаем ничего, чтобы остановить его. В кабинете стоматолога Салазар обнаружил, что во время срочной операции по удалению корневого канала он уставился на видеотрансляцию с телевизора, установленного на потолке. Республиканцы назвали разлив "Катриной Обамы", а вскоре мы оказались под огнем и со стороны демократов — в частности, бывшего помощника Клинтона и давнего жителя Луизианы Джеймса Карвилла, который, выступая в программе "Доброе утро, Америка", обрушился с резкой и громкой критикой на наши действия, направив свою критику конкретно на меня: "Мужик, ты должен спуститься сюда и взять это под контроль! Поставьте кого-нибудь во главе этого дела и дайте ему ход!". Девятилетний мальчик в инвалидном кресле, который посещал Овальный кабинет через фонд "Загадай желание", предупредил меня, что если я не устраню утечку в ближайшее время, то у меня "будет много политических проблем". Даже Саша однажды утром зашел ко мне в ванную, пока я брился, чтобы спросить: "Ты уже заткнул дыру, папа?".
В моем сознании эти темные циклоны нефти стали символизировать череду постоянных кризисов, через которые мы проходили. Более того, они каким-то образом ощущались как живые — злобное присутствие, активно дразнящее меня. До этого момента моего президентства я сохранял фундаментальную уверенность в том, что независимо от того, насколько плохи дела, будь то банки, автомобильные компании, Греция или Афганистан, я всегда смогу найти решение с помощью разумного процесса и разумного выбора. Но эти утечки, казалось, не поддавались своевременному решению, независимо от того, как сильно я давил на BP или свою команду, и независимо от того, сколько совещаний я провел в Sit Room, изучая данные и диаграммы так же внимательно, как и на любом заседании по планированию военных действий. Вместе с ощущением временной беспомощности в мой голос начала просачиваться горечь — горечь, которую я распознал как спутницу неуверенности в себе.
"Что, по его мнению, я должен делать?" прорычал я на Рама после того, как услышал о том, что сказал Карвилл. "Надеть мое гребаное снаряжение аквамена и самому поплыть туда с гаечным ключом?".
Кульминацией хора критики стала пресс-конференция в Белом доме 27 мая, на которой я около часа отвечал на жесткие вопросы о разливе нефти. Я методично перечислил все, что мы сделали с момента взрыва на Deepwater, и описал технические тонкости различных стратегий, применяемых для закупорки скважины. Я признал проблемы с MMS, а также свою собственную чрезмерную уверенность в способности таких компаний, как BP, защитить себя от риска. Я объявил о создании национальной комиссии для анализа катастрофы и выяснения того, как можно предотвратить подобные аварии в будущем, и еще раз подчеркнул необходимость долгосрочного реагирования, которое сделает Америку менее зависимой от грязного ископаемого топлива.
Читая стенограмму сейчас, десять лет спустя, я поражен тем, насколько спокойно и убедительно я говорил. Возможно, я удивлен потому, что стенограмма не отражает того, что, как я помню, я чувствовал в то время, и даже близко не передает того, что я действительно хотел сказать перед собравшимся корпусом прессы Белого дома:
MMS не была полностью оснащена для выполнения своей работы, в основном потому, что за последние тридцать лет большая часть американских избирателей купилась на идею республиканцев о том, что правительство — это проблема, а бизнес всегда знает лучше, и избрала лидеров, которые сделали своей миссией выпотрошить экологические нормы, урезать бюджеты агентств, принизить государственных служащих и позволить промышленным загрязнителям делать все, что им вздумается.
Что у правительства не было лучшей технологии, чем у BP, чтобы быстро заткнуть дыру, потому что иметь такую технологию в наличии было бы дорого, а мы, американцы, не любим платить более высокие налоги — особенно когда речь идет о подготовке к проблемам, которые еще не произошли.
Что трудно воспринимать всерьез любую критику со стороны такого персонажа, как Бобби Джиндал, который на протяжении всей своей карьеры выполнял волю "Большой нефти" и впоследствии поддержал иск нефтяной промышленности, пытавшейся добиться от федерального суда отмены временного моратория на бурение; и что если бы он и другие избранные в Заливе чиновники действительно беспокоились о благополучии своих избирателей, они бы призвали свою партию прекратить отрицать последствия изменения климата, поскольку именно жители Залива с наибольшей вероятностью потеряют дома или работу в результате повышения глобальной температуры.
И что единственный способ по-настоящему гарантировать, что в будущем у нас не произойдет еще одного катастрофического разлива нефти, — это полностью прекратить бурение; но этого не произойдет, потому что в конце концов мы, американцы, любим свой дешевый бензин и большие машины больше, чем заботимся об окружающей среде, за исключением тех случаев, когда перед нами стоит полная катастрофа; а в отсутствие такой катастрофы СМИ редко освещают усилия по отказу Америки от ископаемого топлива или принятие климатического законодательства, поскольку на самом деле просвещение общественности по вопросам долгосрочной энергетической политики было бы скучным и вредным для рейтингов; И единственное, в чем я мог быть уверен, так это в том, что при всем возмущении, выражаемом в данный момент по поводу водно-болотных угодий, морских черепах и пеликанов, большинство из нас действительно заинтересовано в том, чтобы эта проблема исчезла, чтобы я убрал еще один беспорядок, создававшийся десятилетиями, с помощью какого-то быстрого и легкого решения, чтобы мы все могли вернуться к своим углеродным, энергозатратным способам, не испытывая при этом чувства вины.
Я не сказал ничего подобного. Вместо этого я мрачно взял на себя ответственность и сказал, что это моя работа — "исправить ситуацию". После этого я отругал свою команду прессы, предположив, что если бы они лучше рассказали обо всем, что мы делаем для ликвидации разлива, мне не пришлось бы танцевать чечетку в течение часа, пока из меня выбивали все дерьмо. Мои друзья из прессы выглядели израненными. Сидя в одиночестве в зале заседаний в тот вечер, я сожалел о своих словах, понимая, что неправильно направил свой гнев и разочарование.