— С чего ты взял? Мы не в тех отношениях, чтобы разругаться.
— Нет?
— Да нет же, Роберт.
Он покачал головой.
— Ты особенно не тяни. Такая женщина долго одна ходить не будет — при таком-то лице и на таких-то ногах. Куда пойдем?
— В «Морской». Дешево и сердито. Крабы там дешевле, чем в других местах гамбургеры. Как, кстати, зовут того стервятника, к которому мы потом отправимся?
— Блюменталь. Адольф Блюменталь. Это с ума можно сойти, сколько евреев Адольфами назвали. Ну, этого-то хоть не зря.
— Он знает о твоем визите?
Хирш кивнул.
— Я вчера ему звонил.
— А Боссе знает, что ты к нему идешь?
Хирш рассмеялся.
— Нет, конечно. А то он, чего доброго, со страху еще на нас заявит!
— У тебя есть что-нибудь на этого Блюменталя?
— Ровным счетом ничего, Людвиг. Это очень хитрый тип.
— Тогда, значит, только «Ланский катехизис», параграф первый?
— Угадал. Блеф чистой воды.
Мы шли по Первой авеню. В огромной витрине магазина аквариумов два боевых корабля, словно сиамские близнецы, отделенные друг от друга только стеклянной перегородкой зеркала, сверкая лаком бортов и великолепием оснастки, тщетно брали друг друга на абордаж. В окне кондитерской красовались венские сладости: ромовый кекс, шоколадный и марципановый торты. Продавщица, милая дама в очках, махнула Хиршу рукой. Всю дорогу я украдкой поглядывал на Хирша со стороны. Сейчас у него и походка была другая, и даже черты лица заострились. Рядом со мной шел уже не скромный продавец электроутюгов и радиоприемников, а прежний Хирш, тот, что во Франции был грозным консулом Раулем Тенье.
— Все евреи были жертвами, — проронил он. — Но это отнюдь не означает, что все они были ангелами.
Блюменталь жил в доме на Пятьдесят четвертой улице. В вестибюле — красные ковровые дорожки, стальные гравюры по стенам, при лифте — лифтер в фантастическом мундире, в кабине — зеркала и полированное дерево.
— На пятнадцатый, — распорядился Хирш. — К директору Блюменталю.
Лифт помчал нас наверх.
— Не думаю, чтобы он вызвал адвоката, — заметил Хирш. — Я пригрозил ему кое-каким материалом. Негодяй он отпетый, поэтому наверняка сперва захочет взглянуть, с чем мы пришли. Он ведь еще не стал американцем, значит, добрый старый эмигрантский страх все еще сидит у него в печенках — прежде чем втянуть в дело адвоката, он предпочтет сначала выяснить, что ему предъявляют.
Он позвонил. Нам открыла служанка, которая провела нас в гостиную, обставленную копиями в стиле Людовика XVI, почти все в позолоте.
— Господин Блюменталь сейчас придет.
Блюменталь оказался круглым толстячком среднего роста лет пятидесяти. Вместе с ним в золоченое великолепие гостиной вошла овчарка. Завидев зверюгу, Хирш улыбнулся.
— В последний раз я видел эту породу в гестапо, господин Блюменталь, — сказал он. — Там их держали для охоты на евреев.
— Спокойно, Харро! — Блюменталь потрепал собаку по холке. — Вы о чем-то хотели со мной поговорить? Но вы не сказали, что придете вдвоем. У меня очень мало времени.
— Это господин Зоммер. Он много о вас слышал. Я вас надолго не задержу, господин Блюменталь. Мы пришли к вам из-за доктора Боссе. Он болен, и у него нет денег, чтобы подтвердить здесь свое медицинское образование. Вы ведь его знаете, не так ли?
Блюменталь не ответил. Он снова потрепал по загривку овчарку, та тихо зарычала.
— Значит, знаете, — продолжил Хирш. — И даже очень хорошо знаете. Но я не уверен, знаете ли вы меня. Ведь людей с фамилией Хирш много, примерно столько же, сколько Блюменталей. Меня в свое время прозвали «Хирш-гестапо». Может, эту кличку вам доводилось слышать. Во Франции я некоторое время вел войну против гестапо. Война велась не в фигуральном смысле этого слова и отнюдь не самыми честными способами, причем с обеих сторон, господин Блюменталь. То есть и с моей стороны тоже. Это я к тому, что в ту пору попытка защититься от меня с помощью овчарки меня сильно насмешила бы. Как, кстати, и сегодня. Прежде чем ваш зверь успел бы до меня дотронуться, господин Блюменталь, он бы уже отдал Богу душу. Не исключено, что даже вместе с хозяином. Но я пришел совсем не за этим. Видите ли, мы собираем средства для доктора Боссе. Я предполагаю, что вы захотите ему помочь. Сколько долларов вы могли бы для него пожертвовать?
Блюменталь неотрывно смотрел на Хирша.
— И с какой стати я должен ему помогать?
— Причин много. Одна, например, называется милосердием.
Казалось, Блюменталь что-то пережевывает. Он все еще не сводил с Хирша глаз. Потом достал из кармана пиджака коричневый бумажник крокодиловой кожи, раскрыл его и извлек из бокового отделения две бумажки, предварительно послюнив палец, чтобы легче было их отсчитать.
— Вот вам сорок долларов. Больше я дать не могу. Слишком многие обращаются с подобными просьбами. Если все эмигранты помогут вам такими же взносами, думаю, вы легко соберете для доктора Боссе нужную сумму.
Я полагал, что Хирш пренебрежительно швырнет эти деньги обратно на стол, но нет, он их взял, аккуратно сложил и спрятал.
— Хорошо, господин Блюменталь, — сказал он очень спокойно. — Тогда за вами еще только тысяча сто шестьдесят долларов. Ровно столько нужно доктору Боссе, — это при очень скромной жизни, без курева и пьянства, — чтобы завершить образование и сдать экзамен.
— Шутить изволите. У меня нет на это времени.
— У вас найдется время, господин Блюменталь. И не пытайтесь рассказать мне, что ваш адвокат сидит в соседней комнате. Его там нет. Зато я вам кое-что расскажу, что вас, безусловно, заинтересует. Вы пока что не американец, вы только надеетесь через год им стать. Скверная репутация вам совершенно ни к чему, американцы по этой части очень щепетильны. Вот мы вместе с моим другом господином Зоммером — он, кстати, журналист — и решили вас предостеречь.
Похоже, Блюменталь принял для себя план действий.
— Это слишком любезно с вашей стороны! — заявил он язвительно. — Вы не возражаете, если я извещу полицию?
— Ничуть. Мы прямо тут наш материал ей и передадим.
— Материал! — Блюменталь презрительно скривился. — За шантаж в Америке можно схлопотать очень приличный срок, надеюсь, вам это известно. Так что лучше убирайтесь, пока не поздно!
Хирш невозмутимо уселся на один из позолоченных стульев.
— Вы думаете, Блюменталь, — сказал он уже совсем другим тоном, — что вы большой хитрец. Но вы ошибаетесь. С вашей стороны было бы куда умней отдать Боссе те деньги, которые вы ему должны. Вот тут, у меня в кармане, письмо, подписанное доброй сотней эмигрантов; это ходатайство в службу эмиграции с предложением отказать вам в американском гражданстве. Там же еще одно ходатайство, и тоже с просьбой отказать вам в праве на американское гражданство в связи с тем, что в Германии вы сотрудничали с гестапо, — за шестью подписями, с подробным изложением того, почему вам удалось вывезти из Германии куда больше денег, чем было положено, — и с указанием фамилии того нациста, который для вас эти деньги в Швейцарию переправил. Кроме того, есть еще вырезка из лионской газеты, где говорится о некоем еврее Блюментале, который на допросе в гестапо выдал местонахождение двух беженцев из Германии, после чего тех расстреляли. Не пытайтесь протестовать, господин Блюменталь. Вполне возможно, это были и не вы, — но я буду утверждать, что это были именно вы.
— Что?
— Я официально засвидетельствую, что это были вы. Здесь хорошо известно, чем я занимался во Франции. Мне поверят больше, чем вам.
Блюменталь вперился в Хирша немигающим взглядом.
— Вы намерены дать ложные показания?
— Они будут ложными только в самом поверхностном правовом смысле, Блюменталь, но не в ветхозаветном — око за око, зуб за зуб, помните? Вы практически уничтожили Боссе. За это мы уничтожим вас. И нам плевать, что правда, а что нет. Я же сказал вам: я кое-чему научился у нацистов, когда имел с ними дело.
— И вы еврей? — прошептал Блюменталь.
— Так же, как и вы, к сожалению.
— И преследуете еврея?
Хирш на секунду даже опешил.
— Да, — сказал он затем. — Я же сказал вам, что кое-чему научился у гестапо. И еще кое-чему из арсенала американских гангстеров. Ну и еще, если уж вам, Блюменталь, так хочется, кое-что добавила природная еврейская смекалка.
— Полиция в Америке…
— И от полиции в Америке я тоже кое-чему научился, — перебил его Хирш. — И многому! Но она мне даже не понадобится. Чтобы вас прикончить, достаточно тех бумаг, что у меня в кармане. Я даже не буду стараться упрятать вас в тюрьму. Достаточно спровадить вас в лагерь для интернированных лиц, подозреваемых в нацизме.
Блюменталь протестующе поднял руку.
— Для этого нужен кое-кто посильнее вас, господин Хирш! И серьезные доказательства, а не ваши сфабрикованные писульки.
— Вы так думаете? — Хирш рассмеялся. — В военное-то время? Ради какого-то сомнительного эмигранта, уроженца Германии? Да и что с вами такого страшного случится в лагере для интернированных? Это очень гуманное учреждение временной изоляции от общества. И чтобы попасть туда, вовсе не обязательно быть отпетым злодеем.
Но даже если вы открутитесь от лагеря, как насчет вашего гражданства? Тут достаточно малейшего сомнения и просто сплетен…
Рука Блюменталя впилась в собачий ошейник.
— А что будет с вами? — тихо проговорил он. — Что будет с вами, если все это выплывет? Об этом вы подумали? Шантаж, ложные показания…
— Я прекрасно знаю, сколько за это полагается, — ответил Хирш. — Только мне, Блюменталь, это совершенно все равно. Мне на это плевать! Плевать я хотел на все это! На все, что вам, жалкому воришке-филателисту с видами на американское будущее, представляется таким важным. Мне это все безразлично, только вам, мокрица вы буржуазная, в жизни этого не понять! Мне это еще во Франции было безразлично! Неужели вы думаете, я бы иначе стал всем этим заниматься? Я не какой-нибудь там слюнявый гуманист! И мне не важно, что со мной потом будет! Так что если вы, Блюменталь, взд