— Тогда зачем ты показал мне эту фотографию?
Молчание.
— Глаза, — через некоторое время осторожно сказал Билл. — Они... немного другие. И наклон лба. И скулы не... ну, не совсем такие же. Но нельзя сказать, что это не Руфус Уэстерфилд.
— Я бы хотел их сравнить, — заявил практичный Морган.
— Поднимемся?
Сиделка как раз закрывала за собой дверь в спальню, когда они поднялись по ступенькам.
— Он спит, — тихонько прошептала она, глядя на них через очки.
Билл кивнул, прошел мимо нее и тихонько открыл дверь.
Комната была большой и пустой, там царил монашеский аскетизм, делающий неуместной резную кровать. На столике рядом с дверью стоял ночник, отбрасывающий длинные горбатые тени на стены и потолок, словно небольшой костер. Человек на кровати неподвижно лежал с закрытыми глазами, а узкое, морщинистое лицо с длинным носом выглядело очень суровым в тусклом свете.
Морган и Билл осторожно подошли к кровати и уставились на старика. Тени смягчали лицо спящего, создавая иллюзию возвращающейся молодости. Морган поднял фотографию, чтобы на нее упал свет, и его губы сжались под черными усами, пока он смотрел на нее. Конечно, это был тот же человек. Ошибки быть не могло. На первый взгляд оба лица казались одинаковыми. Но если присмотреться...
Морган немного согнул колени и наклонился, чтобы сравнить наклон лба и скулы. Так он так простоял целую минуту, переводя взгляд то на лежащего, то на фотографию. Билл тревожно наблюдал за ним.
Затем Морган распрямился, и, когда он встал, веки старика тоже поднялись. Руфус Уэстерфилд неподвижно лежал и смотрел на них. Свет ночника падал ему в глаза, делая их угольно-черными и очень яркими. Казалось, они насмехались и были единственной живой частью утомленного, но молодого, мудрого и довольного лица.
Несколько секунд все молчали, затем глаза старика прищурились от удовольствия, и Руфус засмеялся тонким, пронзительным смехом, который был на много лет старше его самого. В нем звучала старость, а шестидесятилетний человек еще не должен быть дряхлым. Но, после первого надломленного карканья, смех немного смягчился и перестал вопить о глубокой старости. На этой стадии его голос должен был превратиться в старческий, как ломается голос подростка, когда тот начинает взрослеть. В молодости это нормально и, возможно, в случае Руфуса — тоже, но сказать с уверенностью было нельзя, потому что в истории человечества подобного еще не происходило.
— Мальчики, вы что-то хотели? — поинтересовался Руфус.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил Морган.
— Чувствую, что помолодел лет на десять, — улыбнулся Руфус. — В чем дело, сынок? Ты выглядишь...
— Нет, нет, все в порядке. — Билл убрал с лица хмурое выражение.
— Почти забыл, как ты выглядишь. Мы с Питом хотели узнать...
— Ну тогда поторопитесь. Я хочу спать. Я быстро расту, вы же знаете. Так что мне нужен сон.
И он засмеялся снова, но старческого карканья уже не было слышно.
Билл поспешно вышел.
— Вы растете, все верно, — сказал Морган. — И на это требуется энергия. У вас был хороший день?
— Прекрасный. Собираешься меня от чего-нибудь отучить нынче вечером?
— Не совсем так, — улыбнулся Морган. — Я хочу, чтобы вы немного... поразмышляли. После того, как Билл закончит.
Руфус кивнул.
— А что у тебя под мышкой? Рамка кажется знакомой. Я знаю это фото?
Морган машинально взглянул на фотографию, которую держал лицевой стороной к себе. В этот момент в спальню вошел Билл вместе с сиделкой, увидел яркий, лукавый взгляд старика, и Морган опустил глаза.
— Нет, — сказал он. — Вы его не знаете.
Рука Билла немного тряслась. Шприц, который он нес иглой вверх, дрожал так, что капля, выступившая на кончике, скатилась вниз.
— Спокойно, — сказал Руфус. — Ты из-за чего-то нервничаешь, сынок?
Билл старательно избегал взгляда Моргана.
— Нет. Дай мне руку, отец.
После того, как сиделка ушла, Морган вытащил из кармана огарок свечи и поставил на прикроватный столик Руфуса.
— Выключи ночник, — сказал он Биллу, поднеся зажженную спичку к фитилю.
В темноте расцвело желтое пламя.
— Гипноз, — прищурившись, сказал Руфус.
— Нет, пока еще нет. Я просто хочу поговорить. Смотрите на пламя, вот и все.
— Это же и есть гипноз, — настаивал Руфус, будто собираясь спорить и дальше.
— Это делает вас более восприимчивым к рекомендациям. Ваш разум должен быть освобожден, чтобы вы могли... увидеть... время.
— Гм-м.
— Не то, чтобы увидеть, скорее, почувствовать его. Осознать его, как нечто материальное.
— Но это не так, — возразил Руфус.
— Безумный Шляпник умел так делать.
— Ага. И вспомни, что с ним случилось.
— Я помню, — усмехнулся Морган. — Всегда пять часов вечера. Вам не нужно волноваться. Мы через это уже проходили, как вы знаете.
— Знаю, что вы так говорили. Я не обязан помнить все сам.
Голос Руфуса едва заметно смягчился. Его взгляд был прикован к пламени, а в глазах отражались миниатюрные огоньки.
— Да. Вы никогда не вспомните. Об этом вы тоже забудете. Я разговариваю с той частью вашего разума, что лежит под поверхностью, в глубине. Вся работа идет там, в тишине, и, как и содержимое шприцов, втайне изменяет ваше тело. Вы слушаете, Руфус?
— Продолжайте, — сонно пробормотал Руфус.
— Мы должны уничтожить временные преграды в вашем разуме, стоящие между вами и молодостью. Психика — мощная штука. Вся ткань Вселенной состоит из энергии. Вы привыкли думать, что стареете из-за времени, но это ложная философия. Вы должны забыть об этом. Ваши убеждения оказывают влияние на тело, как надпочечники реагируют на страх или гнев. Можно разработать такой условный рефлекс, что надпочечники будут отвечать на другие раздражители. Вот и вы должны привыкнуть к обратному течению времени. Тело и дух зависят друг от друга и действуют сообща. Метаболизм управляет разумом, и разум дает команды метаболизму. Две стороны одной медали.
Голос Моргана стал медленнее произносить слова. Морган смотрел на мерцание отраженного света под полуопущенными веками старика. Веки были тяжелыми.
— Одной медали... — очень тихо повторил Руфус.
— Жизненные процессы тела, — монотонно продолжал Морган, — похожи на реку, текущую очень быстро у источника. Но постепенно она замедляется. С возрастом течение становится все медленнее. Впрочем, есть еще одна река, осознание времени, и этот поток, наоборот, ускоряется. В молодости он такой медленный, что вы даже не подозреваете о том, что он движется. В старости это Ниагара. И этот поток, Руфус, вернет вас обратно. Он шумит рядом с вами, глубокий и быстрый. Вам нужно осознать его существование, Руфус. Как только вы сделаете это, уже ничто вас не остановит. Вы должны понять, как ощущать время.
Голос все гудел и гудел...
Пятнадцать минут спустя, уже находясь на первом этаже, Морган поставил фотографию шестидесятилетнего Руфуса на каминную полку и одарил ее хмурым взглядом.
— Ладно, — сказал он. — Рассказывай.
Билл занервничал.
— А что тут говорить? Никто до нас этим не занимался. Отец изменяется, Пит... он изменяется в неожиданную сторону. Это беспокоит меня. Жаль, что нам пришлось использовать его в качестве морской свинки.
— Выбора не было, ты же знаешь. Если бы мы потратили еще лет десять на проверки и эксперименты...
— Знаю. Когда мы начали, ему оставалось месяцев шесть. Он знал, что это рискованно. Но все равно согласился. Я все это знаю. Но хотелось бы...
— А теперь подумай хорошенько, Билл. Как, черт возьми, мы могли экспериментировать на ком-то, кроме человека с высоким интеллектом? Ты же знаешь, что я пытался работать с шимпанзе. Но сначала нам пришлось бы превратить их в людей. В конце концов, последние анализы показывают, что именно разум позволяет повернуть ход времени вспять. Нам повезло, что твой отец начал увядать только физически. — Морган замолчал и посмотрел на фотографию. — Что касается этого...
Билл смущенно развел руками:
— Я учел все возможные варианты ошибок... кроме этой. — Он сухо рассмеялся. — Это безумие. Ничего не получится.
— То, чем мы занимаемся, сведет с ума любого. Я все еще не верю, что у нас что-то получается. Если Руфусу, действительно, снова шестьдесят, значит, может произойти все, что угодно. Я не удивлюсь, если завтра солнце встанет на западе. — Морган выудил из кармана сигарету. — Ну, ладно, — пытаясь найти спички, сказал он, — поскольку нельзя сказать, что он выглядит, как десять лет назад. А ведет он себя так же, как и в шестьдесят?
— Не знаю, — пожал плечами Билл. — Я не делал записи в то время. Откуда мне было знать, что это окажется важным? — Он помолчал.
— Нет, думаю, он ведет себя по-другому.
— В чем именно? — прищурился Морган, глядя на Билла сквозь дым.
— Да так, мелочи. Взгляд его глаз, когда он проснулся сегодня. Ты заметил? Какая-то сардоническая ясность. Он стал все воспринимать менее серьезно. Он... просто больше не похож на себя. Этот суровый вид... раньше подходил ему. Сейчас, когда он внезапно просыпается и смотрит на тебя, он... ну, смотрит словно через маску. И эта маска меняется... понемногу. Я знаю, что меняется. Фотография доказывает это. Но его разум меняется гораздо быстрее.
Морган, не торопясь, выпустил длинную, извилистую струйку дыма.
— Я бы не стал так волноваться, — успокаивающе сказал он. — Он никогда не будет тем, кем был десять лет назад, ты же знаешь. Мы не стираем его память. Может быть, за десять лет он размягчился больше, чем ты думаешь. В сорок или тридцать, он все еще будет оставаться тем, кто прожил семьдесят с гаком лет. Это не будет тот же разум или тот же человек, что жил в восьмидесятые. Ты просто переволновался, мой мальчик.
— Нет. Его лицо изменилось! Наклон лба стал другим! Нос начал изгибаться. А скулы стали выше, чем когда-либо прежде. Я не выдумываю это, не так ли?
Морган лениво выпустил кольцо дыма.