— А теперь ты мешаешь метафоры в кучу, — сухо сказал Морган.
— Он больше не пускает меня в свою комнату, — сказал Билл в июне.
— Что еще? — вздохнул Морган.
— Ремонтники закончили два дня назад. Темно-фиолетовые портьеры на всех стенах. Я уверен, что они посчитали его сумасшедшим, но спорить не стали. Теперь он повесил старые часы, над которыми долго колдовал, где-то нашел стол с шахматной доской и производил на нем странные расчеты.
— Какие расчеты?
— Откуда мне знать? — раздраженно пожал плечами Билл. — Я думал, ему становится лучше. Эти периоды... ложных воспоминаний, казалось, не беспокоили его в последнее время. Или, если и беспокоили, то он не говорил об этом.
— А когда был последний раз?
Билл открыл ящик стола и раскрыл журнал записей.
— Десять дней назад он сказал, что вид из окна какой-то не такой. А комната некрасивая, и он не понимает, как прожил в ней все эти годы. Именно тогда он начал жаловаться на боли.
— А-а, «усиливающиеся боли». И они начали появляться в определенных местах — когда?
— Неделю назад. — Билл нахмурился. — Мне это не нравится. Я думал, они связаны с желудком — и все еще так считаю. Но у него вообще не должно быть никаких проблем. Его здоровье идеально. Последние рентгеновские снимки...
— Получены неделю назад, — напомнил Морган.
—Да, но...
— Если у него продолжает болеть живот после еды, возможно, что-то случилось лишь пару дней назад. Помни, Руфус уникален.
— Да, это так. Ну, я начну заново, если смогу поймать его. В последние дни он стал очень скрытным. У меня больше не получается застать его.
— Его сейчас нет? Я бы хотел взглянуть на его комнату.
— Ничего ты там не выяснишь, — кивнул Билл. — Но давай поднимемся.
Фиолетовые портьеры на секунду скрыли дверь из виду, словно комната пыталась удержать людей снаружи. Затем дверь открылась, и порыв ветра из зала заставил четыре стены ходить волнами и содрогаться темно-фиолетовыми складками, словно какие-то невидимые существа побежали прятаться, как только вошли люди. Фиолетовое свечение, пробивающееся через шторы на окнах, было единственным, что освещало комнату, пока Билл не прошел и не раздвинул их. Затем вошедшие смогли лучше разглядеть большую резную кровать, комод и несколько стульев.
У кровати стоял шахматный столик, и в квадратах мелом были нацарапаны какие-то пометки. А рядом со столиком находились часы — старомодное украшение каминной полки, наполнявшее комнату странным икающим тиканьем.
— Забавно, — послушав часы пару секунд, сказал Морган. — Интересно, это совпадение? Ты слышишь едва заметный стук между тиками?
Они снова прислушались. Тик—ти—так, шли часы.
— Они очень старые, — сказал Билл. — Возможно, с ними что-то не так. Вообще, я хотел, чтобы ты посмотрел на секундную стрелку. Видишь?
Длинная стрелка поворачивалась очень медленно. Она не соответствовала ходу двух других. Суть предположения состояла в том, что Руфус где-то нашел ее и весьма бессмысленно добавил к изначальной конструкции, поскольку, пока они смотрели, стрелка прыгнула на три секунды, а потом продолжала медленно ползти. Чуть дальше она прыгнула снова. Затем, совершив почти полный оборот, скакнула на пять секунд.
— Надеюсь, Руфус не засекает по ним время, — пробормотал Морган. — К счастью, он не зарабатывает себе на жизнь починкой часов. В чем тут смысл?
— Хотел бы я знать. Разумеется, я спрашивал, и он ответил, что просто чинит их. По крайней мере, это походило на правду. Смотри, вот тут кое-что странное. — Билл наклонился и открыл стеклянную дверцу. — Приглядись. Совсем крошечные. Тут и вон там, видишь?
Нагнувшись, Морган различил на циферблате часов, расположенные на разном расстоянии от цифр, группы очень маленьких цветных отметок. Красные, зеленые и коричневые, крошечные и замысловатые, с загнутыми хвостиками, словно в персидской письменности. Они шли по всему циферблату, разноцветные и загадочные. Морган дернул себя за усы и присмотрелся к неправильной секундной стрелке, идущей рывками. Всякий раз, когда она прыгала, то оказывалась над одним из разноцветных иероглифов.
— Это не может быть совпадением, — через секунду сказал Морган. — Но в чем смысл? Что показывает эта стрелка? Ты спрашивал его?
Билл пристально посмотрел на друга.
— Нет, — наконец, ответил он, — не спрашивал.
— Почему же? — прищурившись, спросил Морган.
— Не знаю. Может быть... может быть, я не хотел знать. — Он закрыл стеклянную дверцу. — Выглядит безумно. Но когда дело доходит до приборов, измеряющих время... Ну, я бы не удивился, узнав, что Руфус знает об этом побольше нас. — Билл сделал паузу. — Ты отправил его разум исследовать время, — сказал он почти осуждающим тоном.
— Ты теряешь видение ситуации в целом, Билл, — покачал головой Морган.
— Возможно. А... что ты думаешь о шахматном столике?
Они тупо посмотрели на столик. Расположение аккуратных отметок в квадратах не имело никакой закономерности, хотя казалось, что для разума, сделавшего их, предназначение черточек было весьма ясным.
— Может, он просто пытался решить какую-то шахматную задачу, а? — предположил Морган.
— Я уже подумал об этом. Я как-то спросил его, не хочет ли он сыграть партию, а он ответил, что не умеет играть, и не желает тратить время, чтобы научиться. Именно тогда он выгнал меня из комнаты. Возможно, это как-то связано с часами. Знаешь, что я думаю, Пит? Если часы измеряют время, то, может быть, квадраты измеряют дни. Как календарь.
— Но почему Руфус не взял для этого обычный календарь?
— Не знаю. Я не психиатр. Впрочем, у меня есть одна мысль. Предполагаю, что во время сеансов гипноза ему показалось, будто он видел нечто, которое... встревожило его. Скажем, он, действительно, что-то увидел. Постгипнотические приказы не позволяют ему сознательно вспомнить это, но подсознательно он еще встревожен. Не могло ли это выразиться в бесцельной работе с предметами, связанными со временем? И если да, думаешь, он сможет внезапно вспомнить, что кроется за его действиями?
Морган серьезно посмотрел на Билла через столик и икающие часы.
— Послушай. Послушай меня. Ты теряешь здравый взгляд на вещи. Ты ничем не поможешь Руфусу, если позволишь себе застрять в болоте мистицизма.
— Пит, что ты знаешь о Фаусте? — внезапно спросил Билл.
Если он ожидал услышать негодование, то весьма удивился.
Морган скривился, вокруг его рта собрались глубокие морщины.
— Да. Я почитал про него в энциклопедии. Интересно.
— Давай на минуту предположим, что в основе легенды лежит реальный факт. Предположим, что три сотни лет назад жили два человека, устроивших тот же эксперимент и записав результаты неким шифром. Ничего не напоминает?
— Да, в общем-то, ничего, — нахмурился Морган. — В основе легенды лежит старая средневековая легенда, что знание — это зло. «От древа познания добра и зла, не ешь плоды его». Фауст, как и Адам, соблазнился, вкусил плод и был за это наказан. Мораль достаточно проста и заключается в том, что знать слишком многое — это то же самое, что идти против Бога и природы, и за этим последует кара.
— Да, все так. Фауст расплатился своей душой. Но суть в том, что эксперимент пошел гладко только в самом конце, а затем внезапно прекратился. Мефистофель не выписывал никаких счетов и не забирал награду. Их опыт сразу же отклонился от изначального плана — как и наш. Фауст был умным человеком. Он не стал бы менять свою бессмертную душу на краткий миг на земле. Это бы не стоило того. Дело в том, что Фауст не воспринимал Мефистофиля всерьез, пока не стало слишком поздно. Он намеренно позволил Мефистофелю позволить ему купаться в показной роскоши, совершенно точно зная, что полученное удовольствие не будет ничего значить. И это так, иначе сделка была бы недействительной. Именно тогда Фаусту, действительно, начало нравится то, что предлагал Мефистофель, и он отдал душу, но не в самом конце, а когда было уплачено по счетам. — Билл многозначительно ударил по шахматному столику.
— А шифр может точнее указать на то, что все вышло из под контроля с самого начала? — спросил Морган.
— Все, что нам нужно сделать, — узнать, что скрывается за словом «душа», — прищурившись, ответил Билл.
— У тебя уже есть какие-нибудь варианты? — с сарказмом поинтересовался Морган. — Меня больше беспокоишь ты, Билл, а не Руфус. Я уж начинаю думать, правильно ли мы выбрали подопытного. Ты слишком близок к Руфусу.
Морган удивился, заметив реакцию Билла. Он увидел, как тот слегка нахмурился, снова стукнул по столику, затем подошел к окну и вернулся обратно. Морган ждал.
— Не совсем, — вскоре сказал Билл. — Мы с отцом никогда не были особенно близки. Он не такой человек. А вот Руфус другой. У него есть тепло, которого так не хватало отцу. Мне он нравится. Но дело не только в этом, Пит. В наших отношениях есть то, что влияет на меня так же, как и на Руфуса. Это нечто физическое. Руфус — мой ближайший родственник, хотя внешне он мне совсем не знаком. Половина моих хромосом — его. Если бы я ненавидел его, то все равно был бы связан этим наследием. Сейчас с ним происходит то, что, насколько мы знаем, никогда раньше не происходило ни с одним человеком. В итоге, получается так, что, когда ты уводишь его с привычного курса человеческого поведения, то уводишь и меня. Я больше не могу смотреть на эксперимент со стороны. — Билл засмеялся так, словно за что-то извинялся. — Мне продолжают сниться реки. Глубокие, быстрые реки, текущие все быстрее и быстрее и падающие в бездну, которой никак нельзя избежать.
— Такие сны — символ... — начал Морган.
— О, разумеется, я знаю теорию Фрейда. Но река является символом сама по себе. Иногда на плоту Руфус, иногда я. Но бурный поток никогда не отпускает нас. Мы заплыли слишком далеко, чтобы можно было вернуться. Я думаю, а что, если...
— Кончай думать. Ты слишком много работаешь. Тебе нужно отдохнуть от Руфуса и всего, что с ним связано. После этого сделай рентгеновские снимки и выясни, что с ним не так, если, конечно, какое-то время не будешь с ним контактировать. К тому времени, Руфус уже снова начнет стареть, и ты забудешь о реке и начнешь видеть сны о змеях, зубах или еще о чем-то обычном, по Фрейду. Договорились?