— Должен заметить, что сейчас ему лет пятнадцать, — заметил Билл. — Точнее сказать сложно — он больше не выходит из комнаты, даже для того, чтобы поесть, и я не вижу его, если только не настаиваю на этом. Он сильно изменился.
— Как именно?
— Его лицо... Не знаю. Оно стало острее и утонченнее, но совсем не по-детски. Его кости кажутся гибкими, все кости... Совершенно невероятно. И у него такой жар, что чувствуется даже без прикосновения. Но, кажется, его это совсем не беспокоит. Он просто большую часть дня чувствует себя уставшим, как ребенок, растущий слишком быстро. — Билл замолчал и посмотрел на свои сплетенные пальцы. — Чем все это закончится, Пит? Когда это сможет закончиться? Таких прецедентов еще не было. Не могу поверить, что он просто...
— Не было прецедентов? — прервал его Морган. — Помню время, когда ты считал, что мы повторяем шаги Мефистофеля.
Билл посмотрел на Моргана.
— Фауста... — неуверенно сказал он. — Но Фауст вернулся в определенный возраст и остановился на нем.
— Мне интересно, — голос Моргана был слегка саркастическим. — Если легенда является шифром, то, может быть, счет, предоставленный Мефисто, имел нечто общее с.... этим. Может быть, то, что в легенде указывалось, как потеря души, походило на то, что сейчас происходит с Руфусом. Возможно, он потерял тело, а не душу. К тому же, алхимики всегда выражались неясно. «Тело» вместо «души» — весьма очевидная замена.
— Слишком очевидная. Мы еще не видели конца. Когда увидим, то узнаем. Я хочу признать, что мораль этого... со слишком большим знанием сложно справиться, не потеряв... ну, что-то важное. Что касается наказания... нам придется дождаться его.
— Гм, — ответил Морган. — Говоришь, он сейчас не похож на ребенка? Вспомни, я вообще не заходил в его комнату.
— Да. Какое бы детство у него... у них ни было, оно сильно отличается от нашего. Но я не видел его достаточно отчетливо. У него там всегда темно.
— Хотел бы я знать, — нетерпеливо перебил его Морган. — Я бы очень хотел... считаешь, у нас не получиться просто войти и включить свет, а, Билл?
— Нет! — быстро воскликнул Билл. — Ты обещал мне, Пит. Мы должны оставить его в покое. Это меньшее, что мы можем сделать. Он знает, понимаешь. Разумом или подсознанием — не могу сказать, чем именно. В любом случае, этот разум или инстинкт наш вид никогда не поймет. Но он единственный в доме, кто уверен в себе. Мы не должны мешать ему.
— Ладно, — с сожалением кивнул Морган. — Мне бы хотелось, чтобы это не был... Руфус. У нас связаны руки. Жаль, что он не просто подопытный. Мне в голову приходят странные вещи. По поводу его... вида. Билл, ты когда-нибудь думал о том, как сильно отличается внешне ребенок от взрослого? С точки зрения взрослого, все пропорции ребенка ненормальны. Мы так привыкли к виду детей, что они кажутся нам людьми даже с рождения, но кто-нибудь с Марса может и не распознать в них тот же вид. Тебе не приходило в голову, что, если Руфус вернулся... в младенчество... затем обратил процесс и вырос, то он, вероятно, вырастет во что-то чуждое? В нечто, что мы даже не узнаем?
Билл поднял голову, внезапно глаза засияли от возбуждения.
— Думаешь, такое и правда могло случиться?
— Откуда мне знать? Поток времени слишком непредсказуем. Руфус мог попасть в поток, несущийся по ходу времени, в любую его секунду. Или не попасть. Надеюсь, что нет, ради его же блага. Он не смог бы жить в нашем мире. Мы никогда не узнаем, из какого мира он попал к нам. Даже его воспоминания и то, что он говорит, оказывается слишком искаженным, чтобы что-то значить. Когда Руфус еще хотел рассказывать об этом, он пытался подставить чужие воспоминания под свою жизнь в нашем мире, и получалась полная неразбериха. Мы ничего не узнаем, и он тоже. Для нас было бы лучше, если бы он не вырос снова. Невозможно представить, как выглядит его взрослая форма. Она может быть также отличаться от нашей, как... как личинка отличается от бабочки.
— Мефистофель знал.
— Думаю, поэтому он и был проклят.
Руфус больше не мог вообще ничего есть. Долгое время он существовал на диете из молока, заварного крема и желатина, но, по мере того, как внутренние изменения увеличивались, терпимость его пищеварительной системы все снижалась и снижалась. Эти изменения уже, наверное, было невозможно представить, поскольку его внешность тоже сильно преобразилась.
Руфус держал шторы задернутыми, так что, ближе к концу, Билл видел лишь маленькую, дергающуюся тень в фиолетовой тьме, и отсвет, падающий через открытую дверь, становился блеклым, треугольным лицом. Его голос был еще сильным, но звучание неописуемо изменилось. Он стал тоньше и словно дрожал, будто в его горле застряла флейта. У него развился странный дефект речи, не заикание, но нечто, искажающее определенные согласные так, как Билл раньше никогда не слышал.
В последние дни Руфус даже не забирал поднос в комнату. Приносить еду, которую он не мог переварить, не было смысла, к тому же, он был сильно занят. Когда Билл постучался, тонкий, сильный и дрожащий голос вежливо попросил его уйти.
— Важно, — сказал голос. — Не входи, Билл. Нельзя входить. Очень важно. Ты узнаешь, когда... — голос плавно перешел на другой язык, который был совершенно непонятный. Билл не мог ответить. Не сказав ни слова, он слабо кивнул закрытой двери, и голос оттуда, кажется, не посчитал, что ответ необходим, поскольку продолжились звуки бурной деятельности.
Приглушенные и прерывистые, они раздавались весь день, вместе с задумчивым напеванием странной, неритмичной мелодии, с которой Руфус теперь, кажется, справлялся гораздо лучше, будто его гортань подстроилась к странным сочетаниям звуков.
Ближе к вечеру, в доме повисло неописуемое напряжение. Все здание наполнилось ощущением предстоящего кризиса. Тот, кто когда-то был Руфусом, четко осознавал, что конец уже совсем рядом, и именно это придавало атмосфере жуткую неопределенность. Но это спокойная, неторопливая неизбежность наполнила дом. Силы, неподдающиеся контролю, уже давно приведенные в движение, приближались к назначенной наверху встрече за закрытыми дверями, и центр предстоящих изменений тихо готовился к этому, словно знал, что находится во власти силы, которой доверяет, и уже не пойдет назад, даже если бы мог. Тихо напевая себе под нос, Руфус втайне готовился к кульминации своей новой жизни.
Когда пришла ночь, Морган и Билл, сидя в креслах, ждали за закрытыми дверями, прислушиваясь к звукам внутри. Никто не мог спать в такой напряженной атмосфере. Время от времени, кто-нибудь из них окликал Руфуса, и голос добродушно отзывался, но был так занят, что ответы получались бессмысленными. К тому же они становились более сдавленными и трудными для понимания.
Морган дважды вставал и клал ладонь на ручку двери, избегая испуганного взгляда Билла. Но у него не получалось заставить себя повернуть ее. Казалось, напряжение, витающее в воздухе, помешает это сделать, даже если он попытается открыть дверь. Но Морган и не пытался.
Когда время приблизилось к полуночи, звуки внутри стали доноситься через все более и более долгие промежутки. А ощущение напряжения выросло до невыносимой степени. Оно стало словно ураганом, силами в верхних слоях воздуха, готовящимися к атаке.
Настал момент, когда показалось, что уже очень долго из комнаты Руфуса не доносилось ни звука.
— Ты там в порядке? — крикнул Билл.
Тишина. Затем, медленно и издалека, послышался ленивый шорох и сдавленный голос, невнятный, пробормотавший парочку звуков.
Оба приятеля переглянулись. Морган пожал плечами. Билл в свою очередь встал и потянулся к ручке двери, но не тронул ее. Ураган все еще собирался под потолком, может, они и не знали, когда придет пора действовать, но чувствовали, что еще не время.
Снова тишина. Когда Билл не выдержал ожидания, он окликнул Руфуса еще раз, но ответа не последовало. Они прислушались. Тихий, тихий шорох, но ни звука голоса.
В следующий раз не было даже шороха.
Ночные часы тянулись медленно. Ни Билл, ни Морган не чувствовали сонливости — слишком велико было напряжение. Иногда они тихонько разговаривали, практически перешептывались, словно то, что находилось за дверью, все еще могло реагировать на звуки.
— Помнишь, как пару недель назад я не мог понять, насколько биологически необычен Руфус? — спросил Морган.
— Помню.
— Мы решили, что он вполне обычен. Я много думал над этим, Билл. Может быть, я размышлял в верном направлении. Скажем, Руфус, двигаясь назад, просто попал на другой путь времени. Такое могло произойти с любым человеком. Практически наверняка произошло бы. Твои предки не были ненормальными или пришельцами из другого мира, и у тебя было не больше возможностей для мутации, чем у кого-либо другого. Взрослея в обратную сторону, ты неизбежно переходишь на другой путь. В обычном случае, мы никогда не узнали бы о его существовании. Руфус и... Руфус из другого места должны иметь нечто общее, но мы никогда не выясним, что именно. — Морган без всякого выражения на лице взглянул на дверь и немного встряхнулся. — Я отклонился от темы. Я думаю, что, чем дальше он уходит, тем больше приближается к временному пути того... другого места. И, когда Руфус ступит на него...
Тогда они поняли, чего ждут. Когда два мира соприкоснутся, что-то должно произойти.
Билл сидел и потел. Неужели у всех есть этот потенциал, спрашивал он сам себя. И у Моргана? И у меня? Если есть у всех, то почему не у меня? Наследство... Неудивительно, что Руфус уводил меня в сторону, двигаясь по пути к... Каким бы я стал тогда? Не собой. Эквивалентным. Знак вопроса.
Эквивалентным. Неопределенностью. Но сейчас я не хочу этого знать.
Может быть, когда мне будет семьдесят, восемьдесят, я передумаю. Не ощущая вкуса, не имея зубов или зрения, с притупленными чувствами, я, возможно, вспомню способ... возможно...
Билл ощутил странный, тайный стыд и отбросил эту мысль. На некоторое время. Надолго. Вероятно, на много лет.