Шая смотрел в окно на залитый солнцем сад, на тюльпаны, красными кровяными тельцами рдеющие в зеленой траве.
Станислав, заложив руки в карманы, расхаживал по кабинету и насвистывал.
— Все сказанное можешь отнести на свой счет, — сказал старик, садясь за стол, занимавший середину комнаты.
— Ну что ж, это будет ему стоить пятнадцать рублей и около двух месяцев тюрьмы в придачу.
Станислав насмешливо улыбнулся и нацепил пенсне, так как швейцар доложил о Горне: до него наконец дошла очередь.
Горн молча поклонился и спокойно выдержал испытующий взгляд Шаи.
— С сегодняшнего дня вы будете работать у нас. Мюллер дал вам хорошую рекомендацию, и мы предоставляем вам место. Вы знаете английский?
— У Бухольца я вел переписку на английском языке.
— То же самое первое время будете делать и у нас, потом мы используем вас на другой работе. С месячным испытательным сроком, согласны?
— Хорошо, — поспешил согласиться Горн, неприятно задетый тем, что целый месяц предстоит трудиться бесплатно.
— Останьтесь, поговорим немного. Я веду дела с фирмой вашего отца.
Но разговор был прерван появлением Высоцкого, который несколько месяцев работал фабричным врачом у Мендельсонов. Он, как всегда, стремительно вошел в комнату, намереваясь сразу приступить к делу.
— Присядьте, пожалуйста, — обратился к нему Шая.
Но Станислав опередил доктора и сел сам, а больше стульев в комнате не оказалось.
— Я вызвал вас по весьма важному делу, — сказал Станислав и, сунув руки в карманы брюк, извлек оттуда пачку смятых рецептов и длинный счет. — Мне прислали счета за последний квартал. А поскольку я имею обыкновение все проверять сам, просмотрев их, я пришел к заключению, которое и заставило меня пригласить вас.
— С удовольствием выслушаю вас.
— Счет очень внушительный. Тысяча рублей за квартал! Это, по-моему, слишком много.
— Как прикажете это понимать? — с вызовом спросил Высоцкий, покручивая усы.
— Успокойтесь, пожалуйста! Мои слова означают лишь то, что счет слишком велик и потрачено слишком много денег…
— Ничего не могу поделать. Рабочие болеют, часто бывают несчастные случаи. Вот и приходится их лечить.
— Это понятно. Но вопрос в том, как лечить?
— Ну это уж мое дело.
— Разумеется, ваше, поэтому мы вас и держим. Но речь идет о том, как лечить, какого метода придерживаться, — слегка повысив голос, говорил Станислав, не глядя на Высоцкого и накручивая на палец шнурок от пенсне. — Вопрос в том, какими средствами вы их лечите.
— Такими, какими располагает медицина.
— Возьмем любой рецепт, к примеру, вот этот. По нему уплачено один рубль двадцать копеек. Это слишком много, несомненно, слишком много! Платить столько за рабочего, который получает пять рублей в неделю, мы не можем.
— Будь в моем распоряжении лекарства более дешевые и обладающие таким же действием, я прописал бы их.
— Если они стоят так дорого, лучше их вовсе не принимать.
— Тогда вообще не нужно лечить.
— Успокойтесь, пан Высоцкий, и, пожалуйста, присядьте. Давайте поговорим, как воспитанные люди, как джентльмены. Вот вы прописали рабочему натуральную эмскую воду. Он выпил двадцать бутылок этой воды, что стоило десять рублей. Вы находите, ему это помогло? — с насмешкой спросил Станислав, расхаживая по кабинету и вертя в руках пенсне.
— Да, он поправился и уже месяц ходит на работу.
— Весьма и весьма утешительно! Но не кажется ли вам, что он выздоровел бы и без эмской воды, а?
— Возможно, но на это понадобилось бы вдвое больше времени, и его пришлось бы отправить на поправку в деревню.
— Вот и следовало настоятельно порекомендовать ему поехать в деревню: мы не потратили бы десять рублей, а он все равно бы поправился.
— Итак, что вы предлагаете? — нетерпеливо спросил Высоцкий и, обмахнув отвороты сюртука, подкрутил усы.
— Прежде всего я хочу сказать, что сам лично не верю во все эти медицинские и аптечные средства. Не верю, что в организм человека надо вводить посторонние вещества. Во-первых, это обходится нам слишком дорого, а во-вторых, что гораздо важнее, это не приносит никакой пользы. Надо полагаться на человеческую натуру, она — лучший врачеватель. Этим я советовал бы руководствоваться в дальнейшем при лечении наших больных. Прежде всего это в их интересах, а не в наших.
— Так сразу бы и сказали, — пробормотал раздосадованный доктор.
— Повторяю еще раз, мы не можем заниматься благотворительностью.
— А поскольку я не могу полагаться лишь на способность человеческого организма самоисцеляться и считаю необходимым помогать ему, как бы дорого эта помощь ни обходилась, и поскольку совесть не позволяет мне выгонять на работу полубольных людей, я с сегодняшнего дня могу отказаться от места.
— Ну зачем же так! Какой вы, доктор, несговорчивый человек. Ведь можно все обсудить спокойно и доброжелательно. Вы придерживаетесь на этот счет одного мнения, я — другого. Садитесь, пожалуйста, и закуривайте, — сказал Станислав и, отобрав у Высоцкого шляпу, чуть не насильно усадил его в кресло и подсунул папиросы и спички.
— Пан Высоцкий, сегодня приезжает моя дочка с панной Грюншпан. Они телеграфируют из Александрова и хотят, чтобы вы встретили их на вокзале, — радостно сообщил Шая, держа перед собой телеграмму.
— Что заставило их поторопиться? Ведь, кажется, они собирались вернуться только через неделю?
— Сумасшедшие! — прошептал Станислав.
— Это сюрприз. Меля хочет быть на именинах у пани Травинской.
— Ну так как, поедете на вокзал?
— С удовольствием.
— Тогда, может, поедем вместе к пяти часам?
— Хорошо. Я только зайду в амбулаторию и сейчас же вернусь.
Станислав проводил Высоцкого до дверей и на прощание крепко пожал ему руку.
— Оставь его в покое, Станислав. Это протеже Ружи, она симпатизирует ему.
— Она может ему симпатизировать, принимать у себя, ездить с ним на прогулки, если ей это доставляет удовольствие, но почему мы должны платить за это?
— Ну ша! Ша! Телефонируй домой: пускай привезут ко мне детей. Я возьму их с собой на вокзал, а заодно подарю игрушки.
Посыльный торжественно доложил о господине Старж-Стажевском; тот бочком вошел в кабинет, прижимая к груди шляпу и изящно кланяясь.
На его продолговатом сухощавом и безусом лице с желтовато-блеклыми баками а-ля Франц Иосиф играла любезная улыбка, редкие волосы желтоватым пушком покрывали удлиненную сухую голову; он поминутно закатывал выцветшие желтовато-блеклые глаза, будто был чем-то изумлен; даже голос у него был какой-то бесцветный: такой расслабленный и тусклый, что трудно было разобрать слова.
— Моя фамилия Старж-Стажевский. Граф Генрик писал вам обо мне…
— Присаживайтесь! А, стула нет? Ну мы и стоя можем поговорить. Да, мой сосед, граф Генрик, говорил мне о вас и писал… Чем могу служить?
— Генрик приходится мне близким родственником: он — двоюродный брат моей матери… — Понизив голос, он безотчетным движением обеими руками прижал к груди шляпу и посмотрел выцветшими глазами на Шаю.
— Очень приятно…
— Мой Старжев расположен по соседству с владениями графа Генрика. Это — золотое дно… но последние годы были крайне неблагоприятными для сельского хозяйства. Вы ведь знаете, как трудно конкурировать с Америкой… Между прочим, наш род владеет Старжевом около четырехсот лет.
— Немалый срок, — пробурчал Шая, кусая ногти; его раздражало многословие помещика.
А Стажевский разглагольствовал о своих невзгодах, об обстоятельствах, вынудивших его провести несколько лет за границей, как бы между прочим сообщал подробности о своей семейной жизни, о своем здоровье; при этом он переминался с ноги на ногу, прижимал к груди шляпу, поднимал и опускал веки без ресниц и сам себе поддакивал.
— Итак, какая у вас специальность и на какое место вы претендуете? — перебил его Станислав.
— Дай человеку договорить! Мой сын, — представил Шая Станислава.
Резкий тон Станислава заставил Стажевского удивленно поднять глаза; он водил ими по лицам стоявших у окна Горна и Станислава, но, услышав, с кем имеет дело, улыбнулся вымученной улыбкой и почтительно поклонился.
— Я учился в Хирове, в Галиции…
— У отцов иезуитов, — шепнул Станислав отцу, наклонясь над столом, чтобы взять папиросу.
— Хотя программа в этой гимназии обширная, но конкретных знаний не дает… Потом я посещал несколько факультетов, но мне так и не удалось найти занятие по душе и… — говорил он, добродушно улыбаясь, и снова стал толковать о хозяйстве, о причинах, вынудивших его продать имение, о том, что ищет подходящее место, о разведении кроликов и так далее и тому подобное.
— Очень сожалею, но ничего не могу сделать для моего дорогого соседа, графа Генрика. Для человека с вашими способностями и положением в обществе в нашей фирме нет подходящего места. Есть, правда, вакантные должности бухгалтера и механика, но это вам не подходит: и жалованье маленькое, и специальные знания нужны. Зайдите через год, — мы будем расширять производство, тогда, может, найдется что-нибудь для вас…
— Жаль, право, очень жаль… А может, место бухгалтера?.. Видите ли, мне было бы полезно ознакомиться с бухгалтерией… Он покраснел и замолчал.
— Шестьсот рублей жалованья в год и двенадцатичасовой рабочий день… Нет, я не могу допустить, чтобы родственник моего дорогого соседа, графа Генрика, так перетруждался! — скороговоркой проговорил Шая и, чтобы поскорей отделаться от шляхтича, встал и проводил его до дверей, а тот, судорожно прижимая к груди шляпу, бессвязно бормотал что-то и испуганно таращил свои бесцветные глаза.
— Может, вы попытаете счастья у пана Боровецкого? Он строит фабрику, и ему наверно нужны люди, — доброжелательным тоном посоветовал Шая, преувеличенно любезно кланяясь, а когда дверь за шляхтичем закрылась, сел и издевательски засмеялся.
— Почему бы ему не обратиться к своим наставникам-иезуитам? Они могли бы предложить ему место по дипломатической части, — насмешливо заметил Станислав.