Ильмо поймал взгляд стоящей рядом с ним Ильмы и по ее глазам понял, что если до того все шло хорошо – то теперь положение изменилось…
– Сампо принадлежит роду Ловьятар! – гремел голос Лоухи. – Мы вернем его сами. Для этого я и собрала вас всех здесь! Мы напоим Калму его кровью и кровью его приспешников – и сампо вернется к нам, и мы станем еще могущественнее, чем прежде!
Шум в зале поднялся такой, что нельзя было разобрать больше ни слова…
– Эй, Ильмо, – крикнул ему в ухо Аке, – сдается мне, что нас сейчас разорвут в клочья!
– Если у тебя в запасе есть что-то еще, не тяни, – сказала Ильма с отчаянием в голосе, видя, что мать указывает рукой в их сторону и что-то кричит.
– Да, – сказал Ильмо.
Время вдруг замедлилось. Он видел искаженное лицо Лоухи и ее горящие торжеством глаза… Видел латных тунов, которые приближаются к нему, собираясь волочь на жертвенник… Видел, как клубится тьма в глазах Калмы…
Пожалуй, ждать было уже нечего.
– Ахти, – сказал он, – давай. Разорви материнский оберег.
Ахти кивнул и вытащил из-за пазухи прошитую полоску ткани. Затрещало крепкое полотно… На мгновение мелькнула замысловато вышитая полоска, густо затканная рунной вязью, – а потом раздался такой треск, словно сама ткань мира порвалась надвое. Ильмо почудилось, будто вся Похъёла, словно осенний лист, оторвалась от питающего древа и полетела куда-то, увлекаемая ветром…
Что-то менялось в зале; что-то неуловимое уходило, утекало прямо сквозь ткань мироздания. Воздух завибрировал, и вдруг грянул такой вопль, будто его одновременно издали тысячи глоток. Ильмо зажал ладонями уши и понял, что крик ему не мерещится.
Он увидел, как лик Калмы, в котором сошлось несочетаемое, худший из кошмаров – мать, пьющая кровь своих детей, – мгновенно потускнел, утратил глубину… и черная половина его исчезла. Теперь это было просто вырезанное в скале женское лицо, причем вырезанное грубо и неумело. Ильмо почувствовал, словно с его плеч упала огромная тяжесть, которую он едва сознавал, – а в голове стало ясно. Калма ушла отсюда! Она потеряла их! Она больше их не видит!
«Это заклятие разрушит любые вражьи чары», – вспомнил он слова Аке, когда тот передавал оберег Ахти.
А всеобщий крик нарастал. Со всех сторон неслись вопли боли и запредельного ужаса. Туны чувствовали исчезновение Калмы гораздо острее, чем Ильмо. Словно у них отсекли половину их натуры – да так и было на самом деле. Ильмо и его друзья оказались посреди обезумевшей толпы увечных детей, которые обнаружили, что мать бросила их и они остались одни. Уходила сила, которую туны давно привыкли считать своей, – а это была сила чужая, заемная, сила Калмы. Одни пытались взлететь, но крылья их не слушались, и они падали на пол. Другие шагали и падали, будто внезапно забыли, что значит ходить. Третьи хватались за глаза и уши – тунам, чьи чувства были постоянно многократно усилены магией, казалось, что они оглохли и ослепли. Каждому из них казалось, что он умирает. Жертвенный нож Лоухи валялся на полу, а сама она, прижав пальцы к вискам и крепко зажмурившись, быстро шевелила дрожащими губами, снова и снова тщетно взывая к Калме. О пленниках все забыли.
– Рехнуться можно! – вырвалось у Ахти, который так и застыл, держа в руках разорванную пополам полоску полотна. – Вот это оберег!
– Слушай, если твоя мать такая могучая колдунья, что она делает в вашем лосином захолустье? – уже тоже ошалел, но находил в себе силы шутить. – Да ее любой конунг приветит…
Ильмо вспомнил, что всё еще держит за руки Ильму. Похъёльская царевна стояла и тряслась так, что даже зубы у нее лязгали. Она взглянула на Ильмо как беспомощный младенец.
– Что же… что же это? – прошептала она.
Взгляд Ильмо помог ей вырваться из омута безумия – словно ветку протянул ей, утопающей в болоте.
– Н-надо же предупреждать! – пролепетала она более отчетливо.
Видя, как разум возвращается в ее глаза, Ильмо опомнился и сам.
– Бежим отсюда! – воскликнул он. – Надо скорее уходить, пока они не пришли в себя!
Они бросились к выходу. Их не пытались задержать – никто даже не смотрел в их сторону. У самого входа на них, лязгая железными крыльями, налетел один из стражей с вытаращенными глазами, но Аке отпихнул его голой рукой, и страж растянулся на полу. Кажется, он даже не обратил внимания, что его уронили.
Куда идти? Что делать? Каменный коридор неожиданно окончился красивой стрельчатой аркой, а за ней – обрыв! Конечно, зачем тунам лестница?! Они вернулись обратно в зал, повернули в другой коридор и попали в зал поменьше. Поперек выхода валялось двое стражников-тунов, подергивая крыльями, – через этих они просто перескочили… И снова – обрыв! Аке разразился руганью. Неужели все было напрасно?!
Тут Ильмо кто-то подергал за рукав. Это был раб – саами. Он испуганно покосился на тунов, но – увидев, что они без памяти, потянул охотника за собой.
– Ты покажешь выход? – спросил Ильмо.
Саами не понимал ни по варгски, ни по карьяльски, но что-то тихо лопотал и настойчиво куда-то тащил его за рукав.
– Сейчас он нас заведет в ловушку! – заявил Аке. – Вот увидите!
Саами провел их коридором обратно, свернул в другой, более узкий, потом втиснулся боком в какую-то щель, куда Аке едва пролез. Протиснувшись через узкий лаз, они оказалась на неогражденной площадке, нависающей над водой. До воды было локтей двадцать. Можно и спрыгнуть – да только вода, наверно, ледяная… На другой стороне виднелось маленькое, грязное стойбище, где жили рабы, обслуживавшие скальный замок Туони. А к нему вели хлипкие мостки – даже не мостки, а просто веревки, на которые сверху положили плетеные дорожки из сухого озерного тростника и протянули сверху еще пару веревок – держаться.
– Это что же, нам придется лезть по этой паутине? – возмутился Аке.
– Хочешь – прыгай и перебирайся вплавь, – огрызнулся Ильмо. – Хоть бы спасибо сказал!
– Кому – саамским рабам?
– Эти саами не обязаны тебе помогать! Наоборот, они сильно рискуют…
Аке даже не покраснел. Только буркнул:
– Как знать, не нарочно ли они нас сюда завели? Они-то коротышки, а вот выдержат ли меня эти веревки…
– У тебя есть выбор? Лучше присмотрись, как они это делают….
Саами уже полз вперед по мосткам, раскорячившись, как клоп. Ильмо шагнул за ним.
Веревочная переправа так и ходила ходуном. Висячий мост трясся и пугающе скрипел, солома неожиданно проседала под ногами. Ильмо старался, как и саами, ставить ноги ближе к канатам – соломенные плетенки не вызывали никакого доверия. На середине налетел ветер и так качнул мост, что Ильмо едва не сорвался. Наконец он дополз до дальнего берега и с облегчением спрыгнул на землю. Мост качнулся, по канатам пробежала дрожь, а издалека прилетел негодующий вопль Ахти…
Когда до берега добрался Аке, сыпля проклятиями, их уже поджидала небольшая толпа. Первый саами, жестикулируя, объяснял беглецам, что им надо скорее уходить, пока туны не очнулись.
– Надо идти к морю! – воскликнул Аке. – Где тут море? В какой стороне? Море, понимаете?
– Луотола! – вспомнил Ильмо.
Саами закивали. Множество рук указало на юг, где сходились два невысоких скалистых хребта.
– Я знаю, где Луотола, – раздался вдруг позади них женский голос.
– Ильма?! А ты что здесь делаешь?
– Иду с вами, – спокойно сказала она. – Рабы говорят, что, если идти вдоль этого ущелья, до Луотолы два дня пути.
– Всего два дня? – удивился Ильмо. – Через горы, по снегу? Может, два дня – это для тунов?
Ильма что-то сказала ближайшему саами – и им принесли четыре пары лыж.
– Это нам поможет? – спросила Ильма.
– Конечно! На лыжах, налегке, мы полетим – не хуже тунов!
Глава 25Два оборотня
Заколдованное болото, что едва не остановило поход Ильмо в самом начале, Карху и Айникки обошли, даже не заметив. Укрытое снегом, оно ничем не отличалось от десятков озер, которые они миновали за время пути. Только Айникки в ту ночь снилось нечто смутное, тревожное – то ли звал ее кто-то, то ли просто смотрел печальным взглядом… Проснулась она на рассвете и долго думала об Ильмо. О том, что он здесь тоже, наверно, проходил… Как он там, в Похъёле?
Но чаще Айникки думала о том ужасном медведе, что подкрался к ней в овраге, а потом куда-то сгинул. Все сильнее она убеждалась, что тот медведь мог быть только хийси, злым духом. Айникки слыхала, что в землях саами водятся огромные белые медведи, живущие прямо на Вечном Льду, и даже разок видала их шкуры на торгу – но откуда такому медведю взяться в карьяльских лесах? И разве бывают медведи, способные колдовать? И зачем бы медведю бросаться на богиню?
Доверие ее к Карху совсем растаяло, а страх поселился в сердце окончательно и уже не проходил. Особенно после их разговора на границе Похъёлы… Иногда Айникки даже задумывалась, а не заодно ли ее чародей с тем демоном-медведем, но гнала эту мысль, как слишком ужасную. Кроме того, ее утешало, что Карху, узнав о ее беременности, больше никаких вопросов не задавал, только стал еще заботливей, чем раньше. И еще чаще о чем-то задумывался.
Дорога понемногу забирала вверх. «Тучи» на горизонте в самом деле оказались огромными, невероятными горами. Айникки изумлялась – что заставило землю встать дыбом до самого неба? И чем ближе они подходили, тем выше и круче становились горы. И совсем уж сказочно выглядели два остроконечных пика – Правый и Левый Клыки, – уходящие в небеса выше облаков.
Однажды вечером на привале, когда они поели, и Айникки собралась спать, Карху неожиданно завел странный разговор.
– Чем отличается бог от не-бога? – спросил он, как всегда глядя куда-то вдаль, так что было непонятно, обращается ли он к попутчице или рассуждает сам с собой.
– Ну… – Айникки возвела глаза к темнеющему небу. – Боги – они могущественны. Они повелевают миром…
– Не так. Могущественны – но не всемогущи. Повелевают – не миром, а той частью, которая отдана им во владение.