У Асгерд азартно заблестели глаза.
– Согласна поработать приманкой!
– И я! – сказал Ильмо.
Вяйно добродушно усмехнулся.
– Вы думаете, это обычный зверь, которого можно подманить на привязанную у опушки козу? Карху очень стар и очень хитер. Если вспомнить, как он ловко прошел насквозь все земли Тапио, не оставив вообще никаких следов… Я оценил вашу самоотверженность, дети, но простите меня – вы уже приманка. Если бы Карху не хотел сражаться, мы бы его никогда в жизни не нашли. Но, надеюсь, против такого соблазна, как вы вдвоем, он не устоит. Он придет за вами, причем тогда, когда мы не будем этого ожидать. Не поручусь, что он не подкрался сюда и не слушает наш разговор.
Все одновременно затихли, прислушиваясь. Но снаружи не доносилось ни звука, только потрескивали угли в очаге.
– Ты серьезно? – спросил Ильмо, поежившись. – Думаешь, он уже знает, что мы здесь?
– Наверняка.
Косматая безглазая карлица по имени Хлёкк что-то буркнула на своем подгорном языке и грубо дернула Айникки за руку – дескать, иди за мной!
– Не трогай меня, – неприязненно сказала Айникки. – У тебя руки холодные, как у лягушки. И сама ты на лягушку похожа!
Хлёкк и бровью не повела – она не знала языка карьяла. Айникки отняла у нее руку и пошла вперед. Сбиться с дороги было трудно: впереди сиял такой яркий свет, что Айникки уже заранее щурилась, закрывая глаза ладонью. Хлёкк упорно топала позади. Карлица не отходила от нее ни на шаг ни днем ни ночью, и Айникки успела ее возненавидеть. Тем более что Хлёкк явно платила ей тем же.
Девушка подошла к арке и остановилась, не решаясь войти внутрь. Ее глаза постепенно привыкали к свету. Кстати, свет оказался не ослепительным, а мягким и рассеянным. Его излучали сами стены небольшой круглой пещеры – точнее, ледяные кристаллы, которыми густо зарос ее свод. Голубые, розовые, сиреневые кристаллы, и каждый светится по-своему…
Если потолок и стены зала выглядели как сияющая аметистовая щетка, то пол был совершенно гладким – хоть на коньках катайся. В центре зала расположился Карху: стоял и длинным острым стилом чертил на льду какие-то знаки, сплетая их в замысловатые узоры. Он был так погружен в свое занятие, что долго не замечал прихода Айникки. А она не спешила отрывать его от дела, стояла и любовалась… Вот поистине волшебное место! Если долго смотреть на рунные надписи, сходящиеся к центру, начинало казаться, будто зал медленно движется по кругу. Все сильнее кружилась голова; Айникки почудилось, что она высоко в небе, под самым небесным куполом. Вот Карху стоит на самой ступице Мировой Оси, а мир торжественно и неуклонно поворачивается вокруг него. В ушах Айникки понемногу зазвучала удивительная музыка. Она могла бы поклясться: эту тонкую, завораживающую мелодию наигрывают сами руны…
– Ну, чего тебе? – рявкнул Карху – и волшебство разрушилось.
Айникки испуганно моргнула. Она на миг вообще забыла, зачем пришла. Потом вспомнила, взяла себя в руки и спросила с вызовом:
– Сколько мне еще сидеть в этом подземелье?
Карху взглянул на нее холодно:
– Что случилось?
Айникки напоказ всхлипнула – хоть и знала, что на Карху это не действует, – и принялась жаловаться. Зачем он привел ее в это ужасное место? Хуже всего – вечная темнота! День проходит за днем, и все они одинаковы. Нет, ее глаза уже понемногу привыкли к красноватому свечению съедобных мхов, Айникки уже могла разглядеть рдеющие очаги слепых карликов – и их самих, и даже тени их мертвецов. И все они следили за ней. Особенно эта злобная ворчунья Хлёкк! Что-то бурчит себе под нос, ни слова не разобрать, да еще и глядит на нее зверем – как будто Айникки сделала что-то плохое ей или ее семье…
– Так я не понял, чего ты хочешь? – устало спросил Карху, откладывая стило.
– Я на воздух хочу, на солнце! – воскликнула Айникки. – Не могу больше жить в этом подземелье! Заболею и умру!
Карху нахмурился.
– Вот еще мало мне забот, только тебя выгуливать не хватало. Ладно, собирайся, пошли.
– Куда? – опешила Айникки.
– Наружу. Сама же просилась.
Вскоре Карху вывел до глаз укутанную Айникки из главного входа своей пещеры. Хорошо, что день был пасмурный! Иначе бы она точно ослепла. Оказавшись снаружи, Айникки уже и сама была не рада. Стояла и шаталась, уцепившись за локоть Карху. У нее снова закружилась голова. Дышать было нечем, в рукава тут же полез жгучий морозец. Со всех сторон высились заснеженные громады гор. Далеко внизу, в долине, словно шуба наброшена на землю – но потом Айникки поняла, что это леса. Огромные ели – как трава, если смотреть сверху! Незнакомые, пустые, мертвые земли. Куда же, в какие дали ее затащил Карху?
– Ты гуляй, гуляй, – буркнул он и уселся на пороге своей пещеры, подставив лицо солнцу. Айникки послушно прошлась туда-сюда по тропинке. Под снегом что-то потрескивало – должно быть, еловые ветки. «Не так уж тут и высоко, если деревья растут!» – с надеждой подумала Айникки и спросила:
– Куда ведет эта тропинка?
– В Похъёлу, – ответил Карху, не открывая глаз.
«Ага… Значит, в обратную сторону – земли карьяла…»
Айникки снова повернулась к заросшей лесом долине. Карху сейчас не смотрит – эх, вот бы кинуться вниз, да кубарем – до самой опушки! Вот бы сейчас лыжи или сани – никакой медведь не догонит! «Остынь», – приказала себе Айникки. Это все пустые мечты; если она в самом деле хочет сбежать, то должна всё хорошенько продумать, а главное – выяснить намерения Карху.
Зачем он увел ее с собой? Сначала Айникки заподозрила худшее. Ей вспоминались сказки о зверях, которые похищали девушек, чтобы брать их в жены… Но таких намерений Карху не проявлял. Тогда зачем?
– Долго ли ты собираешься меня тут держать? – спросила она, подойдя к порогу.
– А ты куда-то спешишь?
– Мне рожать весной, – жалобно сказала Айникки. – А я бы не хотела, чтобы мой ребенок родился в этих гнусных пещерах, среди тех мерзких карликов, которые меня ненавидят… Кто у меня роды примет?
– Я сам и приму.
Айникки недоверчиво на него взглянула. Но Карху даже глаз не открыл. А ей снова стало страшно. Заподозрила внезапно: не ребенок ли ему и нужен? И снова вспомнила, как в сказках – уже других – звери крадут человеческих детей, чтобы воспитать их подобными себе – или попросту съесть…
«Нет, не в этом дело! Думай, Айникки!»
Карху говорил, что искал Ильмо, а нашел ее. Что это значит? Айникки вспомнила, как блестели торжеством его глаза, когда он узнал о ее беременности.
Что ему надо, этому чудовищу?
Стать богом, вот что надо… Сам и признался.
Но как это связано с Ильмо и его нерожденным ребенком?
Нельзя сидеть сложа руки. Надо что-то предпринять!
Вдруг Айникки замерла. Она увидела далеко внизу четыре черные точки на гладком белом склоне. Вот они вышли из леса… и медленно поползли вверх…
Люди? Тут есть люди?!
Она пугливо оглянулась на Карху. Старый чародей мирно дремал на солнышке. Не надо ему говорить…
– А, ты их тоже увидела? – спросил он лениво. – Будь у тебя глаза поострее, ты бы их даже узнала.
– Кто там?!
– Двоих я не знаю. Но третьего в старые времена встречал, а еще одна недавно здесь гостила… Иди-ка ты в пещеру, пока не простудилась с отвычки.
– А ты? – спросила Айникки с подозрением.
– А я еще немного задержусь…
Выйдя из леса, Вяйно внезапно остановился.
– Что такое? – спросил Йокахайнен, быстро оглядываясь.
Но вокруг царили глухая тишина и покой спящих зимних гор.
– Мы почти на месте, – сказал чародей. – Вон там пещеры Карху. И сам он нас уже увидел.
– Откуда ты знаешь?
– А вон он. И Айникки с ним.
При этих словах Ильмо и саами принялись изо всех сил вглядываться в окружающие горы, но даже входа в пещеру не увидели. Тем временем Вяйно снимал рукавицы и отвязывал лыжи.
– Раз уж он нас заметил, пора приниматься за дело, – сказал он. – Эй, нойда, дай-ка твое копье!
Он забрал копье у Йокахайнена и принялся чертить на снегу рунные знаки.
– Сейчас я вам покажу, – приговаривал он, – как охотились в старые времена райдены.
Когда сложный составной знак был закончен, Вяйно выпрямился, достал из заплечного мешка кантеле и запел:
– Лес, будь ко мне добр,
Будь милостив, Тапио,
Покажи мне дорогу,
Сделай на деревьях зарубки
К двери толстолапого,
Плоскоголового,
Тупоносого,
В богатой шубе,
К месту, где его берлога.
Ильмо прислушивался с жадным любопытством. Наконец-то он узнает, что такое колдовская охота! Столько лет уговаривал он Вяйно показать ему что-нибудь из райденских приемов и вот, наконец, дождался. Но руна, которую негромко тянул Вяйно, была ему хорошо знакома. Древнее охотничье заклинание, в котором не было ничего тайного – хватило бы терпения пропеть целиком…
– Я копье в него не брошу,
Не выстрелю из лука.
Сам он упадет с горы,
Сам разорвет грудь об острые сучья.
Сам ветками брюхо распорет…
Разочарованный, Ильмо глянул на вырезанный в снегу знак и от удивления перестал слушать руну вовсе. Перед ним извивалась четырежды изломанная линия знака «Ураган». Этот знак означал стихийное, хаотическое разрушение, неподвластное человеческим силам, и, выпадая в гадании, считался крайне неблагоприятным. А уж прибегать к нему нарочно!.. Ильмо не успел подумать о всех последствиях безрассудства, на которое, по его мнению, пошел Вяйно, – эти последствия не заставили себя ждать. Внезапно взвыл ветер, заскрипели стволы деревьев, поднялась поземка – а Вяйно, вместо того чтобы успокоить силы, которые сам же растревожил, всё пел себе и пел!
– Молодец-красавец, ягодка лесная!
Меховой ком в лесах зеленых!
Зачем тебе теперь твоя шуба?
С головы сними одежду,
Хищной пастью не кусайся,
Отдай мне свои зубы, подари челюсть!