– А в трещинах – дайки! – вставил Димка.
– В том числе и дайки. Окаменевшая толща может раскалываться при таком сжатии на глыбы, одни из которых поднимаются над соседними, их называют го́рстами. Другие как бы проваливаются – это гра́бены. Кстати, озеро Байкал – это гигантский грабен, заполненный водой. Причем образовался он совсем недавно: всего лишь двадцать пять – тридцать миллионов лет назад.
– Ничего себе – «недавно»! Тридцать миллионов лет! – Димка даже приостановился на секунду.
– Ну, в геологической истории это отнюдь не великий срок. Для Земли, учитывая ее возраст[44], это примерно то же, что для нас четыре-пять месяцев нашей человеческой жизни. А это, согласитесь, не так уж много.
Нет, в Димкином сознании жизнь Земли и жизнь человека никак не сопоставлялись.
– Так вот, – продолжил ученый. – Некоторые трещины… правильнее говорить – разломы, получаются настолько глубокими, что доходят до мантии. И что же тогда, любознательнейший Дмитрий, может произойти?
– Землетрясение! – бойко воскликнул ученик.
Обручев улыбнулся.
– Право, случаются и землетрясения. Однако ж я хотел сказать о другом. По этим трещинам-ходам поднимается магма. Она выплавляется из мантии, где вещество раскаленное, но все же твердое из-за огромного давления. Мы это уже однажды обсуждали. А когда давление благодаря трещине снижается, тогда твердое раскаленное вещество становится жидким раскаленным веществом и устремляется вверх по законам физической науки. И складчатая толща дополняется магматическими породами – целыми полями туфов, пластами застывшей лавы. Бывает, что магматический расплав не доходит до земной поверхности и остается на глубине, выплавив себе в осадочных породах гигантскую камеру и затвердев в виде каменного тела. Такие тела называются интру́зиями. Они могут достигать размеров в десятки верст.
– Во блин! – вырвалось у Димки.
– Могут быть и в форме толстого блина, верно. Но не только. Итак, что же мы получим в результате всего этого?
– Что? – повторил Димка.
– В результате мы получим складчатый горный кряж, разбитый разломами на блоки, начиненный интрузиями и пластами вулканических пород.
– Ну и ну! – ошеломленно тряхнул головой Димка. Какое-то время он шел молча, переваривая сказанное ученым.
– Но почему же в этих ямах, то есть впадинах, про которые вы говорили, осадки сдавливаются? Почему крепкие блоки их сжимают?
– А вот этого, дорогой Дмитрий, мы, к сожалению, не знаем. Существуют лишь гипотезы, то есть предположения, отчего это происходит. Ведь мы не можем наблюдать процессы, протекающие миллионы лет, слишком коротка для этого наша жизнь. Мы видим лишь результаты этих процессов. Так вот, по одной из гипотез, земная кора, постепенно остывая, сжимается, как бы морщится. Однако же эта гипотеза не объясняет, почему в одних местах происходит сжатие, а в других – растяжение с образованием впадин.
– А еще говорят, что материки движутся и сталкиваются между собой, – вспомнил Димка какую-то телепередачу на эту тему. – А океанское дно при этом растягивается.
– Ну, это скорее похоже на фантастику, – улыбнулся Владимир Афанасьевич. – Хотя смелая гипотеза. Я бы сказал: исключительно смелая, – прибавил он уже серьезно. – Сознаюсь, я о такой и не слыхивал.
Димка прикусил язык, сообразив, что в том времени, в каком он сейчас находился, до гипотезы движения материков еще не додумались[45].
– Не слыхивал, – повторил Обручев, сведя напряженно брови. – Хотя погодите… Эдуард Зюсс[46]! Да-да, Эдуард Зюсс, помнится, высказал идею о том, что когда-то существовал единый материк Гондвана[47], который раскололся затем на несколько частей – Южную Америку, Африку, Индостан и Австралию. Но это лишь предположение. Вообще же Земля наша, Дмитрий, это большая тайна. Помню, в юности, мечтая стать путешественником, естествоиспытателем, я приходил в отчаяние оттого, что все великие открытия сделаны без меня. Я слишком поздно родился. Совершены уже кругосветные путешествия, нанесены на карту материки и острова, белых пятен почти не осталось на глобусе. Ливингстон[48] уже проник в дебри Африки, Пржевальский[49] – в пустыни Центральной Азии. Беллинсгаузен и Лазарев открыли Антарктиду[50]. Нам положительно ничего не осталось! А между тем не отдельные белые пятнышки – огромный океан неведомого окружает нас! Много ли мы знаем о внутреннем устройстве земного шара? Наши шахты и буровые скважины – как булавочные уколы на кожуре Земли. Самые глубокие из них не составляют и одной десятитысячной доли земного радиуса[51]. Океанское дно, недра Земли, а тем более иные планеты еще ждут своих Колумбов и Пржевальских. И вам, молодой человек, а также вашим будущим детям и внукам еще изучать и изучать окружающий нас мир. И совершать и совершать открытия.
Димке представилось на минуту, как в какой-нибудь школе на уроке географии учительница говорит:
– Вы назвали мне Пржевальского, Миклухо-Маклая[52], Обручева, Кука[53]. Кого еще из великих путешественников и первооткрывателей вы знаете?
Кто-то из учеников тянет руку:
– Дмитрия Ручейкова!
– Верно, – соглашается учительница. – Молодец!
Это, конечно, уж слишком, но все-таки было бы здорово совершить какое-то важное, полезное для людей открытие.
– Вот так заболтались! – Обручев неожиданно остановился и покачал головой. – Совсем не веду наблюдения. – Он развернулся, и они потопали в обратную сторону.
Вечером того же дня Димка помогал Герасиму отбирать и паковать продукты и снаряжение для намеченного на завтра многодневного маршрута, о котором говорил до этого Обручев. Приготовили на троих небольшую палатку, три куска кошмы, свернутые в рулон, одеяла, котелок, миски, кружки и прочее.
Димка ждал этого маршрута как величайшего события.
В этот вечер все были на редкость серьезными. Даже Николка не подшучивал над Михеем и не приставал к Димке с коварными вопросами.
Глава 25. Дальний маршрут
Хлопки по полотнищу палатки. Быстрое умывание, скорый завтрак. В путь!
Вышли втроем: Обручев, Герасим и Димка. Могучий Герасим нес основную поклажу – продукты на три-четыре дня, палатку, одеяла да еще свою старенькую берданку.
Небо хмурилось, галька была мокрой, блестящей после ночного дождя и поскрежетывала под сапогами.
Шли вверх по ручью, истоки которого, по словам Владимира Афанасьевича, находились на главном водоразделе, к которому и лежал их путь. С двух сторон долину ручья обступили невысокие горы. Ручей зигзагами вился между ними, то с одной, то с другой стороны подмывая их склоны. Среди гальки попадались языки темного сырого песка. На нем оставались глубокие следы трех путников. Шумела на перекатах вода. А сзади доносился гул реки и стук катящихся по ее дну камней. Странно, но этот стук никак не отставал и слышался отчетливо и через час, и через два часа хода. Оказалось, это постукивает подвешенный к Димкиной котомке пустой котелок.
Постепенно долина сузилась. Горы подступили ближе и словно раздумывали, не сомкнуться ли им совсем. Галечные косы теперь чаще сменялись крутыми обрывами, под которыми бурлил и клокотал ручей. Забираться на эти утесы потребовало бы большой сноровки и сил. Поэтому ходоки поступали проще: как только ручей сближался со скалой, они перебредали на другой берег, где тянулись отмели и косы. И так раз за разом. Ручей был полноводным, и сапоги у всех в первый же переход залило водой.
Меньше всего к этой воде подходило слово «летняя». В прежние времена Димка, наверное, окоченел бы после второго или третьего перехода и трясся бы уже как цуцик. Но сейчас, видя, как спокойно, не жалуясь, не охая, бредут его старшие товарищи, он тоже старался держаться. И удивительное дело: скоро вода перестала казаться такой уж обжигающе-ледяной. А пока шагали до следующего брода, ноги успевали немного согреться.
Димкино внимание было направлено главным образом на то, чтобы не упасть во время перебродов. Масса воды с такой силой напирала и била по ногам, что иной раз подошвы начинали скользить, особенно если ступишь на округлый гладкий валун.
– Шире ставь! – кричал Димке Герасим. – Неровен час, собьет!
Сам Герасим и Владимир Афанасьевич брели осторожно, прощупывая ступнями дно.
Все чаще встречались участки, на которых ручей мчался, стиснутый между двумя отвесными скалами. И тогда приходилось подолгу брести против течения. Зато теперь Димкины ноги вовсе перестали мерзнуть. Наверное, потому, что он перестал их ощущать, как если бы это были уже не ноги, а деревянные или пластиковые протезы.
В месте, где ущелье немножко раздвинулось и снова появились полосы гальки и даже ивовые кустики, Обру-чев остановился.
– Надо разводить костер, – решительно произнес он. – Не годится ноги застуживать.
Герасим, сбросив на гальку свою ношу, прошелся вдоль ручья и скоро приволок охапку дров. Это были обломки нетолстых стволов, палки и ветки без коры, как будто кем-то обглоданные. Они образовали под берегом целую баррикаду.
– Это ручей принес во время паводка, – пояснил Владимир Афанасьевич Димке. – Поток тер, бил их о дно и о скалы, оттого они такие измочаленные. В паводок нам бы тут не пройти – сбило бы с ног и мочалило бы, как эти дрова.
Тем временем на берегу запылал огонь. Герасим наладил таганок, подвесил котелок с водой для чая.
Димку заинтересовали спички, которыми рабочий разжигал костер. Сами спички были розоватыми, с белыми головками и помещались в коробке́ из тонкой древесины. На этикетке стояла надпись: «Спичечная фабрика № 40 П. Д. Щербакова Вятской губернии», и был нарисован силуэт медведя, похожего на толстую понурую собаку.